- … рун! рун! рун! - шепотом подхватили женщины.
- Разве он проклял этих детей? - уже яростно выкрикнул князь. - Боги дали мне долгожданного сына! Я не к вам с ним пришел, а к Перунову дубу! Я не вас хочу слушать! Я буду слушать богов!
Взглядом призвал Родовит к себе Ладу, и в тот же миг Лада уже возле стояла. Бережно переложил Родовит к ней на руки ребенка, а сам тронул ладонью свой оберег и внутрь Перунова дуба вошел. Наклонился, взял от корней чашу с хмелем - одна Лада знала, какие травки надо собрать и как из травок этих настой сварить, чтобы только немного отпил его Родовит, и стали слышны ему богов голоса.
Вот сделал Родовит один глоток - и люди, что стояли вокруг Перунова дуба, глаза свои крепко закрыли. Вот сделал их князь второй глоток - люди подняли свои головы к небу. Вот третий глоток сделал их князь - взяли люди друг друга за руки, только бы князю помочь волю богов расслышать - и двинулись маленькими шагами по кругу. И вот уже стоны до них донеслись: "Мм-м-м-ы! Ы-ы-ы!" - прежде чем говорить голосами богов всегда стонал Родовит, потом выл, потом внутри священного дерева вздрагивал, бился. И только потом - не всегда, а лишь если была на то воля богов, - начинал разговаривать их голосами.
В этот раз много дольше обычного маялся в дубе Перуновом князь, стенал, выл, хрипел. И наконец-таки тоненько произнес:
- Жа-а? Жа-а-абр?! - а после вдруг как закричал раскатисто, громово: - Жар! Жар! Жар! - И вышел из дерева, градом пота облитый.
Открыли люди глаза - чуть душа в Родовите держалась. А по лицу улыбка плыла, неземная еще, нездешняя:
- Боги сказали: его зовут Жар! Боги не гневаются, - и на траву устало присел.
Первыми дети запрыгали - Утя, Заяц, Щука - и в ладоши забили:
- Боги не гневаются!
А взрослые - те же дети, когда боги с ними заговорят. И взрослые стали в ладоши друг друга бить, весело повторяя:
- Беды не будет!
- Боги дали ему имя!
- Боги не гневаются!
- Хорошее имя "Жар"!
А кузнец Сила на радостях к высокому берегу побежал, корзину свою пустую подальше в Сныпять забросил.
Одна Ягодка со всеми вместе никак обрадоваться не могла. Возле Лады стояла, испуганно на змееныша косилась, когда Родовит подошел к ней:
- Ягодка, дочка! - и ладонь на голову положил. - Ведь это - твой брат. Нам придется… ну да… всегда-всегда хотеть его видеть, - и руку девочкину в свою взял, чтобы она погладила остромордого мальчика.
И Лада ей тоже глазами сказала: не бойся, погладь, - и склонилась к ней вместе с ребеночком. А только Жар в это самое время пасть свою приоткрыл и муху зубами схватил, которая мимо летела.
Взвизгнула Ягодка, руку одернула:
- Не всегда! Не всегда! Никогда! - И убежала к реке.
И с высокого берега стало ей видно, как по воде пустая корзина плывет.
"Лучше бы я в той корзине плыла, - подумала Ягодка. - От такого-то братца!"
А люди шумно и весело разбирали из-под Перунова дуба свои украшения и куски пестрой и легкой ткани - раз уж боги на них ничуть не прогневались.
5
Вот нерешенный вопрос: видели ли люди своих богов? Тот же князь Родовит, когда входил в священное дерево, видел он их или только слышал? Правда ли, что у Перуна усы были еще длинней бороды? Правда ли, что на слух он был туг, оттого что железная колесница в самые уши его гремела? А у Мокоши, правда ли, длинные медвяные волосы сами собой змеились, стоило лишь богине прогневаться, а сарафаны ее полотняные сами собой цвет меняли? Радостная богиня была - и голубела, и желтела материя, а охватит бывало ее печаль - и сарафан на ней в темное тут же окрасится. Да и сарафаны ли были на ней - кто это видел? Высоко, далеко жили боги - в небесном саду. Мокошь веретенное дерево растила да за веретенцами на нем зорко присматривала. Каждое веретенце - жизнь человеческая. Истончится нить - человеку болеть. А совсем перетрется - и нет на земле человека, тогда ему жить уже за Закатной рекой! А кто сильно прогневает Мокошь-богиню, тому она и сама может нить оборвать. Или не может сама? Или у Перуна сначала совета спросит?
