История эта случилась в те стародавние времена, когда люди и боги еще не могли жить друг без друга. Дочь славянского вождя Родовита, семилетняя Ягда, полюбила маленького пленника из степняков, прозванного Кащеем. Их детская, а потом и отроческая любовь не пришлась по нраву ни людям, ни их богам. А потому на долю влюбленных выпадают тяжкие испытания и невероятные приключения. Только бог о семи мечах Симаргл, только высеченный из искорки рыжий зверек Фефила помогают Кащею и Ягде… Но помощники эти не в силах уберечь безоглядно влюбленных детей ни от опрометчивых шагов, ни от тяжкого дара бессмертия.
Роман известной писательницы Марины Вишневецкой, лауреата премии имени Аполлона Григорьева (2002 год).
Содержание:
Часть первая - ПЛЕННИК, БЕГЛЕЦ, ХРАБРЕЦ 1
Часть вторая - БОГИ И ИХ ЛЮДИ 12
Часть третья - ПОЮЩАЯ СТЕНА 21
Часть четвертая - НЕБЕСНЫЕ ЯБЛОКИ 30
Марина Вишневецкая
Кащей и Ягда, или небесные яблоки
Часть первая
ПЛЕННИК, БЕГЛЕЦ, ХРАБРЕЦ
А было это уж так давно, что и вспомнить некому. Одна Фефила это помнит теперь: как Кащей был мал, а мир до того велик - ни глазом, ни мыслью не охватить, как люди были смиренны, а боги за то к ним добры, и как ослушались люди богов, и как этим прогневали их - всё помнит Фефила, по сей день всё, а только никому не расскажет - не сможет, ведь она - зверек бессловесный. Да и как ее норку найти в чистом поле? А только если кому повезет, кто в этом поле ягоды или цветы собирать станет и вдруг увидит на пригорке небольшого, кругленького зверька, пушистого, рыжего, как огонь, с быстрыми пятипалыми лапами, с острыми ушками по бокам, с длинным плоским хвостом и уж до того смышлеными глазками, что посмотрит он в эти глаза, бездонные, рыжие, и без всяких слов обо всем в них прочтет!
Ведь разговаривали же Кащей и Симаргл без помощи слов - долгих семь лет разговаривали. И летали на облаке. И столько еще всего удивительного было в те далекие времена, когда между богами, казалось, воцарился мир вековечный: Перун со своею женою Мокошью занял небо, а Велеса-бога он сверг под землю и позволил ему там царить - все подземное царство отдал Перун богу Велесу, а отца своего Стрибога отправил Перун на покой, а сына своего Симаргла поставил над всеми воинами и мастерами, а брата своего Даждьбога от решения дел людских удалил, единолично хотел править людьми Перун-бог вместе с женою своею Мокошью.
Именно так всё и было. И если кому повезет, кто пойдет в то самое чистое поле за цветами или за ягодами, и увидит на пригорке Фефилу, и в глаза ее умные, рыжие взглянет да как в бездну веков и провалится! И узнает про это про всё - в наимельчайших и достоверных подробностях.
Рождение Жара
1
Река называлась Сныпять. Сели люди на высоком ее берегу лет двадцать назад. Пришли, огляделись, поняли, что надолго, - вот и назвали свое поселение Селищем. Выкопали землянки, глубокие, теплые, несколько бревен и над землей уложили, по углам очаги поставили, кровлю из дерева сделали, а по дереву еще дерн, чуть весна - хорошо, зеленеют крыши. Придет из степи степняк и не разглядит даже, что здесь люди живут. Правда, потом для князя, для Родовита, и его молодой жены Лиски дом построили не в земле - настоящий сложили из бревен княжеский дом. Потому что Перун - на небе, а Родовит - в дому. С неба Перун всё видит, а из высокого дома - князь. Потому что нельзя иначе. Потому что иначе всё ходуном пойдет. Как оно всё ходуном-то ходило старые люди помнят еще, а всех лучше Ляс помнит, струны свои перебирает, на деревяшку натянутые, и рассказывает, и поет, как бог Перун отца своего Стрибога на небе одолевал, а потом и младшего брата, бога Велеса, и от этого ночь повсюду стояла, ровно шесть лун стояла кромешная ночь и только молнии в ней сверкали! И когда отец Родовита, старый князь Богумил, с братом своим, с Родимом, воевал - кому из них здесь, на земле, людьми править, - тоже нисколько не лучше было. Пока не устали Богумил с Родимом друг с дружкой на мечах биться да еще людей на битвы эти поднимать, - больше люди устали, сказали: "Идите-ка вы к богам!" - вот и пошли братья в Священную рощу, чтобы боги их там рассудили. А вернулся из рощи один Богумил.
