- Я очень сожалею, господин Ошии. Это трагедия для всей вашей семьи, - Акуми наклонила голову и тихо сказала:
- Если я могу чем-то вам помочь, господин Ошии, то не стесняйтесь, обращайтесь. У меня больше свободного времени. Я могла бы... могла бы заглянуть к вам, проведать Сэцуке... что-нибудь приготовить... если это удобно...
Акуми покраснела. Ей на самом деле жутко неудобно вот так навязываться, но она ничего не могла с собой поделать. Как стыдно - влюбиться в собственного начальника! А еще ужасней, что она не умеет ничего скрывать. Все ее чувства сразу же отражаются на лице. Уши и щеки горят, глаза смотрят обожающе и заискивающе, губы от волнения становятся сухими.
И вообще, она, Акуми, катастрофически глупеет. Она и так-то не отличается большим умом, если честно, но стоит Ошии обратить на нее чуточку больше внимания, чем он обращает на предметы мебели, как Акуми превращается в наивного ребенка, которого одарили целой кучей дешевых, блестящих игрушек.
Но самое печальное, что Акуми это понимает, но не в состоянии ничего с собой поделать.
- Это было бы очень любезно, - сказал Ошии, - но, право, Акуми, это, наверное, чересчур обременительно для вас. Ведь вы и сами много заняты на работе, да и дома у вас, думаю, дел хватает...
Акуми всплеснула руками:
- Да что вы, господин Ошии! Мне будет очень приятно, если я смогу еще в чем-то помочь вам! Для меня это совсем не трудно!
- Ну, хорошо, Акуми... Если вы сегодня сможете заглянуть ко мне домой и провести немного времени с Сэцуке, то я бы поработал чуть-чуть дольше...
- Проект очень важен для вас, господин Ошии, - сказала хитрая Акуми. Что важнее для мужчин, чем их работа? И что важнее для женщины, чем сделать все так, чтобы мужчина мог спокойно заниматься любимым делом? Дом и дети - вот женский удел. Кто-то считает такое положение унизительным, но Акуми не видит никакого унижения. Более того, сама она с радостью бы приняла на себя роль домохозяйки, если бы...
Как было бы здорово, если бы господин Ошии приходил домой, а там его ждала Акуми! В доме чисто и прибрано. Дети накормлены и уложены спать. На столике расставлены красивые тарелки и чашки, все готово для того, чтобы усталый муж сытно и вкусно поел. А пока он ест, веселая Акуми развлекает его рассказами о новых проделках детей, о том, что соседи целый день переставляли мебель, что старушка с верхнего этажа оказалась вовсе не ведьмой, а очень доброй и порядочной женщиной, что... Тысячи и тысячи мелочей, из которых плетется счастливая жизнь. Кому-то она покажется обыденной, скучной, но для Акуми она самая желанная... и самая недостижимая.
Эскалатор медленно проплывает мимо стальных колоссов, и Акуми ежится под их стылыми взглядами. Железные болваны. Механические куклы. Кто сказал, что вами движет тепло и электричество? Вами движет человеческое счастье! Вы пожираете время самого замечательного на свете человека, которому не хватает даже минутки, чтобы просто поболтать с Акуми, а еще лучше - посмотреть на нее не как на помощницу, а как на девушку. Вот тогда не надо будет слов. У нее на лице написаны все слова. И чувства.
- Какие они страшные! - непроизвольно воскликнула Акуми.
- Макрибуны, ангелы, - сказал Ошии. - Самые высшие слуги творца. Они и должны быть страшными, ведь нам не дано достичь их совершенства.
- Они - железки, - сказала Акуми. - Нет в них ничего совершенного. Вы создали их. А значит, вы совершеннее их!
Бронированные колоссы молчат и угрюмо провожают их черными линзами паучьих глаз.
- Даже наши создания могут превзойти нас, - покачал головой Ошии. - Возможно, в этом и заключается наш смысл - человек должен породить макрибунов, макрибуны должны уничтожить человека.
- Нет, господин Ошии, нет! - у Акуми на глазах выступили слезы. - Не говорите так!
