- Вы же говорили, что он керосина наглотался! - невыдержал кто-то.
- Ну правильно, - не растерялся Коржаков, - керосину-то наглотался и сидел в сортире. Так до самой Москвы и просидел. Он и в октябре девяносто третьего там сидел, и в декабре девяносто четвертого, и в июле девяносто шестого… Он и на инаугурации второй знаете почему так торопился? Он опять туда хотел!
Диктофоны невозмутимо подмигивали и шуршали.
- А еще, - не останавливаясь нес телохранитель, оседлав волну вдохновения, - он - представляете? - всех употреблял! Ни одной не пропускал! А когда поблизости официанток либо машинисток не было, он кидался на кого попало! Вплоть до офицеров охраны!
- Что вы говорите? - хихикнул кто-то, не выключая, однако, диктофона. - Что ж, и на вас покушался?
- Нет, - отрубил Коржаков. - Меня - нет. Никогда в жизни. Я так ему и сказал: это, говорю, не входит в мои должностные обязанности. Ну и погорел через свою несговорчивость. Он за это и выгнал меня. Не хочешь, говорит, царской любви? Так вот же тебе!
- А Барсукова с Тарпищевым? А Гайдара? А Черномырдина? - Пресса наперебой вспоминала громкие от ставки.
- Ну! - радовался Коржаков находке, объясняющей все. - Конечно! За это самое! Вы думаете почему он всех гнал? Да не выдерживали они больше такой жизни!
Через месяц продолжение супербестселлера "От рассвета до заката" - с сенсационным названием "От забора до обеда" - было отпечатано в подпольной типографии на территории Белоруссии и ввезено в Москву под видом помидоров. В первую же неделю было продано более ста тысяч экземпляров.
- Ну, теперь пусть издает что хочет, - лоснился Коржаков. - Энтого не переплюнешь. Мы таперича защищены. Я, конечно, еще много чего знаю… но это приберегу на потом. Тем временем не дремал и Черномырдин. Ему донесли, что БН подготовил к выходу скандальные мемуары о последних пяти годах своего правления, где любимому экс-премьеру был якобы уделен целый раздел.
- Это как же, - бормотал Черномырдин. - Это что же, что он так… Разве я ему когда что? Разве я когда поперек, когда он говорил - вдоль? Разве между нами это, корова пробежала, или овца, или кошка? Надо же, когда мне совсем не надо! Ведь ежели он так, то я могу и этак, что, нет? Ну, зовите кого-нибудь, переводчиков зовите… да…
Переводчики из издательства "Виагрус" стремительно прибежали писать биографию Черномырдина для серии "Его XX век".
- Значит, так, - диктовал Черномырдин. - Все было не так. Все было так, что я сейчас скажу, как. С одной стороны, конечно, ежели так поглядеть, то выйдет совсем другое. Но вы не подумайте, что я оспариваю. Еще чего! Я только хочу сказать, что в каждом случае нужен подход. Мы же не можем это. Как эти. Мы не можем так огульно. Мы не должны огульно себе позволять. Мы должны не так, а с пониманием, с твердым осознанием того, что если это так, то иначе не бывает. Не могло быть иначе, даже если бы хотелось.
"За годы, проведенные в совместной работе с Борисом Николаевичем Ельциным, - писали дешифраторы, - мы много узнали друг о друге. Конечно, бывало всякое, случались и отдельные несогласия. Хочу подчеркнуть, что я всегда в своей работе прежде всего преследовал интересы России, свободного и демократического общества, гордой и независимой державы. Что же касается отдельных несогласий, так ведь при решении исторических задач такого масштаба издержки неизбежны…"
- Хорошо, хорошо, гладко, - приговаривал Черномырдин. - Дай Бог здоровья… Вы, главное, напишите что я никогда ни сном ни духом! Ни уха ни рыла! Ни пуха ни пера!