Далеко, высоко жили боги. Их сына, Симаргла, юношу о семи мечах, того хоть изредка видели в небе, не все видели - одни лишь наихрабрейшие воины и только лишь в миг самого страшного боя. А Мокошь-богиню, а Перуна-бога видел ли кто? Грохот Перуновой колесницы слышали. И палицы его огненные, которые он с колесницы метал, видели и по многажды раз. А вот усы его серебристые были ли длинней бороды? Не знали, спорили люди. Потому что в небесном саду никому из людей побывать не дано.
Истончилось, оборвалось княгини Лиски веретено, а само ли оно оборвалось или Мокошь оборвала? Тоже спорили люди. А только нет, не рвала ее нити Мокошь, не было ей за что гневаться на молодую княгиню, а что Велес-бог Лиску однажды украл, медведем огромным прикинулся, схватил княгиню в охапку, Мамушка и охнуть не успела, по берегу Сныпяти они шли - разве княгинина в том вина? Это Велес неугомонный снова созорничал!
Подняла Мокошь Лиски, княгини, веретено, немного в руках его подержала да и бросила в небесную реку. По небесному саду еще шире Сныпяти текла голубая река. Смотрела в ее воды богиня Мокошь и знала про всё, что случается у людей. Вынет Мокошь из медвяных волос своих золотой гребень, проведет им по небесной реке, одними губами шепнет:
- Вода туда, вода сюда. Прийди, беда! Уйди, беда! - и вмиг всё увидит.
Вот и сейчас провела она по голубой воде своим гребнем, пошла по голубой воде рябь… А только рассеялась водяные дорожки, увидела Мокошь младенца Жара. На руках его, в белой холстине нес Родовит от Перунова дуба.
И уж так некрасивый этот мальчонка на Велеса был похож, что богиня развеселилась. Низко-низко склонилась к воде:
- Скучно мне, маленький, - прошептала. - Уже нет терпения ждать, когда в этой вечности хоть что-нибудь да случится. Расти не по дням, расти с каждым вздохом, малыш! Разбуди, распали, рассерди этих глиняных человечков!
Не заметила Мокошь, что Перун стоял чуть пониже, коней своих черных из небесной реки поил. Услышал Перун ее шепот, спросил:
- С кем это ты, жена?
Только на миг смутилась богиня, голову от воды повернула:
- С тобой! С кем же еще, мой громовержец?
- А со мной надо громко! Я шепота не разбираю, - не умел лукавить Перун.
Рассмеялась богиня и одежды на ней сделались изумрудными, как иные жуки на земле.
- Я что говорю? А вот мог ли бы ты прогневать людей?! - и опять рассмеялась.
- Я?! Прогневать? - расслышал Перун, а все равно ушам не поверил. - Не люди меня, а я их?
- Да! Да! - весело закивала богиня.
Погладил Перун гриву коню, подумал, плечами пожал:
- Люди не смеют гневаться на богов!
Встала Мокошь с земли, волосами медвяными тряхнула и снова их золотою гребенкою собрала:
- Скучно мне. Ох, и скучно с тобой!
Знала, не расслышит ее Перун. Вот и пусть подумает, что за ним последнее слово осталось. И легко пошла вверх по небесной реке. Там, в верховьях, олени ходили, колокольчиками глиняными звенели - на рогах у них колокольчики эти росли. Если удастся оленя поймать да забраться верхом, весело будет на нем скакать по небесному саду. С дерева жизни яблоко наливное взяла - чем приманить ветвистого зверя будет. И опять про Жара, про младенца Велесова, подумала. К губам золотистое яблоко поднесла и в него улыбнулась. Когда есть чего ждать, - богам, как и людям, всегда от этого хорошо.
