Мечта оказалась более древней, чем представлял себе Дирк. Две тысячи лет назад древние греки догадались о том, что Луна - это планета, похожая на Землю, а во втором веке от Рождества Христова сатирик Лукиан написал первый в истории в роман о межпланетном путешествии. Прошло более семнадцати веков, прежде чем был проложен мост от вымысла к реальности, и почти весь прогресс был достигнут за последние пятьдесят лет.
Современная эра началась в тысяча девятьсот двадцать третьем году, когда малоизвестный трансильванский профессор по имени Герман Оберт опубликовал книгу под названием "Ракета для межпланетного пространства". В этой книге он изложил математические основы космического полета. Пролистав один из немногих сохранившихся экземпляров этой книги, Дирк с трудом поверил, что столь грандиозная суперструктура имела такое скромное начало. Оберт, который теперь был восьмидесятичетырехлетним стариком, запустил цепную реакцию, которой при его жизни суждено было привести к космическому полету.
Перед началом Второй мировой войны немецкие ученики Оберта усовершенствовали ракету на жидком топливе. Вначале они тоже помышляли о покорении космоса, но эта мечта была забыта с приходом к власти Гитлера. Город, которым часто любовался Дирк, до сих пор носил шрамы, полученные в те времена, когда из стратосферы на него падали огромные ракеты.
А потом в пустыне штата Нью-Мексико полыхнул ужасный рассвет. Тогда казалось, что река времени на миг остановилась, а потом побежала, в пене и брызгах, по новому руслу к изменившемуся и неведомому будущему. После Хиросимы пришел конец войне и наступило окончание эпохи: энергия и машина наконец встретились, и тогда был открыт путь в космос.
Этот путь был труден и занял тридцать лет - тридцать лет побед и горьких разочарований. Знакомясь с людьми, слушая их рассказы и разговоры, Дирк постепенно накапливал подробности, которые не попали в отчеты и резюме.
"Телевизионная картинка была не слишком четкой, но каждые несколько секунд она выравнивалась, и мы получали хорошее изображение. Так сильно я не волновался ни разу в жизни - ведь я стал первым человеком, увидевшим обратную сторону Луны. А полететь туда… это будет что-то вроде разрядки напряженности".
"…Самый жуткий взрыв, какой только можно себе представить. Когда мы встали, я услышал голос Геринга: "Если это самое лучшее, на что вы способны, я скажу фюреру, что вся эта затея - пустая трата денег". Видели бы вы лицо фон Брауна…"
"КХ-четырнадцать все еще там. Она совершает один виток за три часа, как мы и планировали. Но треклятый радиопередатчик сломался при старте, так что показаний приборов мы так и не получали!"
"Я смотрел через двенадцатидюймовый рефлектор, когда эта порция порошка магния упала на Луну - километрах в пятидесяти от Аристарха. В предзакатные часы оставшийся после удара кратер виден до сих пор".
Порой Дирк завидовал этим людям. У них была цель в жизни, и, наверное, они испытывали чувство могущества, отправляя свои гигантские машины в космос, за несколько тысяч километров от Земли. Но могущество было опасно, иногда оно портило людей. Можно ли было им доверять - при том, какие силы они привносили в мир? И можно ли было доверять миру, в котором существовали такие люди?
Несмотря на свое интеллектуальное прошлое, Дирк не до конца избавился от страха перед наукой, который царил в мире еще со времен великих открытий Викторианской эпохи. В новой среде он чувствовал себя одиноким и порой сильно нервничал. Те немногие сотрудники, к которым он обращался, вели себя с ним вежливо, старались помочь, однако его стеснительность и волнение, которое он никак не мог научиться скрывать, знакомясь с темой своего исследования, удерживали его от более тесного общения с коллегами. Но ему нравилась атмосфера, царившая в организации, атмосфера просто-таки агрессивно-демократичная, и он надеялся, что в будущем обязательно сойдется с этими людьми поближе.
Пока же с сотрудниками, работавшими в других отделах, Дирк встречался только в столовой. Эту маленькую столовую Межпланетного общества посещали все сотрудники, начиная с генерального директора. Дирекция столовой проявляла необычайную изобретательность и склонность к экспериментам, и, хотя время от времени происходили кулинарные катастрофы, обычно еда была очень вкусной. Насколько мог судить Дирк, Межпланетное общество не зря хвасталось тем, что кухня здесь самая лучшая на южном берегу Темзы.
