- Внимание! Марш!
Двадцать врагов устремляются друг на друга; двадцать рычащих глоток; сорок налитых кровью глаз.
Айз хватает своего врага за шею - душить; комок пружинящих мускулов под рукой - вырвался, отскочил, сам нападает; пожалуй, это посложнее, чем брезентовое чучело; надо зажать пасть, капрал говорил, он кусается зубами; что такое - как огнем ожгло руку? - плевать; скорее, скорее, душить, резать, рвать ногтями еще горячее, извивающееся, хрипящее тело, ломать кости, разрывать сухожилия; где же тот мешочек величиной с кулак? - ага, вот он!
- Айз - десять жетонов. Биг…
Сколько получит Биг-не его дело. Он весь в красном, другие тоже; из раны в руке хлещет кровь. Появляется человек в белом халате, его называют доктор, он промывает и перевязывает рану; рана - пустяк, главное, теперь у него десять да еще девять жетонов, целое богатство, еще никогда не было так много.
Вечер. В казарме праздник. На стакан того, что называют виски, есть сегодня у всех. Айз тоже опрокидывает стаканчик, становится тепло, весело, беззаботно, но он помнит главное, что сверлит его мозг давно, он никогда не забывает об этом; не забыть бы об этом и сегодня.
Он отсчитывает десять жетонов и бережно, один за другим, опускает в прорезь двери; дверь открывается. В полутемной клетушке - девушка в короткой юбочке и куртке цвета хаки; у нее длинные льющиеся на плечи волосы; какая радость - эти волосы, нежные, щекочущие, шелковистые, их можно перебирать без конца и вспоминать что-то, чего никогда не было; она совсем молоденькая, моложе Айза, но глаза безразличные, тупые; для нее это такая же работа, как для них полоса; интересно, получают они здесь жетоны, а если получают, на что тратят?
- Меня зовут Айз, - говорит он неуверенно. - А тебя?
- Шпринг.
- Шпринг, - повторяет он, касаясь ее волос. - Шпринг, весна…
- Скажи, Шпринг, ты не знаешь… никто не знает у вас, в женском корпусе, кто мы? Откуда мы?
Он всегда спрашивает об этом здесь; он задает эти же вопросы парням из других казарм; иные смеются над ним, иные задумываются, и лишь совсем немногие высказывают свои предположения; но при следующей встрече и те, и другие, и третьи смотрят осмысленнее, во взгляде пробивается интерес, и они уже сами спрашивают: "А правда, кто мы? Как ты думаешь, кто мы?" Ответов множество, и все разные; у Айза скопилась уже приличная коллекция крошечных фактов и самых невероятных догадок, он лелеет их, перебирает, классифицирует, хранит как зеницу ока, но настоящего ответа пока нет.
Не будет его и сегодня. Девушку не интересуют высокие материи, ее зеленые глаза наивны и лукавы, а рот смеется - полный белых зубов рот.
- Разве ты потратил свои десять жетонов, чтобы вести со мной умные разговоры?
Не знает! И эта не знает! А говорили, у них, в женских казармах, жизнь вольготнее. Но неужели никто не знает?
- Время идет, Айз.
Да, она права; в самом деле не пропадать же драгоценным десяти жетонам. Она обнимает его голову, прижимает к груди, нежные волосы щекочут лицо, и ему представляется, что он маленький-маленький, совсем крошечный; как будто бы это называется - младенец; ему кажется - когда-то, давным-давно, это уже было с ним…
- Айз…
- Шпринг, весна… Ты никогда не задумывалась, что там, за Стеной?
- Там нет ничего.
- Я знаю одного парня, он залезал починять антенну главного корпуса; он говорит, за Стеной - лужайка, белые домики под красными крышами и синяя-синяя речка, а по ее берегам растут цветы: оранжевые, бирюзовые, сиреневые, желтые, розовые, фиолетовые…
Она недоверчиво улыбается.
- Это сказка, Айз. Мир не может быть таким ярким. Мир серый. А что такое цветы?
- Цветы? Ну, это… это самое прекрасное, что есть на свете. Когда-нибудь я принесу тебе столько цветов, сколько смогу поднять.
- Спасибо. Уже сейчас спасибо. Ты добрый. А ты-то знаешь, кто мы?