Прошли три лета
1
Давно не была у людей Фефила, с тех пор как маленький Жар цапнул ее за хвост, догнал и опять укусил - заскулила Фефила, сложилось в клубок и укатилась обратно - в чистое поле. Больше других людей Фефила с княгиней Лиской дружила. У одной у нее на коленях могла сидеть. Ей одной шерстку свою огненную гладить позволяла. А загрустит Лиска, оттого что князь ее снова в поход ушел, нарвет ей Фефила в поле разных цветов, охапку к ногам ее сложит - и улыбнется княгиня, и станет себе или Ягодке венок из цветов плести. А то и Фефиле маленький, пестрый веночек сплетет, а Ягодка за ней по всему двору носится, одеть его на Фефилу хочет. Только нелепо это зверьку - в венок наряжатся. Спрячется Фефила в высокой траве, а Ягодка от обиды заплачет, ногами затопает, и тогда несет ей Фефила в цепкой лапе гостинец - землянику на веточке. А девочка от этого вот уже и снова смеется.
Три лета не была у людей Фефила. Три лета не было в чистом поле ни ягод, ни зеленой травы. Сушь на земле три лета стояла. Выскочила Фефила из глубокой своей, прохладной норы, сухой стебелек пососала и уж так ей вдруг захотелось на Ягодку посмотреть, подросла ли она, стала ли на княгиню Лиску похожей, - сложилась Фефила в клубок и покатилась по желтой, пожухлой траве. А когда катится надоедало, на задних лапах своих бежала, по-заячьи длинных.
Вот наконец и до Селища добралась. На холмик вскочила, по сторонам огляделась и глазам не поверила: вместо широкой реки, Сныпяти вместо, грязь лежит. И в грязи этой овцы, козы, коровы языками воду выискивают. А люди уже и не ищут воды. Так донную эту грязь бадьями черпают и носят на свои огороды. И там росточки ею обкладывают.
Добежала Фефила до княжеского двора, сухую траву осторожно раздвинула и опять глазам не поверила: до чего же вымахал этот звероподобный Жар за три лета - в половину взрослого человека стал. А ведет себя как младенец, сидит под навесом и ноет:
- Пи-и-ить! Пи-и-ить!
А Мамушка с Ладой при нем с ног уже сбились. Одна у одной козы пустые соски теребит, другая вторую козу напрасно терзает, нацедят в миску по две-три капли и Жару несут. А он слизнет их своим двойным, как у змеи, языком, и снова:
- Еще хочу-у!
Промокнет ему Мамушка тряпочкой пасть, скажет ласково:
- Храни тебя Перун, - и обратно к козе бежит.
Фыркнула на это Фефила и снова двинулась в путь - вниз, по склону, к реке. Через влажное русло брезгливо перебежала. Лапы о сухие травинки обтерла. Стала высохшим камышом пробираться. От пуха его расчихалась: "Пфи, пфи!" - и вот - детские голоса различила. Побежала на них и увидела: Ягодка, Щука, а с ними Утя и Заяц ползают по земле, выдергивают травинки какие-то и корешки их сосут.
- Три лета как с нами живет, и всё сушь! - это Заяц, лопоухий мальчик, сказал.
А Утя лицо свое в конопушках к нему обернул:
- И моя мать так говорит: зря его боги Жаром назвали.
- Они тебя, Утя, забыли позвать на совет и спросить! - это девочка Щука выросла над ковылем и снова на корточки села.
Здесь, за бурыми гребешками, шел у них с Ягодкой совсем другой разговор.
- А еще, когда я стану княгиней, - шепотом Ягодка говорила, - я смогу входить в Перуново дерево!
- И что?! И Перун тебя не убьет?!
- Я же буду княгиней, - смеялась на ее непонятливость Ягодка.
А Щука от этого всей душой обмирала:
- Нет! Я бы всё равно не посмела!
Могла ли Фефила понять их слова? Это еще один нерешенный вопрос. И другой: сколько человеческих слов она понимала? Или она понимала людей по их вздохам, по взглядам, по движениям рук?
