- Вы, наверное, меня не помните, - слабея, заговорила я.
- Почему же, помню, - просто сказал священник. - Невмоготу стало, дочка?
- Невмоготу, - опустила голову я. - Я прошу вас отпеть меня. Как положено. Если нужны деньги…
- Не нужны деньги, - сказал отец Емельян и легко, словно молодой, поднялся из-за стола. - Что ж, идем в храм.
Храм был пуст, если не считать старенькой монахини, протиравшей иконы вышитым полотенцем.
- Мать Херувима, - обратился к ней батюшка, - вот, отпевание совершить надо. Ты уж побудь клирицей.
- Как благословите, батюшка, - поклонилась монашка.
Отец Емельян протянул мне зажженную свечу:
- Стой, милая, и молись Богу.
Я взяла свечу и замерла, сосредоточив взгляд на ее ровном желтоватом пламени. И в душу мою полились слова:
- "Боже духов и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавый, Сам, Господи, покой душу усопшия рабы Твоея Елисаветы в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание; всякое согрешение, содеянное ею словом, или делом, или помышлением, яко Благий Человеколюбец Бог, прости: яко несть человек, иже жив будет и не согрешит, Ты бо Един кроме греха, правда Твоя - правда вовеки, и слово Твое - истина. Яко Ты еси Воскресение и Живот, и Покой усопшия рабы Твоея Елисаветы, Христе Боже наш, и Тебе славу воссылаем, со Безначальным Твоим Отцем и Пресвятым, и Благим, и Животворящим Твоим Духом, ныне, и присно, и во веки веков".
- Аминь, - нежным, почти детским голоском пропела мать Херувима.
Я смотрела на пламя свечи и ощущала себя так, словно это пламя сжигает меня. Тлеют руки, горят пальцы, искры сыплются на преклоненные колени…
- Я горю, - прошептала я. - Господи, спаси меня!
А батюшка продолжал:
- "Молитву пролию ко Господу, и Тому возвещу печали моя; яко зол душа моя исполнися и живот мой аду приближися, и молюся, яко Иона: от тли, Боже, возведи мя".
От "тли" - это значит, от тления?
От смерти.
Молитву пролью ко Господу и Тому скажу мои печали, ибо душа моя исполнена зол и жизнь моя приблизилась к аду…
- Аминь!
Пламя, неистовое пламя охватило мое сердце, но я не чувствовала боли и страха.
Я вижу Свет, Господи, я вижу Твой Свет! Я больше не боюсь смерти!
Смерти нет, это всем известно!
- "Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоея, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная.
Сам Един еси Бессмертный, сотворивый и создавый человека: земнии убо от земли создахомся и в землю туюжде пойдем, якоже повелел еси Создавый мя и рекий ми: яко земля еси и в землю отыдеши, аможе вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: алдилуиа, аллилуиа, аллилуиа"…
- Господи, - прошептала я и сгорела.
…Очнулась я в комнате, которую сначала не признала. А потом поняла: это та самая церковная сторожка, в которой отец Емельян пил чай.
Но ведь я сгорела! Почему же я… дышу?
Я дышала! Когда я была умертвием, необходимости в дыхании не было, я могла не дышать сутками и не замечать этого, но сейчас я дышала, и какой же это сладкий был воздух!
Я поднесла к глазам пальцы. На них не было и следа ожогов.
- Ну что, милая, очнулась?
Это был голос отца Емельяна.
- Помогите мне сесть, - попросила я.
Тут же подошла мать Херувима (какое имя!) и помогла мне приподняться.
- С возвращением в мир живых людей, милая, - сказала она.
Я не поверила своим ушам:
- Я - живая?!
- Да, - кивнул отец Емельян. - Сердце теперь у тебя новое и плоть новая. Господом сотворенная.
- А можно зеркало? - срывающимся голосом спросила я.
- Вот.
Монахиня протянула мне небольшое круглое зеркальце.
Я пристально вгляделась в отражение своих глаз.
Зрачки больше не были вертикальными! Да и на лице сиял румянец!
Я уронила зеркальце, оно разбилось.
- Ну к счастью, - улыбнулась монахиня.
А я приложила руки к груди.
В моей груди билось сердце.
Неистовое, бешеное, живое!
- Я не понимаю, - прошептала я.
- А и не надо, - сказал отец Емельян. - То все Божье дело, а мы только дети Его. Чайку попьешь, Елизавета?
- Меня так давно никто не называл, - проговорила я, - Я уже и забыла о своем настоящем имени. - И заплакала.
Теперь по моим щекам струились слезы. Настоящие слезы.
И они не прожигали дорожек на коже.
- Чайку, чайку, - засуетилась монахиня Херувима, - Попей, милая. Мы его на целебной воде завариваем, от источника святого целителя Пантелеймона.
Она протянула мне чашку с чаем.
- Раньше мне нельзя было воду…
- То было, да прошло, - улыбнулся отец Емельян, - Пей.
Я отпила. Чай был изумительно вкусным.
Я и не заметила, как осушила всю чашку и попросила новую.
Мы долго сидели в сторожке и чаевничали. Отец Емельян многое открыл мне. Но это тайна. Все равно как тайна исповеди.
- Заходи к нам почаще, - на прощание сказал мне отец Емельян. - Душе своей тоже волю давай.
Я вернулась домой поздно, и родители были потрясены тем, что впервые за столько времени я улыбаюсь.
