Наконец стемнело. Лиге надоело дразнить отца и ломать голову, чего же он хочет, а чего нет. Она услыхала отчетливый скрип: Па достал выдвижную кровать. Не веря своему счастью - этим вечером он не будет к ней приставать! - Лига в одно мгновение очутилась у двери хижины. Внутри было тепло, пахло отцовским потом и отваром, укрепляющим кости.
- Будешь спать тут, - бросил Па, задул лампу и улегся в большую двуспальную кровать.
И хотя эти слова должны были обрадовать Лигу, прозвучали они унизительно. Лига тихонько забралась на свое ложе, повернулась лицом к стене и долго размышляла, чем не угодила отцу. Чью же благонравную дочь он видел сегодня в городе, в сравнении с которой его собственная показалась ему скверной и недостойной?
Посреди ночи она проснулась от собственного стона.
- Чего ты? - немедленно спросил отец, громко и отчетливо.
- Что-то с животом…
- А что с ним?
- Кишки выкручивает, будто белье при стирке.
- Хвала богам, молитвы услышаны! - воскликнул отец. - Хвала небу и солнцу!
Он зажег лампу и встал над Лигой, глядя, как боль заставляет ее корчиться в постели.
- Не волнуйся, милая, - сказал Па. - Скоро все закончится.
- Да, потому что я умираю, - простонала Лига, - и это даже к лучшему!
Отец засмеялся - засмеялся!
- Ты тоже будешь рад, что избавился от меня.
- Ну что ты, - довольно усмехнулся он, - что ты. - Отец накрыл ладонью мечущуюся по подушке голову Лиги. Был ли его жест вызван раздражением или нежностью, она сказать не могла. - Сейчас заварю тебе чаю. - Насвистывая, Па разворошил угли в очаге.
- Только не такой, как вчера вечером. - Горький травяной вкус напитка до сих пор стоял у Лиги в горле. - Твой чай меня и убил! Та женщина дала тебе отраву. "Укрепит кости", чтоб ее!
Отец расхохотался: девчонка переняла его манеру разговаривать! Гремя котелком, он с энтузиазмом взялся за приготовление чая. Чувствуй себя Лига получше, она с удовольствием посмотрела бы сейчас представление, устроенное отцом ради нее. Какая жалость, что она скоро умрет и у нее не будет возможности воскресить этот эпизод в памяти, оценить доброту Па и сказать себе: "Не такой уж он плохой человек! Вон как старается".
Лига судорожно вздохнула, отец распахнул дверь настежь, чтобы впустить в дом свежий воздух. Это действие тоже восхитило ее, как и сама ночь - пышногрудая, усыпанная цветами, напитанная последними летними ароматами, колыхающаяся под своим покрывалом, сотканным из августовского тепла.
Однако вместе с ночью в дом пробралась тощая черная ведьма, которая звалась болью. Она хватала Лигу жилистыми руками, заставляла извиваться, прижимая к своей раскаленной груди, потом отпускала, уходила… и вдруг возвращалась, опять почуяв жгучий интерес к жертве.
Всю ночь Лига скользила вверх и вниз по волнам боли, ожидая, когда достигнет переломной точки, и все будет кончено. Хижина вместе со всем убранством словно бы исчезла. Па тоже исчез! Отец превратился в пчелу, жужжащую у нее в волосах. Напевая себе под нос, он суетился вокруг дочери, похлопывал ее по руке и смеялся.
- Спасибо старой хрычовке. Надо же, не обманула! Все идет как по маслу.
О чем он говорит? Что вообще происходит?
Рассвело. Отец вышел на улицу, чтобы встретить утро и постоять в первых лучах солнца, прежде чем оно разгорится в полную силу и заставит мир обливаться потом. Когда он ушел - да, именно тогда, - крепкие путы, которыми ведьма-боль крест-накрест привязала Лигу к своим острым ребрам, лопнули, и Лига ощутила внутри странный сильный толчок. И тут же ее пронзило знание, она поняла - мгновенно, словно рухнула на дно колодца: ребенок! А затем пролетела сквозь дно этого колодца, которое оказалось тонким и сразу рассыпалось в труху (странно, как в нем вообще держалась вода), и попала в другой колодец: то, что выпало из нее на снег полгода назад, тоже было ребенком!