- Человеку свойственно сомневаться, а они руководствуются логикой и не ведают сомнения. Человек слаб, а они сильны. Человек умеет лгать и предавать, они же всегда честны в своих намерениях. Мы лишь мостик между творцом и ними. Ибо сказано, что человек не есть цель, а только - мост. Вот мы и прошли по этому мосту до самого конца, Акуми.
10
Акуми осторожно опустила пакеты на пол и неуверенно постучала в дверь. Дом встречал ее неприветливой тишиной. А если эта идея все же не настолько хороша? Что она скажет девочке? Привет, Сэцуке, я - Акуми, и я мечтаю стать твоей второй мамой!
Никто не открывал, и Акуми постучала более настойчиво. Наверное, девочка спит. Тогда Акуми придется воспользоваться ключом, который ей дал Ошии. Не хотелось бы. Одно дело - вежливо постучаться, познакомиться и быть приглашенной, другое - вломиться в дом и начать там хозяйничать, пусть и с разрешения человека, которому он принадлежит. Но ведь Сэцуке - тоже хозяйка. И кому, как не Акуми, понимать, что им, женщинам, лучше всего сразу же найти общий язык.
Наконец замок щелкнул, дверь открылась, и Акуми увидела на пороге девочку. Девочка смотрела на нее громадными глазами, под которыми залегли тени, какие бывают от бессонной ночи, волосы не были причесаны и торчали в разные стороны. Больше всего Сэцуке походила на потерявшегося ежика.
Акуми как можно шире улыбнулась и помахала ладошкой:
- Привет! Ты ведь Сэцуке? А меня зовут Акуми, я работаю вместе с господином Ошии, твоим папой. Он попросил проведать тебя, так как сегодня допоздна задержится на работе.
Фразы и выражение лица были неоднократно отрепетированы перед зеркалом. После этого, по сценарию Акуми, Сэцуке должна была в ответ так же широко улыбнуться и сказать что-то в духе: мол, очень приятно познакомиться, Акуми, заходите, пожалуйста, и чувствуйте себя как дома. После чего, Акуми переступает порог и... Дальше возможные линии сценария ветвились и множились, но результат должен был быть один - Сэцуке и Акуми становятся лучшими подружками.
Но Сэцуке ничего не сказала. Она продолжала стоять на пороге и смотреть на Акуми непонимающим взглядом. Как будто девочка не уверена - видит ли она сон или это действительно происходит в реальности.
- Можно мне войти? - спросила Акуми.
- Кто вы? - голос у девочки тих и слаб. - Зачем вы здесь?
И Акуми внезапно со всей остротой поняла, что вторглась в совершенно чужую ей жизнь, нагло и бесцеремонно вклинилась в хрупкие и запутанные семейные отношения своей улыбкой, своими вопросами, своим визитом. И поэтому не ждет ее здесь ничего хорошего, а только все те же горечь и одиночество.
Надо отдать пакет с едой Сэцуке, извиниться и... и уйти. Развернуться и уйти. Так лучше для всех. Но хитрая часть Акуми не оставила ей шансов. Ведь, в конце концов, она обещала господину Ошии сегодняшним вечером позаботиться о Сэцуке и хотя бы приготовить что-нибудь для голодного ребенка. Ничего личного. Лишь товарищеская поддержка и взаимовыручка.
Акуми решительно подняла пакет:
- Твой папа попросил меня кое-что купить и приготовить тебе ужин. Ты не будешь возражать, Сэцуке, если я войду?
Девочка пошире открыла дверь, и Акуми шагнула через порог. Первый и такой важный шаг сделан.
- Ты можешь взять у меня пакет и отнести его на кухню?
- Конечно, госпожа... госпожа... - девочка запнулась и слегка покраснела.
- Акуми. Просто - Акуми. Я еще не настолько старая, чтобы быть госпожой, - Акуми засмеялась.
- Акуми, - повторила Сэцуке, как будто пробуя на вкус новое имя. - Акуми.
Акуми сняла туфли, повесила на вешалку плащ, поправила перед зеркалом прическу, убрав непослушный желтый завиток со лба, подмигнула сама себе и осмотрелась.
Стандартная квартира с двумя спальнями, рабочим кабинетом, залом и большой кухней. Стандартная мебель, которая сдается внаем вместе с квартирой. На стенах висят такие же стандартные репродукции и черно-белые фотографии. Небо, облака, виды Хэйсэя. Короче говоря, пристанище старого холостяка, так и не освященное теплом и заботой женщины.