Давно это было, не здесь, не в Селище еще люди жили. А только запомнилось им с той поры и крепко запомнилось: хорошо, когда на небе - один бог, а в дому - один князь. Теперешний их князь князь Родовит один был у Богумила сын, и у бога Перуна один он был за них, за людей, проситель. И за это люди почитали его не меньше, чем за твердое слово и храброе сердце.
2
Сныпятью их река называлась. Десять лун минуло уже с той поры, как увел Родовит свою дружину за Сныпять, в Дикое поле. А может, и дальше, может, и за Дикое поле увел - не знали этого люди. А только сердца их давно изболелись по мужьям, по отцам, по братьям своим. И когда полетело над Селищем долгожданное "цинь-цинь-цинь!" - из степи полетело - это дозорные первыми возвращающуюся дружину в степи заприметили, - по пальцам пересчитать тех можно было, кто не выбежал на высокий берег реки.
Вот первый палец - княгиня Лиска: никак она не могла из княжеского дома на берег бежать - в горячечных родах лежала. Вот второй палец - Мамушка, нянька ее верная, никак от княгини своей отойти она не могла. Вот третий палец - девочка, четырехлетняя Ягодка, маленькая княжна. Она стояла под домом, слышала, как мама ее, княгиня, стонет, воет, кричит и тоже от этого горько плакала. Вот четвертый палец - девушка Лада, единственная во всем Селище ворожея. Одною рукою она гладила Ягодку по голове, а другою рукою водила над большой деревянной бадьей. Плавали в бадье проросшие зерна. Вот и княгиня Лиска новым ростком сейчас прорастала. Никак не могла Лада на берег бежать - ворожила, зерна кружила рукой, чтобы княгине помочь.
А пятым, кто не пошел к реке, кто и так всё видел с крыши своей травяной - только не знали, спорили люди, каким именно глазом смотрит он в самую суть вещей: левым ли, правым? - левый глаз у него был к людям повернут, а правый только на небо смотрел, - это был Ляс, сказитель, старик, ноги у него уже почти не ходили.
Остальные все были на берегу. Стояли и жадно смотрели, как по желтой, пожухлой степи приближаются к Сныпяти люди, кони, повозки. Впереди всех осанисто, гордо ехал князь Родовит на буланом коне. Уезжали когда - на одних конях были, значит, повозки по дороге нашли, а может быть, у кого и отвоевали. Но про повозки между собой только те рассуждали, у которых ни муж, ни сын, ни брат в поход не ушел. Конечно, им интересно было, с каким гостинцем их князь возвращается.
А те, у которых в дружине был свой, родной человек, те сбились у самого края, чтобы прежде других его - своего разглядеть.
Заяц, мальчишка всего пяти лет, зорче всех оказался. Самым первым стал руку вперед тянуть:
- Вон папка! Живой! - и запрыгал: - Я тут, папка!
А мама его, Веснуха, сначала только глаза свои большие, карие щурила:
- Где? Где?! - а потом вдруг как закричит: - Удал! Удал! - и нитку бусин вдруг с себя сорвала, до того от счастья забылась. Покатились по склону вниз глиняные бусины, до самой реки добежали.
Обмелела в это жаркое лето река. И всадники, и повозки без опасений двинулись по ней вброд. Только князь Родовит приотстал, глаз прищурил, на высокий берег глядит, а княгини Лиски не видит и дочки своей не видит, маленькой Ягодки.
Вдруг по склону стон прокатился. Разом охнули люди. Затрепетало у князя сердце: не по нему ли стон этот? нет ли в дому у него каких ужасных вестей?