- Я живая! - сказала я им. - Понимаете?
Они всмотрелись в мои глаза и ахнули.
- И что же теперь, дочка? - спросил отец.
- Ничего, - пожала плечами я. - Будем просто жить.
Незаметно подошла весна, и, когда первые зеленые листочки тополя пробивались к голубому небу, пришло мне письмо от Елены Федоровны Варламовой, моего преподавателя и научного руководителя диссертации. Ну эльфийка, помните?
"Дорогая Тийя, - писала мне Елена Федоровна. - Я слышала, что ваша диссертация о священной горе Кайлас находится в состоянии глубокого ступора по причине ваших недомоганий. Предлагаю вам вот что: в июне я с группой старшекурсников собираюсь совершить восхождение на Кайлас. Присоединяйтесь к нам. Это будет потрясающий материал для вашей диссертации. Заодно развеетесь".
Интересно, откуда многомудрая эльфийка узнала о том, что мне действительно пора развеяться?
Я списалась с Еленой Федоровной и стала готовиться к долгой далекой поездке. Шутка ли, мне предстоял путь в Тибет, на самую загадочную и таинственную гору мира!
Родители даже были рады, что я еду. Они все боялись, что я не забыла Леканта.
А я и не забыла.
Я отправлялась в Тибет не только для того, чтобы пополнить базу данных моей диссертации. Я - новая, живая, деятельная - спешила к Кайласу как к месту, где сходятся все земные пути; ведь недаром эта гора считается священной.
За две недели до отъезда я пришла в гости к Юле Ветровой. Губернаторство ее не портило, к тому же с Ромулом у них все ладилось. Юля вместе с ним как раз разрабатывала проект передачи ветеранам войны элитной многоэтажки, которую сначала построили для всяческих местных бонз.
- Юль, а ты не боишься, что тебя за такие дела невзлюбит наша щедровская элита?
- Плевать! - махнула рукой подруга. - Я еще чиновничий аппарат буду сокращать. Это ж надо, у них зарплата по семьдесят тысяч, а какой-нибудь токарь на автоагрегатном заводе за пять тысяч горбатится, здоровье теряет.
У Юли слово с делом не расходится. Она действительно хорошо проредила местный управленческий аппарат. Чиновники задрожали и стали изображать бурную деятельность.
А как-то раз приезжает ко мне в гости Юля, злая-презлая, и говорит:
- Люди! Это невыносимо! Я вчера всю ночь дежурила на кладбище - патрулировала его сверху! И все равно две могилы были осквернены! Что же это за сволочь спокойно жить нашим покойникам мешает? В смысле не жить, а…
- Ладно, Юля, - сказала я, - Давай завтра вместе выйдем в дозор.
Юля раздобыла для меня помело, и следующей ночью мы с нею зависли на фоне облаков над кладбищем.
Я медленно летела на небольшой высоте и пристально вглядывалась в ряды надгробий. И вдруг у фамильного склепа дворян Горбатовых (восемнадцатый век!) я заметила какое-то шевеление и блеск потайных фонарей.
Я же археолог! Я не могу допустить, чтобы какие-то вандалы оскверняли могилы предков!!! Провернув черенок метлы, я спикировала вниз, прямо на вандалов. Когда они меня заметили, было поздно. Одного я взяла в заложники и, приставив черенок к его горлу, потребовала:
- Всем стоять! Руки вверх!
Они побросали лопаты и задрали лапки кверху. Я призывно свистнула. На свист прилетела Юля и хищно завопила:
- Попались, голубчики!
И кто же оказался "голубчиками", как вы думаете? Гноттибы! Их на кладбище окопалась целая шайка. С покойников они снимали драгоценности и золото, а потом прятали в своем измерении. Мерзавцы!
Судебный процесс в отношении гноттибов тянулся долго и нудно. Но все-таки закончился и он. Преступникам дали по десять лет строгого режима. Отбывать этот срок они должны были в местной исправительной колонии. А как же, у нас возле Щедрого и исправительная колония есть!
В конце концов мы с Юлей так сработались, что она предложила мне место ее советника. Я не стала ломаться и согласилась. Но с условием - к работе приступлю после того, как побываю в Тибете.
- Счастливая ты, Лизка! - Теперь Юля и все вокруг звали меня живым именем. - Едешь в такие места!
- Ничего, я возьму с собой твою фотографию и покажу ей вершину Кайласа. Это все равно что ты там побываешь.
- Отлично. А теперь выпьем-ка вермутика для поправки здоровья!
И мы выпили вермутика. И здоровье у нас было хоть куда!
Кстати, возможно, вас заинтересует судьба Алариха и Эстрельи. Так вот, они поссорились смертельно. Эстрелья уехала в Испанию, а Аларих остался в Щедром. И очень быстро нашел себе новую подружку. Говорят, он просто ее инициировал.
Но это не суть важно. Важно другое: я еду в Тибет и, может быть, обрету там свою истину и свое счастье.
И свою настоящую жизнь.
Знаете, когда по телевизору показывают трюки каскадеров, иногда внизу пробегает надпись: "Не пытайтесь это повторить. Опасно для жизни". Но если бы люди думали только об опасности, жизнь остановилась бы.
Поэтому я попытаюсь.
Повторить то, что называется жизнью.
Тула, 2010
Примечания
1
Что значит "не бузи" (англ.)?