2
Прошла неделя после того, как я погостил у Эмилио, и мы с ним "слегка оторвались". Я давно вернулся к себе в Ремьендо, потихоньку восстанавливал здоровье. Даже возобновил утренние тренировки с Анюткой – они хорошо действовали на меня. И, кстати, очень пригодились мне в будущем.
А где же gran aventura? – спросите вы. Где большое приключение, которое ты нам обещал? Неужели попойка с Эмилио – это и есть большое приключение?
Подождите. Все будет.
Тем утром я собрался отправить очередное письмо маме. Я даже написал его. Парочка конвертов без марок у меня валялась, и марки были.
Я стащил эти марки у Эмилио. Экспроприировал. Все равно они валялись у него на столе без дела. Не думайте, что я украл у него марки – я спросил разрешения. Невнятно, конечно, спросил. А он невнятно ответил. Что-то типа "Иди к черту". Что, конечно, означало согласие.
И теперь, уже оправившийся от интенсивного отдыха, здоровый телом и в ясном сознании, я стоял на кухне и держал в руках две марки. Конверт с письмом лежал на столе, уже запечатанный.
Я лизнул марки. Облизал их как следует, потому что клей на них, похоже, был старый и не давал привычного ощущения, когда марка прилипает к языку. И шлепнул эти цветные квадратики на конверт.
Это было последним, что я наблюдал в этой реальности. Потому что меня кинуло куда-то в сторону.
Ноги мои решительно забастовали, отказались держать меня, и я рухнул, как подкошенный. Я лежал на полу в кухне как паралитик, и единственное, что я мог еще делать, это дышать и пускать слюни. И еще наблюдать за предметами в кухне. Там было на что посмотреть. Странно они вели себя, эти предметы, меняли свои очертания. Стол, под которым я лежал, вдруг вздрогнул и почесал одной ногой об другую. Ноги его медленно обрастали полосатой шерстью. В конце концов, столу надоело стоять и чесаться, он взбрыкнул задними конечностями как зебра, взмахнул хвостом с кисточкой на конце и умчался куда-то в саванну. На месте его осталась только кучка лошадиного навоза.
В тело мое медленно возвращалась чувствительность. Я даже смог чуть-чуть приподнять голову, чтобы оглядеться.
Вокруг становилось все темнее. За окном уже была беспросветная тьма. Да и окошко стало совсем маленьким, сузилось, загородилось толстой решеткой. Посудные шкафы уплощались, врастали в стену, пока полностью не исчезли в ней. Стена теперь была сложена из неровных камней, скрепленных грубым серым раствором. Тапочки мои, только что валявшиеся у самого моего носа, подозрительно смотрели на меня маленькими бусинками глаз, обнюхивали меня длинными усатыми мордочками. Одна из них даже попыталась взобраться на мою руку. Я дернулся, и они понеслись прочь, волоча по земле длинные голые хвосты. Они превратились в крыс.
Пожалуй, в том, что теперь окружало меня, не было ничего нереального. Все закончило свою трансформацию, переварило свои странные промежуточные формы и стало вполне определенным. Только это была совсем другая реальность. Не реальность моей кухни. Реальность холодного каменного бункера. И я снова валялся в нем на полу.
Когда-то я уже был здесь, и не могу сказать, что сохранил об этом радужные воспоминания. Мне вовсе не хотелось сюда возвращаться.
Я очухался совсем, сел на ворох старых вонючих шкур, пошевелил пальцами, поднес руки близко к глазам, чтобы убедиться, не превратились ли они во что-то непотребное. Например, в звериные лапы.
Нет, это были мои руки. Это был я, собственной персоной. Только вот одежда у меня была другой. Теперь на мне была просторная черная рубаха без пуговиц, короткие широкие штаны из серой холстины, и веревочные сандалии на ногах.
Что-то важное сегодня отсутствовало в этой комнате. Ага… Компании мне не хватало. В прошлый раз здесь было еще двое людей: иллюминат Фернандо де ла Крус и Рибас де Балмаседа в грязном балахоне со звездами – человек, которого называли магом.