А это, оказывается, повозка в реке крениться стала. Бросились ратники со своих коней в воду - руками, плечами ее подпирать. А только всё равно скрипнула, охнула повозка, набок завалилась да и сбросила с себя в воду ткани невиданной в этих местах яркости и красоты, а тонкости и упругости до того небывалой, что даже и вода их почти не брала, так и плыли они по реке, будто большие пятна заката. Разгорелись глаза у женщин. Отлегло у Родовита на сердце. Кивнул он женщинам и их детям кивнул: забирайте, мол, это всё ваше. И вот уже, будто бусины из Веснухиной низки, покатились по склону люди. И вот уже закипела река от их тел. Кто мужей обнимает, кто ткани диковинные к себе прикладывает.
А на самом дне той повозки еще и украшения золотые таились, опустились они в песок, закопались в речное дно. Близко к воде наклонился Заяц, мальчишка лопоухий, шепотом почтительным попросил:
- Река, отдай его мне! - и тогда уже выхватил из речного песка золотой браслет. Звери на нем были изображены, друг друга в схватке обвившие, незнакомые звери, нездешние. Матери браслет протянул: - Мама, это тебе! Это я добыл!
А Веснуха и не расслышала даже. Мужа своего она обнимала, гладила, целовала - Удала.
Мог ли князь Родовит в этом шуме, гомоне, плеске расслышать, как страшно закричала его княгиня - далеко, высоко, там, в дому? А в реке закричала Яся, голову руками обхватила и медленно в реку оседать стала. А сын ее, маленький, смешной, конопатый, - Утей боги назвали, Уткой, значит, когда подрастет, - выскочил из реки и в степь побежал. Видимо, узнали они уже от людей, что Летяй, храбрый, ловкий был воин, не вернется к ним больше. И снова померещилось Родовиту: плачет, стонет в дому его княгинюшка. Приударил он буланого коня плеткой, а конь и не обиделся ничуть, конь лучше хозяина недоброе чуял, и понес своего седока через обмелевшую Сныпять, по высокому склону понес, по опустевшему, светлым воздухом трепетавшему Селищу.
Крики княгини Лиски делались всё слышней. Над бадьей кружила, ворожила девушка Лада, воду в бадье двумя руками мутила. Спрыгнул с коня Родовит и, пока коня своего привязывал, слова ее быстрые разобрал:
- Как ты, Мокошь, богиня, породила Симаргла, в единый миг и с семью мечами, так и княгине нашей дай вмиг родить! И ты Стрибог, ты, который выдохнул Перуна из губ своих, лишь имя его назвал и так породил, и ты помоги.
Изумился князь, взбежал на высокое крыльцо. В свой собственный дом войти захотел, а только дорогу ему Мамушка преградила. Стоит, молчит, не пускает.
- Там жена? - спросил князь.
Спрятала Мамушка глаза в землю:
- Да… Княгинюшка.
- Уезжал, пустая была! - хмуро вымолвил Родовит и опять в дом войти захотел.
А Мамушка только локти расширила - не позволила, залепетала:
- А может, она в речке купалась… Может, рыбку живую ам, и заглотнула ненароком. Родовит!
Вскрикнула тут княгиня Лиска неистово, страшно. Не выдержал, оттолкнул Мамушку князь. В дом вошел, на Ягодку так ни разу и не взглянул. А Ягодка, хоть и было ей четыре лета всего, хоть и не видела она Родовита долгих десять лун, от подола Ладиного отлепилась:
- Папа, - шепнула, - мой папа.
А в ладошке Ягодка немного грязи держала, хотела вместе с Ладой поворожить. Встала на цыпочки, бросила грязь в бадью - так, детское баловство. А только увидела Лада, что из этого баловства вышло, и глаза ее испугом расширились. Не стала тонуть в воде пыль земли, а лишь немного к краям бадьи разбежалась, а потом вдруг сбежалась опять и получилась фигурка: ручки, ножки, как у ребеночка, а вместо личика - морда тянется, змеиная, узкая. Хлопнула Лада двумя ладонями по воде:
- Это не нам, это нашим ворогам!