Даже Сэцуке не внесла сюда ничего своего. Хотя, возможно, ее комната больше походила на дом, а не на место, имеющее сугубо практическую функцию ночлега и приема пищи. Именно так - приема пищи! Не знаю, чем кормил дочь господин Ошии и чем питался сам, но наверняка это была только и исключительно пища - питательная субстанция с условным вкусом и тщательно отмеренным запасом калорий! А вот она, Акуми, собирается приготовить не пищу и даже не еду, а ужин! Такое теплое и уютное слово - ужин!
Сэцуке стояла у стола и разгружала пакет, выкладывая связки салата, головки лука, помидоры, огурцы, желтые, словно солнышко на детском рисунке, патиссоны, мешочки с рисом, лоточки с мясом, бутылочки с соевой приправой, сыр, еще горячие лепешки, от которых шел непередаваемый аромат свежего хлеба, и еще множество всяческих кулинарных мелочей, назначение которых человеку, слабо осведомленному в вопросах высшей кулинарии, было непонятно.
Все это выстраивалось на столе, словно тайная армия, после долгого похода наконец-то пробравшаяся в тыл врага и готовая нанести последний, сокрушительный удар по бастионам и казематам, где томились исстрадавшиеся от консервированного пайка заключенные, жаждущие освобождения.
Тот, кто хочет есть, хочет жить. Вот прописная истина. И Акуми должна ею воспользоваться.
Сэцуке растерянно смотрела на громоздившиеся перед ней продукты.
- А что мы будем с ними делать? - спросила девочка у Акуми.
- Есть, - улыбнулась Акуми. - Мы будем их есть. Но не в сыром, а в приготовленном виде. Ты, Сэцуке, ведь не придерживаешься принципов сыроедения?
- Сыроедения? Ну... сыр я ем... иногда.
- Сыроедение - это поедание любых продуктов в сыром, то есть неприготовленном, натурольном виде, - объяснила Акуми. - Отвратительное, я тебе скажу, дело, но кое-кто считает, что таким образом в пище сохраняются все ценные для организма вещества. Вот, например, салат. Что проще - порезал овощи, перемешал, добавил масла и кушай на здоровье!
- Я не люблю салат, - призналась Сэцуке. - Я не люблю сыроедения.
- Отлично, - обрадовалась Акуми. - Тогда сделаем что-то такое... этакое... Ты не возражаешь?
Сэцуке не возражала. Есть ей совсем не хотелось, но и возвращаться в постель - тоже. Она себя чувствовала, как выпущенный на короткую прогулку преступник, приговоренный к смертной казни. Тяжелые мысли слегка отступили в тень. Они не исчезли, не растворились, они продолжали висеть тяжелым грузом на душе, ворчать и недовольно шевелиться, как неповоротливые и злые звери, наблюдающие ярко освещенную лужайку, по которой скакали крохотные зайчата. Но стало легче, чуть-чуть, но легче.
Акуми была на кухне в своей стихии. Она надела фартук, повязала на голову косынку, налила Сэцуке и себе по стакану гранатового сока, они церемонно чокнулись, сказали друг другу "кэмпай" и приступили к делу.
Для начала Акуми поинтересовалась познаниями Сэцуке в тонком искусстве кулинарии:
- Ты готовить яичницу умеешь?
- Умею, - сказала Сэцуке.
- Сколько времени у тебя уходит на ее приготовление? - деловито поинтересовалась Акуми.
- Минут пять, - пожала плечами Сэцуке.
- Понятно, значит, готовить ты не умеешь, - вынесла свой вердикт девушка. - Это такой тест, - объяснила Акуми. - Если человек готовит яичницу меньше, чем за полчаса, то он, как правило, вообще готовить не умеет.
- А что там готовить? - удивилась Сэцуке. - Разогрел сковороду, налил масла, разбил скорлупу...
- Ха! Скорлупу! - Акуми засмеялась и отхлебнула сок. - Слушай, Сэцуке, скажу тебе, как подруга подруге...