Поскольку время ланча для Дирка было, как Пасха, переходящим праздником, он каждый день видел в столовой все новых и новых людей и вскоре стал узнавать большинство сотрудников в лицо. На него никто не обращал внимания: в здании было полным-полно залетных пташек из разных университетов и промышленных компаний со всего света, и, по всей видимости, к нему относились как к очередному ученому гостю.
Представители его колледжа, через посредство посольства США, подыскали для него маленькую съемную квартиру всего в нескольких сотнях метров от Гросвенор-сквер. Каждое утро он шел пешком до станции метро "Бонд-стрит" и доезжал до станции "Ватерлоо". Он быстро научился избегать утренних толп и редко опаздывал на работу. Рабочий день здесь был ненормированным: хотя Дирк порой засиживался в кабинете до полуночи, в это время в здании еще шла работа - шум в основном доносился из научно-исследовательских отделов. Часто для того, чтобы немного отвлечься и размяться, Дирк отправлялся на прогулку по пустым коридорам. При этом он брал на заметку, какие отделы ему следует в один прекрасный день посетить официально. Во время этих прогулок он узнал о Межпланетном обществе намного больше, чем из сложных схем, которыми его снабжал Мэтьюз - причем эти схемы он выдавал только на время, а потом забирал.
Зачастую Дирк проходил мимо приоткрытых дверей, за которыми располагались лаборатории или мастерские, где царил беспорядок и где мрачноватые техники сидели, глядя на оборудование, которое явно не желало вести себя пристойно. Если было слишком поздно, это зрелище слегка затуманивалось клубами табачного дыма, а где-нибудь на почетном месте стояли электрический чайник и его старенький заварочный собрат. Порой Дирк оказывался рядом с лабораторией или мастерской в моменты технического триумфа, и, если он забывал об осторожности, его приглашали для распития рискованной жидкости, которую инженеры постоянно производили самостоятельно. Так он завел знакомства со многими людьми и при встрече с ними здоровался, но по имени знал не больше десяти человек.
В свои тридцать три года Дирк Алексон все еще был не в ладах с повседневным миром. Он был счастливее в общении с прошлым, с книгами и, хотя много путешествовал по Соединенным Штатам, все же по большей части вращался в академических кругах. Коллеги считали его стабильным, ровным работником, наделенным безошибочной интуицией, столь необходимой при разрешении сложных ситуаций. Никто не знал, станет ли он великим историком, однако его исследование, посвященное роду Медичи, было признано выдающимся. Его друзья не могли понять, как человек с таким одержанным темпераментом способен настолько точно проанализировать мотивы и поведение этого раздираемого страстями семейства.
Казалось, чистая случайность привела его из Чикаго в Лондон, да он и сам это сознавал. Совсем недавно он почти освободился от влияния Уолтера Пейтера: маленькая, но весьма плотно набитая персонажами сцена Италии эпохи Возрождения потеряла свое очарование - если такое милое слово было применимо к этому микрокосмосу интриг и убийств. Дирк менял область интересов не в первый раз и боялся, что не в последний, поскольку он все еще искал дело, которому мог бы посвятить жизнь. Как-то раз, переживая депрессию, в разговоре с деканом обмолвился, что, пожалуй, только в будущем мог бы найти достойную тему для исследований. Эта вскользь оброненная и лишь наполовину серьезная жалоба совпала по времени с письмом из Фонда Рокфеллера, и Дирк опомниться не успел, как его отправили в Лондон.
В первые несколько дней его преследовал призрак собственной некомпетентности, но он по опыту знал, что так бывает всегда, когда начинаешь новую работу, и со временем это почти перестало его беспокоить. Примерно через неделю он почувствовал, что более или менее сносно представляет себе структуру организации, в которой столь неожиданно оказался. К нему начала возвращаться уверенность, и он смог немного расслабиться.
Еще на последних курсах университета он начал вести дневник. Правда, время от времени он про него забывал, но теперь снова начал фиксировать свои впечатления и описывать события повседневной жизни.
Эти заметки, которые он делал для себя, помогали ему управлять собственными размышлениями и в дальнейшем могли послужить основой для создания официальной версии его работы.