Полетели во все стороны брызги. С головы до ног Ягодку окатили. Хотела она рассмеяться. А только княгиня Лиска вдруг по-особенному как-то вскрикнула и тихо сделалось. Так тихо, что гомон и смех стал снова слышен с реки. И еще вдруг так ясно, так близко послышалось, как Ляс, старик, струны стал теребить. Следом Мамушка в доме заголосила. Выждал минутку Ляс и на крыше своей запел:
- И родился у Ягодки младший брат,
А у бога, у Велеса, - змеёныш-сын,
А у князя, у Родовита, жена умерла –
Луна белая за черный лес закатилась.
А потом запищал в дому кто-то, будто мышонок придавленный. Конь буланый заржал, рванулся, привязь вырвать хотел. Переглянулись испуганно Ягодка с Ладой, а когда опять на дом посмотрели, стоял на высоком крыльце, как снег, белый князь Родовит. На руках у него в холстине младенец лежал. Только очень уж странный был этот младенец - не кожей, а чешуйками весь покрытый, и не с лицом человеческим, а с длинной мордой. Глаза у морды светились умом, а пасть - не рот был у младенца, а пасть, - немного щерилась, и оттуда виднелись острые зубы.
- А-а-у, - в доме заголосила Мамушка. - Ушла от нас княгинюшка. А-а-у, к Закатной речке ушла… А-а-у, на ту сторону плыть! Не вернется обратно!
Горько заплакала Лада, обняла Ягодку, уткнула ее носом к себе в подол. И девочка тоже тихонько заныла.
Стоял на крыльце Родовит, что делать, не знал. А когда не ведает человек, как ему быть, он идет со своею бедою к богам. Сразу идет, нельзя с бедой медлить. И сбежал с крыльца Родовит, и пошел через княжеский двор, а потом дорогой пошел, которая через Селище вела, пылью от человеческих ног клубилась. Возвращались люди с реки, кто с мужем в обнимку шел, кто с добычей в охапку. А только видели люди, что за диво у князя в холстине лежит, и следом за князем бежали - туда, на поляну, к Перунову дубу.
3
Страшен ли, грозен ли был Велес бог? Был ли он так уж особо уродлив своей хромотой? Или тем он людей устрашал, что след от него на земле, на траве, на снегу оставался - от правой ноги, как от лапы медвежьей, а от левой, как если от кабана. Или страшнее всего человеку казалось громадное его тело, где волосом черным поросшее, а где-то и чешуей?
А только был сейчас Велес среди своих - среди нечисти мелкой, болотной, подземной, такой же лохматой, такой же шершавой как он, длиннолапой, хвостатой, ластоногой - и среди мелочи этой буро-зеленой бог Велес был краше всех. На каменном троне сидел под пещерным, каменным потолком - посреди своего неоглядного подземного царства. Низок был каменный потолок, как иглами, наростами весь пророс. Сутулился Велес, даже когда сидел - по привычке сутулился. Загнал его бог Перун, будто крота, под черную землю. Хромым сделал в нечестном бою. Честно ли это в кромешной тьме камнями с гору величиной кидаться?
Ждал вестей Велес, важных вестей. Княгиня Лиска от него должна была сына родить.
Не усидел он на каменном троне, сгорбился, поднялся… И мелочь буро-зеленая, что возле трона сидела, тоже следом запрыгала.
- Не шушукаться мне! - топнул на них Велес левой своей, копытной ногой.
А они и не шушукались вовсе, так только - перепонками зашелестели. Прислушался Велес: далеко, в каменных переходах вроде бы шорох возник. Гонца ждал подземный бог. Не подземный - под землю загнанный! И дождался его наконец - юркого, на тритона похожего, от быстрого бега то ли взмокшего, то ли мутной слизью покрывшегося. А только когда этот мелкий, зеленый заговорил, щечки свои смешно раздувая, слаще птичьего пения был для Велеса его голосок:
- Видел, видел! Своими глазами. Я в ручье залег. А Родовит его мимо - по селению нес! Сына! Твоего сына, Велес! И до чего же он хорошеньким уродился! Весь, весь в тебя! - и лапками перепончатыми всплеснул.
И от слов этих тысячемордая Велесова свита запрыгала, закувыркалась тоненько заверещала:
- Красавец!
- Богоподобный!
- Народился-таки наконец!