Сэцуке слушала, разинув рот. Технология поджарки яиц включала в себя неимоверное количество стадий, требовала недюжей внимательности, соблюдения точной последовательности составления и добавки ингредиентов, поддержки температурного режима, а также множества других действий, больше уместных в религиозных ритуалах, нежели в приготовлении столь банального (с точки зрения дилетанта) блюда.
Дело потихоньку налаживалось. К радости Акуми, Сэцуке оживала, нездоровая бледность изгонялась со щек легким румянцем, кончики губ все чаще пытались изобразить улыбку, а в больших глазах грусть и тоска постепенно сменялись интересом. Акуми повезло, что Сэцуке оказалась полным профаном в вопросах кухни.
Как подозревала девушка, наиболее часто используемым кухонным прибором в доме был тостер, потому что сковороды, кастрюли хотя и наличествовали, но имели столь девственную чистоту, которая недвусмысленно свидетельствовала - здесь питались, а не кушали, торопливо глотали пищу, возможно, даже стоя, не присаживаясь за стол, а не вкушали завтрак, обед и ужин, чинно рассевшись, сосредоточившись на запахах и вкусах каждого подносимого ко рту кусочка, а не на его сомнительной энергетической ценности или витаминной насыщенности.
- Я ничего этого не знала, - сказала Сэцуке.
- У меня хорошо готовила ма... - Акуми запнулась и виновато посмотрела на девочку. - Мама меня всему научила. Извини, Сэцуке...
- Нет, ничего. Мы ждали этого, готовились...
- К такому нельзя подготовиться, - вырвалось у Акуми.
- Да, наверное. Я не очень... не хочу об этом говорить.
- Извини.
- А вы красивая, - внезапно сказала Сэцуке.
- Толстая, - улыбнулась Акуми. - В детстве меня звали "пончик". Всегда любила покушать. Но сейчас приходится сдерживаться. Пытаюсь иногда сесть на диету, но если я голодная, то становлюсь такой злой! Уж лучше кушать, чем злиться! Ладно, заболтались мы с тобой, Сэцуке. Приступим к нашим прямым обязанностям, как женщин. Будешь делать вот что...
11
Агатами остановилась. Ее окружал свет и только свет, как будто она попала в мягко светящийся туман, заблудилась в белоснежном облаке. Теплый воздух пронизывали тонкие и очень холодные паутинки. Стоило сделать шаг, и кожа тотчас ощущала их ледяное прикосновение. При этом они не рвались, а словно проходили сквозь тело, пронизывали его туго натянутыми струнами. Неприятное ощущение. Какое-то нечеловеческое.
- Агатами... Агатами... - тихо звенели невидимые струны, тихо шелестела невидимая листва.
Еще один шаг. Еще. Шаг в пустоту. Иллюзия падения. Тут нет ничего определенного, нет ничего, что имело бы название. Лишь ассоциации, лишь неуверенные, условные сравнения: как будто, вроде, наподобие... Даже кровь на руках была не просто черной, а как будто тонкая короста грязи, остаток внешнего мира, который Агатами внесла с собой в Ацилут.
- Ты пришла убить бога, Агатами...
- Ты умеешь ненавидеть, Агатами...
- Ты - лишь винтик в машине судьбы, Агатами...
А еще здесь не было смерти. Девочка больше не чувствовала ее ледяного присутствия слева от себя, на расстоянии вытянутой руки. Там не было ничего. Пустота, еще более пугающая, чем пустота вокруг. Госпожа покинула ее. Даже смерть не может взять жизнь бога.
Еще шаг. Хлюп... Хлюп... Что это? Что за новый звук поселился в светящемся мире? Он исходит откуда-то сзади. Устрашающий, продирающий с ног до головы. Хлюп... Хлюп...
Агатами медленно поворачивается и зажимает рот, чтобы не закричать от ужаса. Ледяные паутины там, где она прошла, приобрели ярко-красный цвет. Густая кровь собирается в крупные капли и падает вниз. Хлюп... Ее кровь. С каждым шагом тончайшие нити захватывают, вырывают у Агатами крохотную частичку жизни. Хлюп... А позади образуется алый след, прихотливо извивающаяся кровавая дорожка в пелене света.