"В то время как отдельные воротилы разворовывали Россию, - неутомимо строчили дешифраторы, - я никогда не путал свой карман с государственным…"
- Во! - восклицал экс-премьер. - В самую точку! В белый свет как в копеечку! В бога душу мать…
Тем временем в московской мэрии царила тихая паника. Мэр вызывал приближенных под предлогом производственного совещания и упавшим голосом спрашивал:
- Ну… есть новости?
- Готовит к изданию.
- Обо мне точно есть?
- Отдельная глава.
- Текста получить не удалось?
- Все строго засекречено. Даже Вале читать не дает.
- Господи! - стонал мэр. - Ну что меня понесло на этот федеральный уровень! Ведь если он ВСЕ напишет… вы понимаете?
- Да может, обойдется - утешали клевреты, клевретки и левретки.
- Да?! - негодовал градоначальник. - А если он напишет, как мы все его на Дне города целовали?
- Так и что ж тут такого, - пожимали плечами советники.
- Да? А если он напишет, куда мы его целовали?! В конце концов пресс-служба в полном составе уселась у подножия трона и приготовилась записывать лучшими перьями на веленевой бумаге текст мемуарной книги "Московская правда". Градоначальник приступил к диктовке.
- Еще в начале девяностых, - характерными рублеными фразами начал он. - Когда ничто ничего не предвещало. Что-то мне уже сильно не понравилось. Сначала чуть-чуть. Потом все больше и больше. И наконец я понял, что кремлевская власть. Заботится не о стране и не обо мне. А о семье и себе.
- Начало девяностых - это недостаточно сильно, - подсказал пресс-секретарь. - Я убежден, что при вашей прозорливости вы гораздо раньше заметили неблагополучие…
- А, ну да, - легко согласился мэр. - Конечно. Еще во второй половине восьмидесятых. Когда вся страна, опьяненная демократией, разворовывалась и растаскивалась. Я начал замечать неблагополучное. Мое внимание привлек митинговый герой. Площадной оратор. Спекулировавший на наших проблемах. И хотя я вынужден был скрывать свои чувства…
- Все-таки во второй половине восьмидесятых он был уже на виду, - подсказал пресс-секретарь. - Вы же не могли еще раньше не распознать в нем коррупционера, диктатора…
- Да, конечно! - воскликнул градоначальник. - Еще в начале восьмидесятых годов. Когда в Свердловске работал тоталитарный и жесткий секретарь обкома. А я начинал свой трудовой путь крепкого хозяйственника. Читая его выступление на XXVI съезде КПСС, я заподозрил неладное…
- Но когда он выступал на съезде, - подсказал градоначальник, - его слышала вся страна. А вы ведь, конечно, обо всем догадывались и раньше?
- Ну само собой! - удовлетворенно кивнул мэр. - Помню, еще ребенком… Увидел как-то на улице клочок газеты. Сами понимаете, тогда в нашем городе еще можно было увидеть мусор на улицах. Газеты там валялись совершенно запросто или окурки… Это теперь я навел порядок, а тогда - просто завалено все было газетами! Так и летали по улицам! Ну и вот, с присущей мне тягой к чтению открыл я, малец, газету… и читаю: "От нашего екатеринбургского корреспондента".
- Свердловского, - поправил пресс-секретарь.
- Ну да, да! Отлично трудится на коммунистической стройке прораб Ельцин Борис Николаевич. Ой, подумалось мне, это что-то не к добру. Нехорошо как-то. Большие беды будут стране от этого человека. Не иначе как я рожден остановить его, выступить противовесом ему! Спасти от него Отечество, всю Россию!
Перья послушно бегали по бумаге. Книга ударными темпами версталась во всех московских типографиях и вскоре появилась во всех московских ларьках. Продавцы, реализовавшие за день менее ста экземпляров, лишались лицензии.
Купил книгу и Путин, проезжавший по Кутузовскому проспекту и увидевший толпу продавцов, умолявших прохожих взять книгу с приплатой.
- Что дают? - спросил он водителя.