А поверх всего этого визга неслось басовитое, ликующее, Велесово:
- Небожители, трепещите! Он родился, мой сын! Он завоюет для меня землю! Землю и небо!
И обезумевшему от перепадов их голосов эху стало некуда в тесных каменных переходах деться. Стало эхо ронять с потолка камешки и наросты - на головы мелкой нечисти их ронять. И только так понемногу угомонилась писклявая нечисть. Один Велес теперь голосом громыхал:
- Мой! Мой сын! Мой и больше ничей!
И уж так ему под землей стало тесно, как не бывало еще никогда. И пошел бог Велес к подземному озеру - жар, ударивший в голову холодной водой унять, разлечься в темной воде и мечтами о грядущих победах забыться.
4
Летела над Селищем птица воробей. Летела, дивилась: ни души не осталось в Селище, любое зернышко бери, любое семечко хватай. До самого края Селища долетела птица воробей, до поляны, где возле священных камней дуб Перунов стоял. Ах, вот они где, люди все, до последнего малолетнего ребеночка - вокруг черного, мертвого дуба скопились, на князя своего, на Родовита, во все глаза смотрят. И хорошо, пусть стоят, пусть смотрят, птице воробью этого только и надо. Чирк, порх! - и обратно полетел воробей, птица хотя и малая, а смышленая, заприметила она зерно, которое во дворе у Веснухи, у жерновов, лежало, вернулась птица во двор, - хорошо, никто теперь не прогонит.
А дуб этот черный, огромный, мертвый, потому для людей священным был, что молния Перунова в нем побывала - сам бог Перун коснулся его, на три части силой своей расщепил и этим силу свою в нем оставил. С тех пор одному Родовиту дерева этого было касаться дано. Вот и стоял сейчас князь, спиною к дубу прижавшись, силы и мудрости у священного дуба просил, а ребеночка змееморденького перед собой на холстине держал.
Вокруг Родовита люди стояли, молчали в оцепенении, ждали, кто первым осмелится слово сказать. От Яси ждали этого меньше всего. Но вот не вернулся ее Летяй из похода и что ей осталось? Только за Утю, за мальчику своего конопатого, сердцем обмирать. Шагнула Яся вперед и сказала негромко:
- Боимся, беде быть.
И тут же разом другие заговорили. Удал крикнул:
- Почему он не человек?
А Веснуха, жена его, сняла с себя золотой браслет с двумя диковинными зверями и к дубу Перунову кинула:
- Боимся, прогневали мы богов.
И другие женщины тоже стали с себя украшения золотые снимать, которые вот, только что, в реке обрели. Бросили их к корням священного дерева и еще руки о подолы отерли, как после нечистого. А те, которые куски пестрой ткани держали, те и их к дереву побросали.
Молчал Родовит. То людей своих взглядом обводил, то опускал его на ощерившегося младенца. Хотел Родовит все слова выслушать, пусть и самые горькие, потому и молчал.
Слово это - "змеёныш" - первым кузнец Сила сказал. Прибежал с большою корзиною уже после всех, на колени перед Родовитом рухнул:
- Князь-отец! Положи ты змеёныша этого вот в нее, сделай милость! На воду опустим. И пусть себе уплывает - до самой Закатной реки!
И люди тут же слово это подхватили:
- Змеёныш!
- А ведь точно - змеёныш!
И Ягодка, которая чуть в стороне, возле Лады стояла, в Ладин подол головку зарыла, чтобы смеха ее не услышал отец, и прошептала:
- Ну вылитый зми-ионыш!
Выслушал всех Родовит, еще раз на младенца взглянул, которого ему княгинюшка его любимая Лиска вместо себя оставила, прижал младенца к груди покрепче и начал так:
- Когда Велес-бог похитил Мокошь-богиню и она родила от него близнецов - девочку с одним глазом…
- Одноглазую Лихо, - кивнули люди, им ли этого было не знать?
- … и мальчика с волчьей пастью, - властно напомнил им князь.
- Коловула, - весело крикнула Ягодка.
- Коловула, - кивнул ей отец. - Что же? Разве Мокошь их бросила в реку, разве не вскормила их грудью? И разве тот, чье имя вымолвить разом не хватит силы…
- Всемогущий Пе… - благоговейно прошептали мужчины.