"Сегодня 3 мая 1978 года. Я в Лондоне ровно неделю - и пока не видел ничего, кроме районов, примыкающих к Бонд-стрит и вокзалу Ватерлоо. Когда погода хорошая, мы с Мэтьюзом после ланча обычно прогуливаемся вдоль реки. Мы пересекаем Новый мост (который построен всего лет сорок назад!) и идем либо вниз по течению Темзы, либо вверх, а потом снова переходим по мосту в районе Черинг-Кросс или Блэкфэйрз. У нашей прогулки несколько вариантов - по часовой стрелке или наоборот".
"Альфреду Мэтьюзу около сорока. Он мне очень помогает. У него необычное чувство юмора, но я ни разу не видел, как он улыбается, - все шутки он произносит с абсолютно бесстрастным выражением лица. Похоже, свою работу он знает хорошо - намного лучше, я бы сказал, чем Мак-Эндрюс, который, по идее, является его начальником. Мак лет на десять старше: он, как и Альфред, закончил факультет журналистики и специализируется по связям с общественностью. Он высокий, стройный, с виду вечно голодный. У него легкий шотландский акцент, который исчезает напрочь, когда он волнуется. Это о чем-то говорит, но я пока не догадываюсь о чем. Он неплохой человек, но я не считаю его слишком умным. Всю работу, по большому счету, выполняет Альфред, и друг друга они недолюбливают. Порой трудновато сохранять хорошие отношения с ними обоими".
"На следующей неделе я надеюсь начать знакомиться с сотрудниками и продвинуться вперед в работе. В особенности мне хотелось бы сойтись поближе с членами экипажа - но к ним меня пока не подпускают. Считают, что сначала я должен побольше узнать об атомных двигателях и орбитах планет. Обо всем этом мне должен на следующей неделе рассказать Альфред - так он говорит. Еще я надеюсь выяснить, как вообще мог сформироваться такой удивительный гибрид, какой представляет собой Межпланетное общество. Типично британский компромисс, но в документах я нахожу слишком мало информации о том, как образовалась эта организация, представляющая собой массу парадоксов. Она пребывает в состоянии хронического банкротства, но при этом тратит порядка десяти миллионов в год (фунтов стерлингов, а не долларов). Правительство имеет весьма ограниченную власть над администрацией Межпланетного общества, и в чем-то эта организация так же автократична, как ВВС. Но когда на Межпланетное общество нападают в парламенте (что происходит каждый месяц), всегда находится какой-нибудь министр, который встает на защиту этого учреждения. Возможно, Мак все же более умелый организатор, чем мне кажется!"
"Я назвал это учреждение "британским", но, конечно, это не так. Примерно пятую часть персонала составляют американцы, и в столовой я то и дело слышу, как многие разговаривают с заметным акцентом. Организация интернациональна, как секретариат ООН, хотя британцы, безусловно, представляют собой главную движущую силу и являются ядром администрации. Почему это так - я не знаю: возможно, Мэтьюз сможет мне объяснить".
"Еще один вопрос: за исключением акцента, крайне сложно заметить какие-либо различия между представителями разных национальностей. Не связано ли это, мягко говоря, с наднациональным характером работы сотрудников? Наверное, если я здесь задержусь, я тоже утрачу признаки национальной принадлежности".
3
- А я все ждал, - сказал Мак-Эндрюс, - когда же вы зададите этот вопрос. Ответить на него довольно сложно.
- Я буду очень удивлен, - сухо отозвался Дирк, - если все настолько же запутанно, как махинации в семействе Медичи.
- Пожалуй, нет. Пока что мы не прибегали к убийствам, хотя порой очень хочется прибегнуть. Мисс Рейнольде, не будете ли вы так добры отвечать на звонки, пока я беседую с доктором Алексоном? Благодарю вас.
Так вот, как вам известно, основы астронавтики - науки о космических полетах - были весьма солидно заложены в конце Второй мировой войны. "Фау-два" и атомная энергия убедили большинство людей в том, что стоит только пожелать - и можно совершить космический полег. Возникло несколько обществ в Англии и Штатах, которые активно пропагандировали идею, что нам следует побывать на Луне и разных планетах. Эти общества работали стабильно, но довольно медленно до пятидесятых годов, а потом все действительно пришло в движение.
В тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, как вы помни… гм… знаете, управляемая ракета американской армии по прозвищу Сиротка Энни, нагруженная одиннадцатью килограммами порошка магния, достигла поверхности Луны. С этого момента общественность начала осознавать, что космические путешествия - дело не далекого будущего, что такие полеты смогут осуществиться уже при жизни нынешнего поколения. Наукой номер один вместо атомной физики стала астрономия, число членов ракетных обществ начало неуклонно возрастать. Но одно дело - запустить на Луну управляемую ракету без космонавта, и совсем другое - отправить туда полноразмерный космический корабль, посадить его на поверхность Луны, а потом вернуть на Землю. Некоторые пессимисты полагали, что на это должно уйти еще сто лет.
Но в этой стране нашлись люди, которые не пожелали ждать так долго. Они считали, что космические полеты так же важны для прогресса человечества, как открытие Нового Света, случившееся четыреста лет назад. Космические полеты открыли бы новые границы, дали бы человечеству цель настолько дерзкую, что она затмила бы национальные различия и могла бы погасить межплеменные конфликты тачала двадцатого века. Энергию, которая могла бы подпитывать войны, можно было пустить на колонизацию планет - и нам было бы чем заняться еще много столетий. Так все выглядело в теории, по крайней мере.
Мак-Эндрюс едва заметно улыбнулся.
- Безусловно, существовали и другие мотивы. Вы знаете, каким нестабильным был мир в начале пятидесятых. Циничное отношение к полетам в космос было суммировано в знаменитой фразе: "Атомная энергия делает межпланетные полеты не просто возможными, но неизбежными". Пока атомная энергия оставалась на поверхности Земли, человечество было вынуждено, образно выражаясь, хранить слишком много яиц в слишком непрочной корзинке.
Все это осознавала разношерстная группа ученых, писателей, астрономов, издателей и бизнесменов, объединившихся в первое Межпланетное общество. Имея весьма скромный капитал, они начали публикацию журнала "Спейсвардз", вдохновленные успехом журнала американского Национального географического общества. "Спейсвардз" был попыткой сбора общественных пожертвований для завоевания космического пространства. Его появление всколыхнуло интерес к астрономии, и подписчики чувствовали, что вносят свою лепту в финансирование первого космического полета.
Еще несколькими годами раньше из этой затеи ничего не получилось бы, но энтузиасты очень правильно выбрали время. Через несколько лет "Спейсвардз" уже имел четверть миллиона подписчиков по всему миру. Межпланетное общество было основано с целью глобальных исследований проблем осуществления космического полета. В первое время оно не могло предложить своим членам таких высоких окладов, которые получали сотрудники крупных, спонсируемых правительством ракетных учреждений, но постепенно общество привлекло в свои ряды лучших ученых, специализировавшихся в этой области и предпочитавших, получая более низкое жалованье, трудиться над конструктивным проектом, а не строить ракеты, предназначенные для транспортировки атомных бомб. Кроме того, обществу также оказывала поддержку пара-тройка финансовых магнатов. Когда в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году умер последний британский миллионер, оказалось, что он завещал почти все свое состояние нам, учредив трастовый фонд.
С самого начала Межпланетное общество было всемирной организацией, и так уж исторически сложилось, что его штаб-квартира находится в Лондоне. Она могла бы с таким же успехом находиться в Америке, и многие ваши соотечественники до сих пор недовольны тем, что это не так. Но по какой-то причине вы, американцы, всегда несколько консервативно воспринимали идею космического полета и отнеслись к ней всерьез только через несколько лет после нас. Впрочем, не огорчайтесь: немцы побили и вас, и нас.
Кроме того, вы должны помнить о том, что Соединенные Штаты - слишком маленькая страна для исследований в области астронавтики. Да-да, я понимаю, это звучит странно - но посмотрите на карту плотности населения, и вы поймете, что я имею в виду. На Земле существует только два места, которые действительно подходят для работ по созданию ракет большой дальности полета. Одно из этих мест - пустыня Сахара, но даже она находится слишком близко от многонаселенных городов Европы. Вторым удобным местом является Западно-Австралийская пустыня, где в тысяча девятьсот сорок седьмом году британское правительство начало строительство крупной ракетной базы. Протяженность этой пустыни составляет более полутора тысяч километров, а затем еще на три с лишним тысячи километров тянется океан, то есть в целом получается около пяти тысяч. В Соединенных Штатах не найдется места, где можно безопасно запустить ракету даже на восемьсот километров. Так что отчасти в том, что все так сложилось, виновата география…