Люди знали: боги сотворили Фефилу много раньше людей. Бог Сварог сотворил, одну палочку о другую потер, искорку огненную высек и душу в нее вдохнул. Пусть, мол, причуда эта тоже водится в небесном саду. Но только не прижилась в нем Фефила. А почему? Не знали, спорили люди.
Раздвинул зверек ковыль, увидели его дети, руками всплеснули:
- Фефила! Вернулась! - и сразу все эти споры, которые матери их между собою вели, когда вместе сходились и пряли, - эти споры и дети припомнили.
И пока за Фефилой бежали - потому что она только мордочку им свою из сухой травы показала и неведомо куда понеслась - бежали за нею и тоже, как взрослые, спорили: какая живет в Фефиле душа, звериная, вечная, а может быть, человеческая? И, если эта душа от бога Сварога, зачем она бегает с ней по земле?
А привела их Фефила в глубокий тенистый овраг, весь корнями деревьев проросший - к роднику, о котором дети не знали. И пока они жадно пили холодную воду, и пока, напившись уже, со смехом обливали друг друга, Фефила исчезла. Вот только что на земляном бугорке сидела, а вот ее уже и нету нигде. Напрасно Заяц и Утя искали подземный лаз в извилистых корнях дуба, напрасно Ягодка выскочила на луг и во все стороны прокричала:
- Фефила! Фефила! Я хочу видеть тебя всегда-всегда!
А по дороге домой дети твердо решили, что душа у зверька хотя бы наполовину, а человеческая, и что Фефила поэтому еще обязательно к ним вернется.
2
Волосы у этих людей были густые и черные, как воронье крыло, а глаза у них были сине-серые, как ягода голубика. На груди люди эти носили не железные обереги, а отлитые из золота амулеты. И шлемы их тоже были украшены золотом. Даже кони их на конских своих головах имели солнцем сверкающие налобники. Но больше золота, больше жен своих и детей, эти люди любили степь, простор, ветер в гривах своих коней и лихие набеги. Люди Родовита называли их степняками, а когда брали в плен, то кащеями, но только были черноволосые эти люди беспримерно храбры и в плен попадались на удивление редко.
Тридцать всадников-степняков поили своих коней из обмелевшего озера. А тридцать первым был среди них мальчик от роду всего семи лет. Степняки к нему обращались почтительно: маленький князь. Был этот мальчик сыном их предводителя. В седле он сидел уверенно, на взрослых смотрел дерзко, а на пожилого своего наставника, который следовал за мальчиком по пятам, и с раздражением порою смотрел. На подбородке и на левом плече были у мальчика шрамы - слишком отчаянно он учился владеть саблею и ножом. Но поход этот был у мальчика первым. Семь дней перехода по безводной степи немало его утомили. И поэтому, когда в белом, выцветшем небе он увидел не то мираж, не то полупрозрачное облако, так похожее на огромного воина, обвешенного семью мечами, и увидел, как воин этот своими мечами играет, - не поверил мальчик глазам, он решил, что это ему от усталости примерещилось, и поспешно зажмурился. А когда он снова глаза открыл, Симаргла в небе над ним уже не было. Выдохнул мальчик, ловко спрыгнул с коня и повлек его к светлой озерной воде - хорошо напоить перед оставшимся, последним, самым трудным переходом.
3
Всего три лета прошло, а до чего же состарился Родовит. Русые его волосы стали седыми. Лицо изрубили морщины. А княжеский посох, прежде - только знак его власти - теперь еще был ему и опорой.
Тяжело опирался на посох свой Родовит и вел за собою людей, от княжеского дома их вел на капище, к идолам Перуна и Мокоши. Три лета почти ничего не родила земля. Три лета от бескормицы падал скот. Выживали люди охотой, выживали рыбой в реке. Но когда в последнее это лето пересохла и Сныпять, отчаялся Родовит. Не в первый раз вел он своих людей на поклон к верховным богам. Но в первый раз вел и не знал, слышат ли боги их мольбы, их стоны, их заклинания. Или и вправду Перун стал до того уже на ухо туг, что сколько с земли ни кричи, а до неба не докричишься?