- Пока не знаю. Но узнаю обязательно. Пусть ради этого придется опрокинуть Стену!
- Опрокинуть Стену?! Возьми меня с собой - опрокидывать Стену!
Ему пора уходить; она удерживает его робкой, неумелой рукой; ей интересно, впервые в жизни интересно.
- Ты странный, Айз. Никогда таких не встречала. Мне хорошо с тобой. А ты придешь еще?
- Я приду. Но мы не встретимся больше, Шпринг. Здесь никто не может встретиться дважды.
На ее лицо набегает тучка.
- Я хочу, чтобы ты пришел еще, Айз. Чтобы ты пришел завтра! Чтобы ты не уходил никогда!
Все, отбой!
- Я приду за тобой, обязательно приду! А пока прощай, Шпринг.
- Нет, нет, нет, нет, нет…
…Казарма. Пьяный Биг сидит на койке Найса, сразу видно, принял две порции, глаза помутнели.
- Мы - высшая каста! - кричит Биг. - Мы призваны стать владыками мира!
- Знаю, знаю, - бормочет Найс. - Но кто мы? Люди или не люди?
- Мы не просто люди, мы - сверхчеловеки!
Биг-порядочная дубина; крепко же вколотили в его башку эту чушь о сверхчеловеках. Но Айз - и многие другие тоже - не верят капралам, смеются над этой чушью; зато их постоянно мучает вопрос: кто они? А Бига ничего не мучает, Биг все знает.
Как-то доктор, перевязывая Айзу рассаженную о колючую проволоку ногу, спросил:
- Больно?
Айз пожал плечами; он не понимал, что такое больно; они все не знали боли.
- Бедные роботы, - пробормотал доктор, и шрам, рассекший его лицо от уха к подбородку, болезненно искривился.
- Доктор, - осмелился Айз, - что значит робот?
- Робот - это живая машина. Автомат, который может думать, но ничего не чувствует, - неохотно ответил доктор.
- А мы?
- Но, но! - озираясь, прикрикнул доктор. - Ты стал слишком много рассуждать! Разве забыл? Вы - сверхчеловеки, призванные стать владыками мира.
Кто же они? Если действительно только машины, тогда почему он так тоскует по правде? Почему эти проклятые вопросы не дают ему жить? И почему, расставаясь, кричала Шпринг: "Нет, нет, нет"? Может, их скупили младенцами у бедных родителей? Но тогда почему они так похожи друг на друга? И почему никто из них не помнит детства? Может, у них специально каким-то образом убили память? Отняли прошлое? Так кто же они, черт возьми?!
- Мы - нация господ! - пьяно орал Биг. - Мы - цвет мира!
Айз дал ему разок по шее.
- Заткнись, господин мира. Мы просто механические люди. Мы ничем не отличаемся от автомата для выдачи виски. Только он лучше нас, его работа - веселить людей, а наша работа - убивать.
Биг заморгал белесыми ресницами. Длинный Стек иронически хмыкнул. А Найс захныкал:
- Мы сироты. Мы бедные сироты. У нас нет мамы и папы. Мы ничьи дети…
По лицу Найса катились слезы.
"Роботы не стали бы плакать, - отметил Айз. - Роботы лишены чувств. Значит, мы все-таки не роботы. Но кто мы? Кто мы?!"
Он быстро уснул. Всю ночь мерещилась ему Шпринг, ее шелковистые волосы, ее ласковые руки. Она плакала у него на плече и шептала:
- Мы - ничьи дети… Ничьи дети… Но как же так - разве могут быть ничьи дети?
Он гладил ее волосы, и успокаивал, и уговаривал, но она все плакала. И тогда они вдвоем полезли на антенну главного корпуса - он хотел показать ей, что такое цветы. Они уже залезли высоко, очень высоко, еще чуть - и она увидит, как ярок мир за Стеной…
Сирена.
Ошалело продирая глаза, они сыплются со своих коек - Айз, Найс, Хэт, Кэт, Дэй, Грей, Дэк, Стек, Дог, Биг.
Глава вторая
Заместитель военного министра Тхор, дымя сигаретой, вольготно полулежал в кресле.