Агатами в панике задирает рубашку, но на коже нет никаких разрезов. Однако каждый шаг стоит каплю жизни. Много ли ее осталось у Агатами? Хватит ли, чтобы пройти весь путь до самого конца?
Черная тень вырастает перед ней, чьи-то губы приближаются к уху и шепчут:
- Иди смелее, Агатами, иди смелее...
Агатами наносит удар, но рука лишь взрезает свет, на коже вспухают множество багровых линий, и в пустоте прочерчивается еще один кровавый след. Хлюп...
- Иди смелее, Агатами, иди смелее... Я давно жду тебя!
Новый удар. Холодно, очень холодно. И еще один кровавый отпечаток в облаке света.
- Выходи! - кричит Агатами. - Выходи, если ты не трус!
Смех. Оскорбительный смех. Тень теперь сзади Агатами, она чувствует ее присутствие, чьи-то пальцы касаются затылка, гладят волосы. Еще удар. Дьявольски неудобная позиция. Поворот в воздухе, группировка и выпрямление. Словно пружина, словно стрела, вонзающаяся... вонзающаяся в пустоту.
Ленивый шлепок по лицу, и Агатами отлетает назад, падает. Теперь это не жалкие капли, а целое облако. Алое облако расплывается там, откуда ее отбросили.
Агатами смеется. Она переворачивается на живот и сплевывает кровавую слюну. Ее ударили, а значит, она все-таки попала, задела неуловимую тень. Это хорошо. Больше всего она опасалась, что у бога нет тела. Чушь. По образу и подобию... По образу и подобию... создал человек своего бога. Бессмертный - это еще не значит, что он не может умереть. Бог всемогущ, он может все. Даже умереть.
Толчок, и она вновь на ногах. Вновь готова к схватке. Где ты, бог? Тебя заказали, бог! Заключили контракт на твою смерть! Хочешь взглянуть? Вот он, на мне! Вытатуирован на моем теле. Вырезан, выкрашен, как будто цветущий сад. Безумие красок расползается по коже, распускаются розовые и синие цветы, тянутся из коричневой земли изумрудные травы. Могу поспорить, ты еще никогда не видел такого, бог!
Только вот куда девалась госпожа смерть? Кто заберет твою душу? Впрочем, есть ли она у тебя?
Удар ломает Агатами пополам. Время останавливается, и она с изумлением видит почти у самого лица носки своих ботинок. Ее согнули, сложили, словно целлулоидного пупса, и выбросили.
Она пытается выпрямиться, но врезается во что-то твердое, колючее.
Теперь она - траурная бабочка, случайно залетевшая в дом бога, наколотая любопытным творцом на иглу и пришпиленная к шершавой стене.
Толстая игла ворочается внутри тела, устраиваясь поудобнее, ведь им предстоит долгое сосуществование. Траурная бабочка должна не только умереть, но и засохнуть, словно оторванный от дерева листок.
Агатами дергается, перехватывает все глубже погружающуюся в живот иглу, дрыгает ногами. Забавная бабочка.
Бог подносит к глазам будущий экспонат своей энтомологической коллекции и слегка дует на агонизирующее создание. Чудовищный напор воздуха пластает Агатами по поверхности, она выпускает иглу, и тут же ее руки и ноги пришпиливаются к стене. Все. Бабочка-траурница окончательно поймана в ловушку.
Затем становится больно. Очень больно. Невыносимо больно. Точно по телу пропускают электрические разряды. У бога оказалась в запасе машина боли. С самого начала времен она копила в себе всевозможные виды мук, пыток, казней, истязаний, сортировала их по ячейкам, вдумчиво и со вкусом расставляла по полкам, чтобы достать именно тогда, когда Агатами решит поднять руку на бога.
- Я ненавижу тебя! - воет Агатами. - Ненавижу! Ненавижу!
Расходятся уже казалось бы зажившие раны и брызжут кровью. Разноцветное тату ненависти скрывается под ярко-красным слоем горячей краски, как будто нагое тело облачили в тонкий обтягивающий комбинезон.
Итиро наклоняется к агонизирующей Агатами, кончиком языка слизывает кровь с ее щеки.
- Расскажи мне, Агатами, почему же ты так ненавидишь меня. Расскажи мне. Разве человек может ненавидеть того, кто его создал?