Де Балмаседа утверждал, что это он перенес меня сюда. Но тогда он сам здесь лично присутствовал. Если и в этот раз я имел дело с его проделками, то неплохо было бы ему появиться здесь собственной персоной. Объяснить, какого черта ему от меня нужно и быстренько отправить меня обратно на кухню. Тем более, что там, на кухне, на этот раз никто не собирался меня убивать. А я даже не успел позавтракать.
– Эй… – произнес я шепотом. – Сеньор де Балмаседа! Вы где? Не будете ли вы любезны подсказать мне, что происходит?..
Тишина. Потрескивание горящего жира в плошке светильника было единственным звуком здесь.
Я поднялся, сделал несколько шагов по комнате, посмотрел в оконце. Оно выходило на глухую стену, сложенную из камней – такую же, как и в моем каземате.
Нужно было выбираться отсюда. Я не знал, где сейчас существовал реально – здесь, или все же в моем, двадцатом веке? Но это было не так уж и важно. Чувствовал я себя вполне реально. Это не было похоже на сон. А значит, нужно было спасать свою шкуру, уносить отсюда ноги.
Нужно было хотя бы произвести рекогносцировку. Небольшую разведку – желательно, без боя.
Я обследовал комнату. Никакой мебели, не за что зацепиться взгляду. Только небольшой лист пергамента, коричневый от старости, висел на стене, прибитый ржавым гвоздем. На нем был начерчен какой-то план, что-то вроде средневекового замка в разрезе. Я снял этот пергамент со стены и свернул в трубочку. Если вернусь в наше время, цены ему не будет.
Куча шкур лежала в углу. Я опустился на колени и зашарил под ней рукой, скривившись от мерзкого запаха. Наткнулся на что-то круглое. И вытащил череп – человеческий, вонючий, с выбитыми зубами, полуистлевшей кожей и остатками длинных черных волос. Швырнул его в угол, едва сдержав рвоту. Нет, под эти шкуры я больше не полезу. Хватит с меня работы в морге.
Ага. Сундучок в углу – деревянный, обшитый медными позеленевшими полосами. Даже ключ торчит в замке. Это уже поинтереснее будет. Я осторожно поднял сундучок и тряхнул его. Он не был пустым. Там, внутри, что-то брякнуло. Надеюсь, не человеческие кости?
Замок заржавел, ключ никак не хотел проворачиваться в нем. Я вынул ключ и опустил его в чашку с расплавленным жиром. Подержал там и снова вставил в скважину. Замок щелкнул и открылся.
В сундучке лежало несколько предметов, завернутых в черную мешковину. Так… Кинжал. Отлично. Еще один кинжал. И еще один. Замечательно.
Всего их было шесть штук – кинжалов. Или, вернее, ножей. Все они были одинаковые – не очень большие, с рукоятками, украшенными изображением человечков. Человечки, вытесненные на рукоятках, стояли на коленях и руки их были сложены в молитвенной позе. Остроконечный клинок ножа – сантиметров пятнадцать длиной. В части, прилегающей к рукоятке, он также был украшен выпуклым орнаментом – головой льва в геральдической рамке. А вдоль всего клинка шли тонкие ребра, поднимающиеся над плоскостью лезвия. Эти ребра придавали клинку прочность, он становился толстым и негнущимся, несмотря на то, что сделан был из светлой среднезакаленной стали. Небольшая гарда разделяла рукоятку и клинок – два толстых усика с окончаниями в виде птичьих головок.
Я не так уж хорошо разбираюсь в холодном оружии. Но в этой разновидности кинжалов я разбирался. Потому что передо мной были метательные ножи.