Показываться здесь в форме не годилось, поэтому он приехал в штатском. Тхор был одет изысканно, но с той нарочитой непринужденностью, даже небрежностью, которая отличает художников и киноактеров, однако никак не генералов. Он выглядел джентльменом, джентльменом с головы до пят, и сам чувствовал это. И в то же время понимал, что старик Климмер видит его насквозь и посмеивается в душе над наивным генеральским маскарадом. За долгие годы работы в штабах армии Тхор уверовал не столько в собственную проницательность, сколько в проницательность других; разве смог бы он подняться так высоко без почтительной веры в человека?
- Это успех, доктор Климмер, колоссальный успех! То, что достигнуто здесь, на полигоне, прямо-таки грандиозно! Я, признаться, не ожидал, что эксперимент уже подходит к концу.
- Мы предпочитаем называть это не полигоном, а Городком, - улыбнулся Климмер своей мягкой улыбкой.
- Пожалуй, вы правы, хотя суть дела от этого не меняется. Пусть будет Городок. Для меня же все равно ваш Городок - полигон из полигонов. Для меня все, во что вкладывает средства министерство, является полигоном. Такова логика военных, дорогой доктор. И мы вправе рассчитывать на дивиденды…
- Смею вам напомнить, господин Тхор, Городок существует не только на ваши средства. Часть вкладов принадлежит различным обществам и частным лицам.
- Знаю, знаю! - Еще бы он не знал, чьи денежки под видом "научной помощи" текут в кошелек папаши Климмера. - И тем не менее. Ну что вам стоит, я прошу так немного: всего-то пять сотен ваших парней. Поверьте, доктор, без крайней надобности…
- Вы разрушаете научный эксперимент, - вежливо прервал его Климмер. - Пока это невозможно. Мои ребята еще не готовы для практической деятельности.
- Ого-го! - расхохотался Тхор. - Будто я не видел, как они распотрошили у меня на глазах откормленных цепных овчарок! Неужели вы думаете, что с повстанцами, засевшими в болотах… Бросьте, доктор Климмер! К тому же, когда министерство убедится в незаменимости ваших "стриженых", вас же буквально золотом засыплют. Вас и ваш полигон. То есть, я хочу сказать, Городок.
Услышав "полигон", Климмер поморщился, точно на лицо его села муха; но вот муха улетела, и он снова стал тем же, чем был в начале разговора, - благообразным старичком, седеньким, чистеньким, пухленьким, с румяными щечками и кротким взглядом. Если бы Тхор не знал, что Климмер действительно большой ученый, он принял бы его за этакого семейного патриарха, счастливого отца нескольких дебелых дочек и восторженного дедушку, единственное хобби которого - сажать на горшок любимых внучат.
- Не надо форсировать события, господин Тхор. Все мои ребята предназначены для вас, только для вас. Но тем не менее это наука, и пока рано. Их воспитание еще не завершено. Они лишены страха и чувства самосохранения, но в них еще не полностью подавлены эмоции. Представьте себе, что может произойти, когда, эти чистые души столкнутся с миром страстей…
- Чепуха! - Тхор даже кулаком пристукнул.
Климмер внутренне издевался над этим тупым солдафоном в облике кинозвезды, но улыбка его оставалась отменно вежливой, отменно мягкой. Что ж, все шло как по маслу. Тхор и рассчитывал на проницательность старикашки, а потому подготовил для него под маской джентльмена образ недалекого служаки-генерала; было бы хуже, если бы Климмер обнаружил под маской генерала личину дипломата, разведчика, дельца; во всяком случае, Тхор играл сегодня "подтекст" солдафона и, кажется, успешно.
- Конечно, я и мысли не допускаю о неповиновении, но они не готовы, господин Тхор, просто не готовы. Им еще предстоит генеральная проверка здесь, в Городке.
- Это и будет проверкой, доктор Климмер. Проверкой в боевых условиях. Хорошо, пусть не пятьсот, пусть двести. Но мне нужно поднять с помощью ваших парней дух армии. Дух нашей славной армии, застрявшей в болотах. Они покажут себя - и сразу же ассигнования вам увеличатся втрое, впятеро. И всего двести парней.
Доктор Климмер задумался, вернее, сделал вид, что задумался.