Лига приподнялась, вылезла из постели и села на корточки, держась рукой за деревянный бортик кровати. Ею овладело возбуждение. Она должна это видеть. Младенец уже на подходе. У нее будет ребеночек! Боль перестала быть болью и теперь скорее ощущалась как работа некоего механизма. Тело знало, как себя вести, и теперь действовало согласно природе, а не вопреки ей.
Новая жизнь пробивала себе дорогу. Мышцы изо всех сил выталкивали ребенка, который сделает Лигу матерью и уважаемой женщиной, будет нуждаться в ее любви и ласке.
Эта мысль пробилась сквозь все слои сознания, сквозь марево боли в глубину души Лиги и затронула там самую нежную струнку. Лига плакала от счастья: вот-вот появится маленький беспомощный комочек, который станет ей и другом, и утехой.
Младенец готовился явиться на свет. Сейчас Лига брызнет соком, как спелая ягода, и ребенок выйдет из нее, и внутренности, наверное, тоже. Она опустила руку и нащупала между ног выпуклость, твердую и мягкую одновременно. Роды продолжались, яростно тужащейся Лиге было тесно в маленькой хижине, тесно в целом мире.
- Ты все или нет?
Услышав голос отца, Лига вздрогнула.
Па вошел в дом, стряхивая с башмаков грязь.
Она попыталась задержать процесс, но ребенок уже вознамерился выйти и вышел из нее с громким хлюпающим звуком. Отец тоже услыхал его.
- Ну, теперь все? Справилась?
Лига склонилась над новорожденным, стараясь загородить его спиной. Хотя бы этот первый взгляд должен принадлежать только ей.
Она была готова всем сердцем полюбить плод своего чрева, но оказалось, что любить почти нечего. Она еще никогда не видела таких худых и иссохших младенцев. Лицо ребенка сплошь состояло из морщин и складок, густо покрытых пухом. Губы - тонкие, плотно сжатые, сине-черные, были скорбно изогнуты уголками вниз, точно у сурового древнего божества. Дитя напоминало ягненка с переломанными ногами или выпавшего из гнезда птенца - набухшие закрытые веки, обреченный вид существа, слишком глубоко отрешившегося от жизни, чтобы его можно было пробудить вновь.
Лига взяла младенца, ладонями ощущая его уже неживое тепло. Обернулась к отцу, вытянула дрожащие руки, насколько позволяла пуповина. Она и сама не знала, зачем показывает, протягивает дитя ему - именно ему! Может, надеялась, что он разделит с ней горе?
- Давай сюда, - с отвращением произнес Па, нависая над ней. Высокий, сильный, живой, полный решимости. Он взял младенца и собрался унести, однако чуть не выронил из-за натянувшейся пуповины. Лига подхватила трупик.
- Еще привязан, - сказала она. Ее начала бить крупная дрожь.
- Ну так режь, режь!
- Он уже умер, - пролепетала Лига, решив, что отец велит ей зарезать ребенка.
- Ах, чтоб тебя! - Отец раздраженно переминался с ноги на ногу. - Не смотри на него, дай мне. И нечего сопли распускать! Тоже мне, большое дело. Считай, что пришли обычные краски. - Он снова взял мертвое тельце, на этот раз осторожнее, и постарался заслонить его от Лиги широким плечом.
Вышел послед, большой скользкий лоскут. Лига сморщилась от неожиданной боли.
- Ну, все, наконец? - почти крикнул отец, хватая плаценту. С другой ладони Па, словно мясные обрезки, свешивалась головка ребенка, по-прежнему погруженная в свои далекие потусторонние мысли.
А затем отец соединил ладони в горсть и вынес капающее содержимое на улицу. С его уходом Лига испытала такое облегчение, что впала в прострацию. С измазанными кровью бедрами она сидела на коленях и бессмысленно смотрела на перепачканный пол, сознавая, что все закончилось.
- Энни Байвелл! Лечуха Энни! - громко воскликнула Лига, осененная внезапной догадкой. Прошло уже несколько дней.
Отец сидел у огня и правил нож, зажав в зубах пустую трубку - просто по привычке.