У меня тоже имелись метательные ножи – там, в моем времени. И они были по-своему хороши. Внешне они мало отличались от тех, что я держал сейчас в руках. Только современные ножи мало подходили для убийства. Они были цельной штамповкой из промышленной стали, их не ковали вручную. И, хотя они были прилично сбалансированы, и их с успехом можно было использовать в номере на сцене, я не отважился бы выйти с ними против настоящего врага. Они не были созданы для того, чтобы втыкаться в глотки людей.
То, что я вынул из сундучка, и рассматривал сейчас, было идеальным орудием для убийства. Средняя часть лезвий была тупой, чтобы не поранить руку при метании, зато кончики клинков были наточены так, что могли пробить медный лист. Когда я проверил балансировку, уравновесив нож на указательном пальце, то застонал от восторга. Тот, кто делал эти ножи, знал свое дело.
Сделаны эти ножи были не в моем времени. Никак не в моем. Наверное, это был век пятнадцатый-шестнадцатый – я слабо разбирался в этом.
Еще в сундуке была какая-то лента из неплохо выделанной овечьей кожи – насколько я понял, перевязь для этих самых метательных ножей. Я одел ее, вставил ножи в колечки, и сразу почувствовал себя вооруженным.
Кто припас все это в комнатушке? Кто поставил мне светильник и заправил его? Кто знал, что я не могу обращаться ни с мечом, ни с алебардой, а только с метательными ножами? Может быть, за мной все-таки наблюдали, заботились обо мне? Заботились о том, чтобы меня убили не сразу, а только после того, как я выполню свою, неизвестную мне миссию?
В таком случае, могли быть еще какие-то подсказки. Стоило поискать их здесь.
В комнате не было двери, только маленькое зарешеченное окошко. Может быть, меня замуровали? Нет, такого не может быть. Когда я попал сюда в первый раз, то обратил внимание, что двери не было и тогда. И все же люди каким-то способом попадали сюда. Я читал когда-то, что в замках были потайные двери, замаскированные настолько хорошо, что неопытный глаз не мог различить их.
Я взял светильник в руки и обследовал каждый сантиметр стен. Я вставлял нож в каждую подозрительную трещину. Один раз я даже вскрикнул от радости – мне показалось, что я нашел что-то, похожее на небольшое медное кольцо. Я дернул за него, и оно осталось у меня в руках. Я кинул его в сторону.
Не то. Все не то…
Крысы. Здесь были две крысы. Куда-то же они делись? Это, конечно, были две новоиспеченные крысы, только что изготовленные из моих тапочек. Но крыса есть крыса, она всегда знает, куда бежать, как спасаться бегством.
Единственное место, куда могли деться две мои крыски, были кошмы в углу – те самые, из-под которых я недавно выудил чью-то полуразложившуюся голову. Я скрипнул зубами от отвращения, решительно взялся за верхнюю из шкур и кинул ее в другой угол. Потом следующую шкуру. И следующую…
Под шкурами, на полу, как я и ожидал, лежали человеческие останки, нарубленные кем-то – может быть, много лет назад. К счастью, здесь был неполный комплект. Две руки, отрубленные по локоть, и две ноги – по колено.
И еще здесь были две мои крыски. Они сидели, прижавшись друг к другу серыми бочками, и смотрели на меня выжидательно, даже, как мне показалось, по-дружески. Не убегали от меня.
– Ну, крысенята, – сказал я, и сам вздрогнул от звука своего голоса. – Где тут выход? Показывайте.
Крысы молчали.
Я опустился на колени. И сразу увидел очертания люка, квадратной плиты в каменном полу. Люк был довольно большим, я пролез бы в него без труда, если бы он был открыт. Но он был закрыт наглухо. И если бы даже у него была ручка, вряд ли я смог бы его сдвинуть. Базальтовая плита, закрывавшая люк, весила центнера два. Скорее всего, существовал какой-то механизм, сдвигающий эту плиту вниз. А значит, должен быть и рычаг, запускающий эту машину. Не дистанционным же пультом, в конце концов, она управляется?
Ага… Я нашел в одном из углов люка металлический кружок, вдавленный в камень – небольшой, около сантиметра диаметром. Это могло бы быть скважиной для ключа. Тонкого круглого ключа. Только ключа у меня не было.