- Предположим, я соглашусь. А вдруг дело дойдет до газетчиков? Они и без того что-то пронюхали, день и ночь рыщут вокруг. Какая-нибудь комиссия, расследование, грандиозный международный скандал - и полетело к чертовой бабушке дело всей жизни. Да и не только моей.
- Это я беру на себя, доктор. Не так уж сложно заткнуть глотку десятку жалких писак…
- Не очень-то убедительная гарантия, особенно если вспомнить прошлогоднюю историю. - Старикашка явно намекал на отставку предшественника Тхора, вызванную газетными разоблачениями. - Нет, не могу. Через год - пожалуйста, но не раньше.
- Значит, нет?
- Нет.
- И вас не трогает, что проклятые повстанцы захватывают одну провинцию Лорингании за другой, что наше правительство теряет не только дивизии, но и престиж?
- Это ваша забота, господин Тхор. Дело военных - война, дело ученых - наука. У каждого свое ремесло.
Переговоры зашли в тупик. Заместитель министра начал терять самообладание. Это явно не понравилось Климмеру: ссориться с военными, разумеется, вовсе не входило в его планы.
- Нет, я вижу, вы не верите мне, господин Тхор. - Климмер особенно обаятельно улыбнулся. - Я хотел бы, чтобы вы сами убедились, что это не упрямство, не стариковский каприз, а необходимость. Так сказать, научная необходимость. Вы человек образованный… - Тхор гордо выпятил грудь, - и без труда разберетесь во всем. Прошу вас, пройдемте со мной по Городку.
Тхор встал - и сразу испарился джентльмен, небрежно-величественный представитель богемы; перед Климмером стоял ограниченный, исполнительный, самодовольный вояка. Да, маска инспектирующего генерала оказалась самой подходящей, чтобы проникнуть в эту дьявольскую кухню, старина Климмер безоговорочно поверил в его тупость; что ж, первый раунд можно считать выигранным по очкам.
- С удовольствием, дорогой доктор! Откровенно говоря, я и сам хотел попроситься взглянуть на ваше хозяйство. Чертовски любопытно, как вы из ничего делаете солдатиков!
Глухие бетонные заборы, бетонные улицы, бетонные тротуары; серые, без окон, коробки казарм; ни деревца, ни травинки; порядок образцовый. В каждой казарме десять отсеков, в каждом отсеке десять стриженых парией; возле казармы дворик с полосой препятствий. Сколько же здесь казарм? Тхор попытался прикинуть примерную мощь этой армии - куда там, со счету сбился. На каждые десять казарм одна женская, такая же серая, но без полосы препятствий, зато с дверями-автоматами. Проще, конечно, считать женские корпуса. Тхор вполуха слушал болтовню Климмера, а сам потихоньку загибал пальцы, но вскоре опять спутался. В общем, решил он, потенциальная военная мощь этого "научного центра" настолько велика, что было бы оплошностью не держать его под особым контролем… Контролем министерства, закончил он мысль, имея в виду, однако, совсем другой контроль. О котором он не только говорить - думать лишний раз остерегался.
- В остальном это мало чем отличается от дрессировки, - говорил между тем Климмер. - Правда, зверя в случае неудачи наказывают, у нас же никаких наказаний, только поощрения, мы гуманны - все-таки у нас человеческий материал. За всю историю Городка ни один из моих парней не получил ни одного удара…
- Оно и понятно, - насмешливо перебил Тхор, - ведь они не чувствуют боли, не знают чувства самосохранения.
- Разумеется, разумеется, и поэтому тоже, но главное - гуманность. Уверяю вас, господин Тхор, им совсем неплохо живется, а главное, беззаботно. Вот бы нам с вами, - и он захихикал.
Они уже прошли изрядное расстояние, а все тянулись одинаковые серые казармы, серые заборы, серые улицы. Изредка попадалась идущая навстречу десятка "стриженых" во главе с капралом - круглые, бездумные, стертые лица.
- А капралы, доктор Климмер? Они что, оттуда? - Он кивнул за стену Городка.