А люди сегодня надеялись больше прежнего: они вели богам небывало тучную жертву, они вели на заклание быка. Вели и надеялись: если и не услышит Перун голосов, то сладостный дым различит непременно. И на коленях стояли, и руки к идолам деревянным тянули, - пока кузнец Сила резал быку яремную вену, - с особенной страстью. Знали люди: любит Перун их страх, хочет видеть их трепет.
А Лада тем временем вынула из принесенной бадьи горсть черной грязи. И обмазала грязью сначала лицо, потом шею. Вынула новую горсть и обмазала ею грудь. И живот, и спину, и ноги, пока не стала от грязи вся черной, и тогда по земле покатилась, будто сама землей сделалась. А Родовит, будто был он уже не князь у людей, а повелитель на небе, стал вокруг Лады ходить и посохом землю вокруг нее протыкать - не посохом будто - будто молниями живыми. И люди упали на землю от страха и благоговения, и спрятали лица в траву, и головы накрыли руками.
И Ягодка тоже, как все, полежала немного, а потом поднялась и решила княгиню Лиску проведать. Высокий курган, в котором лежала княгиня, был близко от капища. И пока не видел никто, пока все на земле лежали, девочка побежала к нему. Спряталась за покатым его холмом и щекой к кургану прижалась:
- Мама, мамочка, - зашептала. - Я вот думаю всё: а кто же из нас двоих будет княжить? Ведь змеёныш… ой, я хотела сказать, мой братец, Жар… Мне очень жаль, мамочка, но он же не совсем человек.
И вдруг кто-то хмыкнул у нее за спиной. Испугалась Ягодка, оглянулась, а там уже Жар стоял. И в его желто-зеленых глазах такая непроглядность была, как если в болото смотришь.
- Не совсем человек, - так сказал. - Не совсем, да. Чуточку зверь! - и вокруг его пасти вдруг струйка огня показалась.
Когда злился Жар, когда собой не владел, стал у него теперь огонь вокруг пасти бывать.
Испугалась, вскочила Ягодка, стала от брата пятиться, а он новой струйкой огня на нее дыхнул - узкой, длинной, и прожег ей подол, и колено немного обжег.
Послюнявила Ягодка ладонь, потерла ею колено и услышала:
- Ягода! Жар! - это Мамушка спохватилась, прибежала пропавших детей искать. Потому что нельзя никому отлучаться, когда люди и боги между собой говорят.
За одну руку Ягодку ухватила, другой рукой Жара взяла и обратно их к капищу повела:
- Как не стыдно! Как можно! Перун видит всё!
Идет Ягодка, чуть хромает, не заплакать старается. А Жар вприпрыжку бежит, на сестру зеленым довольным глазом посматривает.
- Камень, дай огонь! Огонь, выйди из камня! - это кузнец Сила возле жаровни сидел, огонь развести не мог.
Увидел детей Родовит, крикнул:
- Жар! Сынок, пойди, помоги! Ты же можешь!
Вырвал свою руку у Мамушки Жар, грудь от важности выпятил. Подбежал к жаровне, воздуха в себя побольше набрал да как дунул огнем - так поленья и запылали.
Закивал Родовит:
- Спаси тебя бог, сынок!
И люди этому тоже обрадовались, улыбаться змеёнышу стали:
- Храни тебя Перун!
Быстро дым от поленьев до бычьего мяса добрался. Бычье мясо пробрал и вот уже к небу сизым запахом потянулся. Взялись тогда люди за руки и стали маленькими шажками по большому кругу ходить. А внутри этого круга Родовит посохом потрясал:
- Тот, чье имя вымолвить разом не хватит силы! О великий Пе…
- Пе… пе… - затянули мужчины.
- …рун! рун! рун! - с трепетом выдохнули женщины.
И Ягодка вместе с ними, как ни болело колено, потому что иначе нельзя:
- …рун, рун, рун!
- Мы - твои люди! Ты - наш повелитель! Окропи же, омой свою землю! Войди в нее! Осчастливь! - и застыл Родовит, и к небу обе руки воздел, и голову к небу закинул.