Я сел на полу и задумался. Больше часа я уже барахтался здесь. Правда, я вооружился. Но в остальном результат был минимален.
В глаза мне бросилась одна из отрубленных рук. Когда я начал обследование люка, брезгливо отшвырнул ее ногой, и теперь она лежала неподалеку и показывала мне средний палец в неприличном жесте. А на пальце что-то блестело.
Я наклонился и посмотрел. Это был большой серебряный перстень.
Я сел обратно. Вовсе мне не хотелось стаскивать этот перстень с мертвой руки – частично сгнившей, частично высохшей, со сморщившейся и побуревшей кожей. У меня были другие проблемы – мне нужно было как-то выбраться отсюда. Жир в чашке кончался, а это значило, что скоро я, к тому же, останусь в полной темноте.
– Tomalo, – произнес вдруг голос. – Toma este anillo.
Я вскочил на ноги и схватился за нож. Я озирался вокруг, готовясь обороняться. Но никого не было.
Голос, который я слышал, не был моим внутренним. Он был вполне живым мужским голосом, совсем не похожим на мой. Откуда он мог исходить?
– Ты где? – произнес я. – Ты невидимка?
Ответа не было. Фитиль в чашке упал, явно намереваясь погаснуть. Я успел подхватить его кончиком ножа и придал ему более или менее вертикальное положение. Минуты три света у меня еще оставалось. Не больше.
Я бросился к мертвой руке, валяющейся на полу, как к деснице господней. Перстень снимался плохо, но, орудуя ножом и срезая кожу с пальца, как стружку, я все-таки сделал это.
Я уже догадывался, зачем нужен этот перстень.
Он был довольно массивным и выглядел не слишком изящно. Он был, как я уже говорил, серебряным, но из средней его части шел стальной шип, сделанный в виде граненого конуса, острого на конце, сантиметра три длиной. Это был боевой перстень – своего рода разновидность кастета. Мне приходилось видеть такие в музее. Если с размаху засветить такой штуковиной в висок, можно свалить не только человека, но и лошадь.
Но это было еще не все. Конус этого перстня не был ровным, грани его имели нарезки – неглубокие, но довольно хитрой конфигурации.
Это могло быть ключом.
Фитилек еле мерцал, доживал последние мгновения. Я спешил, как мог. Одел перстень на средний палец правой руки, встал на люк, на колени, и вставил конус в то колечко, которое посчитал замочной скважиной.
Свет тихо вздохнул и умер. Я оказался в кромешном мраке.
Я медленно поворачивал руку вместе с перстнем. Я молился. Слава Богу, я вспомнил те молитвы, которые заставила меня выучить занудная тетушка Кларита. "Deus, cuius verbo sanctificantur omnia, benedicteonem Tuam effunde super creaturas istas… In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti" …
Я произносил слова, смысл которых плохо понимал. Но я верил сейчас. Мне даже не нужно было заставлять себя верить. Потому что здесь, в этом средневековом каземате, Бог казался большей реальностью, чем мое собственное бытие. Бог не мог не существовать. И я не просто бормотал слова, придуманные людьми за тысячу лет до моего рождения. Я обращался к самому Создателю. Я надеялся, что он услышит меня, что простит меня за все прегрешения, которые я успел наделать в жизни своей. Ибо если не Бог простит грешников, то кто же?..
Бороздки и выступы перстня зацепились за что-то. Перстень начал поворачиваться сам, без моего участия. Скрежет раздался глубоко из-под пола.
Плита, на которой стоял я на коленях, медленно начала опускаться вниз.
3
Плита медленно опускалась, а я стоял на ней на четвереньках. Я не знал, куда я двигаюсь, потому что вокруг была абсолютная темнота. Я надеялся, что спускаюсь не прямиком в ад.
Как оказалось, надеялся напрасно.