- Мэра нашего мемуары, - с готовностью пояснил тот. - В опровержение "Полуночных записок" бывшего президента.
- Да?! - переспросил Путин. - Ну-ну, - и по мобильному набрал номер Волошина:
- Стальевич? Это я. Назавтра вызови мне, пожалуйста, Колесникова и Геворкян. Что значит - в Париже? Что я к ней - в Париж полечу? Скажи, если не приедет, я ей вместо акций Березовского вручу векселя Гусинского… Ранним утром следующего дня спецкоры "Коммерсанта" стояли перед президентом, как лист перед травой.
- Здравствуйте, - сухо бросил Путин. - Я тут подумал - одну очень своевременную книгу вы уже написали. Называлась она "От первого лица". Сегодня приступаем к написанию еще одной, не менее своевременной книга - "По первое число". Я намерен там более широко объяснить свое отношение к предшествующей эпохе. Конечно, много было хорошего, много завоеваний. Но наряду с этим, вы сами знаете, имелись и серьезные упущения. Развал спецслужб, так? Забвение отдельными товарищами моральных норм, так? Разворовывание страны, приближение к престолу небезупречных, скажем так, личностей… опять же, согласно данным оперативного наблюдения, элементы бытового разложения… Вы это развейте, а потом к Патрушеву зайдите. Он вам даст некоторые стенограммы, переговоры телефонные, - я ведь тоже, как говорится, не зря хлебушек кушал. Не под забором найден, хо-хо. Вольно, разойдись. И помните: если эта книга выйдет менее убедительной, чем та… чем то… которой мы все ожидаем… то следующая часть моих воспоминаний будет называться "До первой крови".
…За первый месяц осени на книжный рынок страны в порядке упреждения было выброшено несколько десятков мемуарных бестселлеров. Александр Лебедь выпустил сборник очерков "Мудрость казармы, или Дедушка спекся"-. Григорий Явлинский подготовил к печати толстый том "Новая Жюстина, или Несчастная судьба добродетели". Геннадий Зюганов издал пятитомник "Несгибаемым курсом" в обработке Александра Проханова: "Кровавый октябрь", "Свет над Русью", "Космическая битва", "Конспирологическая геополитика" и "Верю в колоски будущего!". Чубайс и Кох, объединившись по старой памяти, приступили к написанию совместных мемуаров "Россия во мгле". Иногда они до крови схватывались из-за эпитетов: Кох после драки с Гусинским стал распускать руки. Гусинский за границей издал подарочным тиражом в сто нумерованных экземпляров роскошный сборник "Песни в изгнании", где горько сетовал на свою недальновидность летом 1996 года. Писать мемуаров не стал один Березовский. Он поручил своим акционерам подготовить сборник "Березовский в воспоминаниях современников".
Между тем Дед корпел и корпел над своими мемуарами. Напряжение в обществе достигло крайней точки.
- Папа, - сказала Таня как-то вечером, с улыбкой забирая у отца очередную пачку листов. - Эти-то все там знаешь как переполошились? Даже Бурбулис написал - помнишь Бурбулиса? "О некоторых неизбежных аспектах исторической эпохи последнего десятилетия, сопряженных с имманентными проблемами политической самоидентификации демократов первой волны в условиях нарастающей социальной энтропии"…
- Не забивай себе голову, дочка, - улыбнулся первый президент. - Пусть себе пишут. Наше с тобой дело - свою душу спасать…
И снова склонился над бумагой. Перо его неутомимо покрывало вот уже пятьсот тридцать четвертый лист одними и теми же словами:
"Простите меня. Простите меня. Простите меня".
ИРОНИЯ СУДЬБЫ, или ПОВЕСТЬ О ДВУХ ГОРОДАХ
Каждый год 31 декабря они ходят в баню.