- При чем тут она? - невозмутимо произнес он, не нарушая ритма движений.
- Тем вечером ты сказал: "Спасибо старой хрычовке". Она дала тебе этот гадкий отвар, да? Чтобы вытравить ребенка?
- Верно, - подтвердил Па. Он помолчал, вытер лезвие о чистую тряпку, лежавшую у него на колене, проверил чистоту заточки и направил острие на дочь, будто подчеркивая важность своих слов: - И хорошо, что мы от него избавились.
- Я не об этом, - промолвила Лига. - Она теперь знает, вот я о чем. Лечуха Энни знает, что мы сделали. - Доведенная до крайней степени унижения, она даже не осмелилась сказать "что ты сделал".
- Глупости. - Отец взмахнул ножом в воздухе и снова приложил лезвие к точильному камню. - Ее болтовне никто не поверит, а значит, никто ничего не знает. Иначе с чего бы я к ней пошел? Сама подумай.
Лига подумала. В голове что-то не укладывалось.
- Есть люди, которые очень даже верят в то, что говорит Энни.
Не переставая ритмично вжикать лезвием, Па коротко хохотнул.
- Бабы да богомольные. Плевать на них.
- Сколько это стоило? - брякнула Лига.
Отец поднял на нее тяжелый взгляд.
- Много. И не задавай лишних вопросов.
Кончиком пальца она торопливо вывела на столешнице несколько замысловатых линий, затем сложила руки на груди и дважды многозначительно посмотрела на отца.
- А он мог бы получиться хорошеньким.
- Кто?
- Ребеночек. Ребенок же.
- Ха! - Вжик, вжик. - Сама не видела, что ли? Урод уродом.
- Неправда! Он был немножко недоделанный, вот и все.
- Я велел тебе не распускать нюни, - процедил Па, не выпуская из зубов трубки, и придирчиво оценил остроту ножа. В отсветах пламени его лицо, грудь, колени и икры казались плоскими оранжевыми плитами. Глаз и нижняя губа влажно поблескивали, зайчик от лезвия плясал на стене.
- Она бы стала тебе внучкой, - осторожно произнесла Лига, просто чтобы услышать, как звучит это слово.
- На кой мне сдалась внучка? Я и дочку-то никогда не хотел! - Отец расхохотался, как будто перед ним сидела не его родная дочь, а кто-то другой, кто охотно посмеялся бы вместе с ним. - Я хотел сына! - Его глаза вспыхнули. - Мужчине нужны сыновья.
Конечно, подумала Лига. Должно быть, оттого он и злится, от досады. Но…
- Зато с сыном… С сыном нельзя делать то… - Глаза Па опять сверкнули, и Лига запнулась. - …Что ты сделал со мной. То, что делаешь.
Отец прищурился.
- И правда, нельзя, - произнес он медленно, точно растолковывал очевидные вещи. - На это нужна жена.
Он не то усмехнулся, не то фыркнул, не то плюнул - и все это одновременно, как будто глупость дочери его неимоверно поражала, а затем вернулся к своему занятию.
Жизнь пошла своим унылым чередом. Лига работала, слушала отца, размышляла. Когда в ноябре пришли месячные - во второй раз после рождения мертвого ребенка, она вспомнила скукоженный трупик младенца, свесившуюся с кровати голову Па ("Ты и вправду такая дура?"), сопоставила свои воспоминания с событиями лета и осознала, что одно связано с другим. Месячные наступили - обошлось без ребенка, месячных нет - внутри завелся ребеночек.
Менструация наступала еще трижды. На третий раз Па заметил:
- Видать, знахаркин отвар сильно подействовал! Мы хорошо тебя вычистили, детишек больше не будет. - Несколько дней подряд он пребывал в добром расположении духа.
Однако еще через месяц, когда зима немного ослабила свою хватку, Лига догадалась, что зачала вновь. На это указывала появившаяся слабость, быстрая утомляемость и ощущение чего-то важного, зреющего в ее чреве. Теперь Лига знала, как поступить, чтобы сохранить дитя и дать ему возможность спокойно родиться на свет в положенное время.