Плита вздрогнула и встала. Я зашарил во мраке ногой, нащупал пол и осторожно слез со своего постамента. Я двигался, пока не дотронулся вытянутой рукой до стены. И пошел вдоль нее в поисках выхода. Здесь должен был существовать выход, потому что воздух в этой комнате был относительно свежим.
Я вздрогнул, когда услышал скрежет за своей спиной. Плита возвращалась на место. Лифт доставил меня вниз, и теперь я должен был действовать по собственному разумению. Уповая, разумеется, на волю Господню.
Ага, вот оно. Каменная арка, чуть выше моего роста. Я сделал вдох и решительно отправился туда. "Навстречу приключениям" – мог бы я сказать. Только тогда я не думал о приключениях. То, что я бормотал тогда про себя, было жуткой смесью обрывков латинских молитв и русских матерных ругательств. Пожалуй, почтенный маг Рибас де Балмаседа был прав в том, что не появился здесь собственной персоной. Потому что, наткнись я на него сейчас, он не отделался бы фингалом под глазом и парой выбитых зубов. Я хорошенько поработал бы над ним. Он этого заслуживал. И никакая магия ему бы не помогла.
Дальше шел коридор. Потолок его был низковат. Я медленно продвигался вперед, пригнув голову, чтобы не расшибить ее обо что-нибудь в кромешной черноте. Я не знаю, сколько я шел так. Мне казалось, что не меньше часа. Или десяти часов. Я совершенно потерял ориентацию во времени.
И вдруг я увидел впереди отсвет. Маленький желтый лучик выходил из стены слева и пылинки плясали в его призрачном конусе.
Я добрался до него и заглянул туда. Это было похоже на глазок. Маленькое отверстие в стене, судя по всему, было предназначено для того, чтобы за кем-то подглядывать.
Я увидел комнату. Я наблюдал за происходящим сверху. Я не знаю, как это было сделано – так, что из небольшого отверстия я обозревал сразу всю комнату. Но видимость была хорошей. И то, что я увидел, очень мне не понравилось.
Это была комната пыток – достаточно большая и достаточно хорошо освещенная. У стены стоял стол, а за ним сидели три человека в коричневых сутанах с широкими белыми воротниками. Сверху было хорошо видно, что головы у них были выбриты – не полностью, а так, что над ушами оставался венчик волос. Тем, кто не знает, объясню – так выглядят католические монахи.
Они сидели за столом, покрытым черной скатертью. На столе стояло высокое медное распятие, и песочные часы, и горящие тонкие свечи необычной высоты – чуть ли не в метр каждая. А еще там лежала большая книга – один из монахов макал в чернильницу гусиное перо и писал в ней.
– Итак, – произнес он, – продолжим. Франсиско Веларде, ваше дело рассмотрено сеньорами инквизиторами, уважаемыми лиценциатами Хуаном Белтраном и Кристобалем Эресуэло, в присутствии дона Луиса де Рохаса, главного викария, замещающего судью, и советниками. В виду единогласия в отношении вашего дела, Франсиско Веларде, вы должны сознаться и покаяться для облегчения вашей грешной совести!
– В чем я должен каяться? – прохрипел тот, кого назвали Франсиско Веларде. – В том, что я люблю Бога нашего так, как и должно любить его? В том, что денно и нощно обращаюсь к Нему, и слышу глас Его, подобный гласу вопиющего в пустыне разврата вашего и сребролюбия вашего, жалкие вымогатели денег, прячущиеся под маской благочестия? Конечно, вы достигли единогласия в отношении моего приговора! Воры всегда достигают единогласия, когда речь идет о чужом имуществе. Да, я был достаточно богат. Но теперь я лишился всего! Вы забрали все, что у меня было, именем Святой Инквизиции. Чего вы еще хотите? Не довольно ли с меня? В чем мне каяться?! Вы продаете индульгенции – отпущение грехов за деньги. Неужели денег моих, что вы отняли у меня, недостаточно, чтобы отпустить все грехи мои на двести лет вперед?