Никто не знает, откуда взялся этот обычай: то ли насмотрелись Эльдара Рязанова и, как космонавты не взлетают без "Белого солнца пустыни", не могут начать новый политический год без совместного похода в парную. То ли, напротив, по любви к замечательному советскому комедиографу позвали его на один из своих банных дней (власть его уважает, сам Ельцин носом потерся), а он возьми и вставь это в картину. Но, как бы то ни было, со славных брежневских времен у российской политической элиты эта традиция незыблема: в последний день уходящего года арендуются "Сандуны" - все целиком, с блатными подземными этажами, рассчитанными на весь московский криминалитет, - и идет потеха в полном составе: президент, министры, парламент плюс достойнейшие представители отечественного искусства - чтоб не скучать потом за пивком. Олигархов не берут: те так привыкли к своим джакузям, что забыли, как держать веник.
Без очищения новый год не в радость: политика - дело грязное. Патрицианские эти развлечения равняют всех: Немцов нахлестывает Жириновского, Селезнев услужливо мылит спину Путину, Волошин охаживает Касьянова, - короче, любить по-русски по полной программе, с последующим пивом за счет заведения. "Надо чаще встречаться!" - говорят они хором и, блаженно отдыхая, расписывают правила игры на будущий год. Большая политика делается в "Сандунах" и более нигде. Именно здесь в канун 1987 года Ельцин впервые отказался тереть спину Горбачеву. Здесь же в канун 1993 года Хасбулатов сказал президенту, что не надо бы так налегать на пиво, а Руцкой без очереди схватил шайку Ельцина, которую потом весь год почему-то назвал преступной. Именно здесь в 1996 году Коржаков разошедшись так отхлестал Чубайса, что Чубайс ему этого не забыл. Тогда же генерал Лебедь с Анатолием Куликовым безобразно подрались за полотенце, что стоило карьеры обоим. Наконец, именно здесь в последний день девяносто восьмого Лужков отказался полить Ельцину намекнув, что "Сандуны" - территория Москвы а потому он здесь за главного, а не за банщика. "Еще неизвестно, кто кого должен поливать!" - воскликнул хозяин Москвы. И не ошибся: осенью 1999 года его полили так что мало не показалось, и больше в баню не приглашали. Но 31 декабря 1999 года дедушка подложил-таки им свинью и попариться не дал. Президентская администрация уже простыни складывала, управделами привычно прикидывал расход мыла, парламентарии с наслаждением почесывались, предвкушая, как смоют многомесячную грязь, которой щедро закидывали друг друга имитируя парламентскую борьбу… И тут он им выдал. В двенадцать часов дня. За три часа до начала запланированной помойки. Что ты будешь делать: Путина тотчас помчали в Кремль - принимать дела и объяснять старику, что, собственно, произошло. А то прочитать-то он на всю страну прочитал, но вникал, по обыкновению, с задержкой, а мебель и посуда в Кремле недешевая. С Жириновским от зависти сделалось бешенство и неразрывно с ним связанная водобоязнь. Явлинский нервно хохотал и повторял, что комедия затеяна ради третьего срока, о чем он давно предупреждал, вот стенограмма.
Зюганов в прострации водил головою туда-сюда и просил, чтобы все его щипали. Его щипали, но он все равно не верил.
Поэтому ближайшую коллективную помывку отложили от греха подальше до середины апреля, когда уже и итоги выборов объявят официально, и зима кончится, и клейкие зеленые листочки повысунут из почек свои любопытные носы в надежде, что у нас тут что-нибудь изменилось. Все было как обычно - управделами отсчитал мыло, Шандыбин припас кваску, а бывшие комсомольцы-обкомовцы, называющиеся теперь младореформаторами, вынули из запасников хранимые с комсомольских еще времен вязаные шапочки и заветные венички. Советская правящая элита банное дело очень уважала.