Когда подошел срок очередных месячных, Лига взяла подкладные тряпки и отправилась проверять силки. Она убила попавшихся в ловушку кроликов, молодого и старого, и испачкала ткань их кровью, а потом подвязала тряпки к себе.
Угрюмая подозрительность сразу же оставила отца, едва он ощупал дочь той ночью. Па цокнул языком и пробурчал свое обычное: "Мерзкая скверна!", но Лига безошибочно почувствовала его облегчение, и когда рано утром она встала, чтобы выстирать тряпки в ручье, в полусне он издал удовлетворенный вздох.
Миновали еще четыре луны. Набухшие груди Лиги явно нравились отцу, однако порой, распрямляя спину и отходя от очага, она ловила на себе его пристальный взгляд. Смерив ее с головы до ног, Па недовольно хмурился.
Лига измазала тряпки кровью в шестой раз. Дальше так продолжаться не могло: ребенок уже шевелился в животе, сперва едва заметно, будто лягушачья икринка в стоячей воде, радостно и шаловливо, затем все ощутимее, решительно утверждая свое существование. Лига чувствовала, как растет и раздувается не только телом, но и всей собой, от счастья и осознания, что хранит тайну - большую тайну! - от отца. Это не могло длиться; все, чего бы Лига ни желала для себя, заканчивалось очень быстро.
- Стой! - окликнул ее Па с кровати следующим утром. Она поняла: это конец.
- Чего? - отозвалась с наигранным простодушием.
- Покажи.
- Что показать?
- Свои тряпки.
Лига показала скомканную ткань с темными пятнами.
- Неси сюда.
Она изобразила отвращение:
- Фу! Я должна их выстирать.
Отец вытянул руку.
Лига положила грязный лоскут в ладонь отца и отступила назад. Он догадался обо всем не столько по бурым засохшим пятнам, сколько по ее виноватому лицу.
- Что это?
- А ты как думаешь? - Лига вздернула подбородок.
- Я думаю, что эта кровь еще с прошлого месяца. Так?
- Нет, конечно! - Не далее как вчера вечером она собственными руками поливала тряпку кровью куропатки, которую потом приготовила на ужин.
- Эти пятна не свежие. А ну, покажись.
- Еще чего! - Лига упрямо зажала юбку между ногами.
- Не зли меня, маленькая лгунья!
Отец вскочил с кровати и набросился на нее. При своем росте и весе он двигался на удивление быстро. Последовало два или три удара, ее голова дернулась, в глазах потемнело. Отец пригвоздил задыхающуюся Лигу к стене, задрал ей юбку и выдернул привязанную к поясу материю.
- Сухо! - Он заткнул тряпку обратно и потряс Лигу за плечи. - Сухо, черт побери, как на дне винной бочки!
Он выпрямился и в упор посмотрел на дочь, удовлетворенный знанием правды, полный отвращения, потом наотмашь ударил ее по лицу, сильнее, чем когда-либо прежде. Лига неподвижно лежала на полу и разглядывала бешено крутящийся потолок, думая о том, что Па, вероятно, сломал ей челюсть.
- Говорят, после пары пинков ребенок вылетит, как пробка! - взревел отец. - Пара крепких пинков по пузу, и дело сделано!
Он ударил ее только один раз, но Лига была уверена, что этого достаточно. В отчаянии свернувшись клубком, она молча смотрела на беснующегося отца.
Через некоторое время он опустился на стул и глухо проворчал:
- Где мне теперь взять денег?.. Проклятая брехливая ведьма! Что ты себе думала?
- А когда все закончишь, пошей мне новую рубашку из того отреза, что я тебе дал. - Отец стоял у двери, закинув за спину мешок с добычей, которую собрался продать в городе. Судя по тому, как трепыхался мешок, в нем был дикий заяц или крупный кролик, а то и два. У отца созрел план; отчаяние, владевшее им в последние недели, с тех пор, как он узнал о ребенке, уступило место решительности.
Лига взялась подметать.
- Я не умею, - холодно ответила она. Ей почему-то хотелось раздразнить Па, вызвать в нем злобу. Лига находила в этом странное удовольствие, как если бы добровольно сунула руку в огонь, а потом радовалась ожогам и волдырям.
- Возьми ту, что порвалась. Распори ее и разложи кусочки на ткани, потом обведи, вырежи по ним новые и сшей по подобию первой.