- Нет, и капралы свои, так сказать, местного производства. Это моя первая партия, первенцы, - не без гордости объявил Климмер. - Но капрал в десятки раз дороже "стриженого", его нужно учить, воспитывать. Кстати, когда мы говорим о ценности человеческой жизни там, - он махнул рукой в сторону Стены, - мы имеем в виду главным образом обучение, воспитание; вырастить же человека, просто вырастить - это лишь немногим дороже, чем откормить свинью.
Тхора покоробило; его вообще коробили простодушные переходы этого ученого от гуманистических сентенций к "человеческому материалу"; почему-то вспомнились дети - два сына, студент и школьник; во сколько же обошлось их воспитание? Впрочем, сам он их воспитанием никогда не занимался, это делали другие, он лишь платил. "Здесь в обнаженном виде повторяется весь скрытый цинизм нашей жизни", - подумалось Тхору.
- Слушайте, доктор, какого черта вы меня водите по полигону? Слава богу, казармы для меня не новость. Где же ваш научный центр, лаборатории, опытные установки? Где все это?
- А вот мы и пришли как раз, - сказал коротышка Климмер, и Тхор впервые уловил в его голосе акцент, кажется, немецкий. Сколько же ему, этому "ученому"? Уж никак не меньше семидесяти, а держится молодцом. Неужели за столько лет не мог избавиться от акцента?
Это было круглое приземистое здание, как и все здесь, без окон. В бронированной двери - прорезь автомата. Климмер сунул Тхору фигурный жетон.
- Автомат-часовой. Педант, знаете ли. Хоть лопни, на один жетон двоих не пропустит. Прошу вас, господин Тхор.
Большой зал был ярко освещен и совершенно пуст, если не считать круглой площадочки с перильцами и крохотным пультом. Они встали на эту площадку, и Климмер набрал на клавиатуре пульта какой-то сложный шифр; пол ушел из-под ног, они поплыли вниз, окруженные темнотой. Едва площадка остановилась, вспыхнул мертвенный фиолетовый свет; Тхору почудился отдаленный детский плач.
- Прошу сюда, господин Тхор, - оживился Климмер. По всему было видно: подземелье - его любимое детище; наверху он был сдержан и деловит, здесь же его охватило что-то похожее на вдохновение. - Позвольте представить вам весь, так сказать, технологический цикл. Это "Анализатор". Здесь мы сортируем эмбрионы. Анализ дает почти стопроцентную уверенность, что мы выращиваем мальчика, мужчину, а ведь нам нужны мужчины, не правда ли, господин Тхор? Эмбрионов девочек берем в соотношении один к десяти. Хотите посмотреть? Но это обычная работа с пробирками и микроскопом, ничего внешне интересного…
- А где вы берете эмбрионы? - как бы мимоходом поинтересовался Тхор. Доктор Климмер был настроен благодушно, его так и тянуло поболтать; генерал Тхор, профан во всех этих делах, ждал ответа с вполне понятным любопытством зрителя; разведчик Тхор насторожился и напружинился.
- Покупаем, - сказал Климмер. - К сожалению, анализ довольно сложен, и наши агенты вынуждены приобретать эмбрионы без разбора, вслепую. Говоря откровенно, это наша ахиллесова пята.
- Но позвольте, доктор, разве не выгоднее приобретать половые клетки, а не эмбрионы? И разве это было бы не логичнее?
- Разумеется, логичнее, господин Тхор. А вот насчет выгоды… Пока мы не можем понять, почему, но искусственное оплодотворение в лабораторных условиях дает крайне нежизнестойкий эмбрион. Двухнедельный же эмбрион, извлеченный из чрева матери, - богатырь! Кстати, и операция пустяковая. Последнее время от поставщиц отбоя нет. Как-никак мы хорошо платим. Десять монет за такой пустяк, как эмбрион.
- Гм, прекраснаая цена за человека, - пробормотал Тхор. Но Климмер не заметил иронии.
- Между прочим, могу вам похвастать, в ближайшее время мы закончим отработку процесса селекции, тогда не нужно будет скупать эмбрионы на стороне, своих хватит. Не впустую же трудиться нашим мальчикам и девочкам за свои десять жетонов. - Старик, ухмыльнувшись, ткнул пальцем в потолок. - И каких эмбрионов, пальчики оближешь! Технологическая цепочка замкнется - и это будет венец творения! Прошу вас. "Инкубаторий".