А сандуновское начальство, как в другой известной комедии Рязанова, решило новому президенту вмастить и, как в другом известном фильме того же комедиографа, разбавить пиво тем фирменным напитком, без которого, как известно, его потребление превращается в пустую трату денег. Все правительство помнило, что после банных радостей Греф должен лететь в Питер, где он черпает вдохновение для проекта - окончательного развития России в наступающем веке. Но после третьей большая часть парламентариев уже кричала, что надо чаще встречаться и что друзья на родине не у одного Грефа, а потому не махнуть ли им всем туда - попугать губернатора Яковлева, по-фотографироваться на Клодтовых конях, пострелять с крейсера "Аврора"… А после шестой самые трезвые - Селезнев с Волошиным - никак не могли вспомнить, кого везти в Питер, кого нет.
- По-моему, Клебанов собирался, - заплетающимся языком предполагал Селезнев. - У него там родня.
- А я говорю, что Путин! - не соглашался Волошин. - Он давно хотел поговорить с Яковлевым о хоккее, они ужасные болельщики.
- Не о чем ему говорить с Яковлевым, - твердо возражал Селезнев. - А вот Сереге Степашину точно туда надо, у него там встреча с избирателями.
Спорили-спорили, судили-рядили и решили, чтоб не ссориться, посчитать - сколько в Думе и в правительстве питерских. Вышло больше половины, тем более что Путина в соответствии с рангом считали за троих.
- Нда, - прикинул Селезнев. - Я и сам ведь оттедова… помню, газету какую-то редактировал, что ли… или это уже в Москве?
- Крейсер "Аврору" грекам продал, - хихикнул Волошин.
Короче, чтоб никого не обидеть, решили они лететь в Питер всем составом. Зафрахтовали самолет - долго ли спикеру с главой администрации заказать воздушный транспорт? - попихали туда всю правящую элиту, следом влезли сами и дали отмашку на взлет.
Ну а по прилете - тут уж совсем ночь была глухая, они и Пулкова толком не разглядели, - даже трезвые спеклись. Только и успели сказать таксистам: одни - в Думу, другие - в Дом правительства, на набережную, третьи - в резиденцию главы государства.
- А где у нас резиденция-то? - полюбопытствовал один питерский таксист. Надо вам сказать, что тамошние таксисты готовы везти куда угодно, были бы деньги, - в этом смысле запросы у них явно скромнее московских.
- В Смольном! - пошутил Греф, но таксисту один черт: в Смольный так в Смольный.
Все бы так и сошло - в Питере ведь есть и Дума, и дворец на набережной, и дом правительства, - но один таксист узнал Путина, который держался бодрее других и в пути даже порывался управлять машиной. Доложил наверх. Завидев дружный правительственный десант, городские власти живо смекнули, что это не просто так. Губернатор Яковлев с перепугу распорядился всех разместить по высшему разряду и обеспечить трехразовым горячим питанием. Он, конечно, ждал масштабной проверки своих темных делишек, но чтобы проверка оказалась такая масштабная - это ему в голову, естественно, прийти не могло.
Ранним утром ничего не помнящий спикер Госдумы вышел прогуляться на Невский проспект. Поскольку в бытность свою главным редактором газеты "Смена", а впоследствии секретарем обкома ВЛКСМ он в город почти не выходил и об его достопримечательностях имел представление слабое (знал только, что есть какой-то "Сайгон", где тусуется неформальная молодежь), никакой разницы между Питером и Москвой в глаза ему не бросилось. Спаса на Крови, что на Грибканале, принял он за Василия Блаженного и подивился, какой тот большой вблизи. Набежали журналисты, сразу узнавшие недавнего коллегу. Непосредственно у памятника Петру I, который ему даже понравился (и чего все катят на этого Церетели, вполне приличный монумент!), Геннадий Николаевич дал интервью собратьям по перу.
- И что это вы здесь делаете? - спросили журналисты - Плановая поездка?
- Никак нет, совершаю прогулку по столице нашей Родины, - бодро ответил спикер, привычно чаруя прессу широкой улыбкой.
Журналисты испуганно переглянулись.
- То есть… то есть всё-таки переносят? - спросили они.