- Не так-то это просто!
- Тебя отколотить? - Отец грозно двинулся на Лигу. - Дочка Тиба Стоунера справится с шитьем в два счета! Ты что, хуже нее?
- Вот тут, на груди, - Лига показала на старую рубашку, - видишь складочки? Как, по-твоему, я должна их сделать?
- А я знаю?
- Уф-ф, - вздохнула Лига. - Тогда иди.
- Я что, похож на портниху? - взъярился отец. - На бабу? Похож на твою мать? С юбкой, сиськами и жирной задницей?
Лига повернулась и легонько толкнула его.
- Ступай себе.
- Ты смеешь меня пихать? - Отец грубо толкнул ее, а потом еще и еще раз - он ведь был гораздо крупней и сильней дочери, - пока Лига не отлетела к каминной полке. Отчаянно моргая, она старалась не морщиться, чтобы Па не заметил ее ушибленное плечо.
- Иди, иди, - подначила она. - А то эль простынет. Осгуд уже помочился в твою кружку.
Отец с размаху ударил ее кулаком по голове. Падая, Лига вскрикнула - или ей это померещилось? Мгла беспамятства перетекла в шум пульсирующей в висках крови и тугую шишку, выросшую на лбу от удара то ли о лавку, то ли об пол. Отец широким шагом удалялся от хижины. Его маленькая фигурка виднелась между ножками лавки и стола, в проеме двери на фоне деревьев, уже тронутых осенней желтизной, и низкого неба.
- А-а, - сказала Лечуха Энни, - опять ты.
Он стоял на пороге и хорохорился, несмотря на обуревавшие его стыд и волнение.
- У меня к тебе дело.
За напускной презрительностью ясно читался страх - этот человек боялся не столько ее сомнительного ремесла, сколько необходимости к нему прибегать.
- По всему видать, делов ты уже наделал.
Переступив с ноги на ногу, он сощурился. В дымном сумраке старую ведьму было не разглядеть, отчего казалось, будто разговаривает сама темнота.
- И опять с той девчонкой-дай-угадаю-с-трех-раз-как-ее-зовут.
- Тебя это не касается.
- И слава богородице, что не касается. Посмотри на себя, лопаешься от гордости, а в душе трусишь. Надулся, как петух, и…
- Я принес серебро. - Он хорошо знал эту каргу, знал, как заткнуть ей рот.
Она фыркнула, напоследок позволив себе съязвить:
- Серебром от правды не откупишься. Тебе ить не у кого больше просить помощи, а? Так что я могу говорить что захочу.
- Болтай сколько влезет, только дай мне зелье.
Она поднялась с бревна, заменявшего ей скамью.
- Что возьмешь, куренье или отвар?
- И то и другое.
- У-у, наш красавчик уже разбирается, что к чему. Серебра-то хватит?
Он разжал ладонь, так чтобы солнечный луч упал на монету и ослепил старуху, прогнал с ее лица грубую ухмылку.
Лечуха Энни молча взялась за работу. Он стоял и наблюдал за ней, пока, наконец, она не сказала:
- Не засти мне свет! Сядь на лавку, вон туда. И нечего пялить зенки. Разве я тебя когда-нибудь подводила?
- В прошлый раз мне пришлось изрядно ждать, пока твой отвар подействует, - буркнул он, но все же послушался.
Она подошла к двери. Ишь, выбрал для своей задницы лучшее местечко, нагретое солнцем.
- И сколько же ты тянул, прежде чем прийти ко мне?
Он пожал плечами.
- Я думал, вообще ничего не выйдет. Совсем собрался возвращаться к тебе, когда у нее началось.
- Ты сказал, было уже так. - Она изобразила руками большой круглый живот. Он отвел взгляд. Еще бы ему не отводить! - Теперь так же?
- Вроде того. - Он опять попытался напустить на себя безразличный вид. Небось думает: шла бы ты в дом, старая, и занималась своей стряпней; быстрей расплачусь - быстрей уйду. Его мысли читались легко, точно ладонь углежога.
- Тогда не скули. Это тебе не блоху стряхнуть.
- Точно! Я уж решил, она помирает.