- Завтра?! - на локтях привстал Родовит, а только сил у него совсем было мало и обратно упал на постель. - Нет! Не завтра! Перуном молю! Повремени!
Испугался тут Коловул, что старик захрипит… Закричал:
- Родовит! Эй! Не бойся! Кащей поможет тебе!
Не поверил ушам старый князь:
- Кто? Кащей?
- А больше и некому! Больше и нет у тебя смельчаков. Только он согласится в небесный сад забраться!
- В сад? В небесный? - и опять попытался привстать на локтях.
- Пусть Кащей тебе принесет из этого сада два яблока с дерева жизни. Первое яблоко съешь и сильно болеть станешь! А второе только на самую малость надкусишь и всё - тут же бессмертным сделаешься!
Выдохнул Родовит:
- А-а-а! Бессмертным… Не может этого быть!
- А овца может влезть в окно к человеку? - и исчезла в окне лохматая голова, а вместо нее голова овцы появилась. Забеляла да и ввалилась вся, да и забегала по полу: стук, стук, стук.
Обхватил свою голову Родовит: кто это был? что это было? Правильно близнецы рассудили: если люди и видели Коловула, то только волком с белым загривком, а юношей-великаном, а человеком лохматым и сам Родовит его не узнал! Хихикнули они под окном, как блеет овца, недолго послушали и поскорее прочь побежали. Хорошо, что дождь только сильнее стал - слижет все их следы.
А Родовит лежал, на овцу смотрел - как глаза у нее на висках о тайне мерцают, как клубится черная шерсть, будто ночь, будто смерть. И так овце говорил:
- Кто бы ты ни была… кто бы тебя ни принес… а Кащея я отошлю! С чем бы он ни вернулся… А хотя бы и совсем не вернулся…
- Бе! - сказала на это овца.
- Да! - себя подбодрил Родовит и потом лишь услышал, что вышло: бе-да. И испуганно повторил: - Беда? - и на пальце, с которого перстень снял, пустоту обнаружил, а потом в ней надежду нашел: ничего, ничего, вот приедут ладейные люди, а Кащея-то здесь и не будет… Хорошо. Хорошо!
А на это овца пробежала по дому, вернулась к его постели и совсем уж истошно сказала:
- Бе! Бе?
2
После ночного дождя день стоял вымытый, свежий. С раннего утра Ягда со Щукой и Корень с Калиной, а главным у них был, конечно, Кащей, трудились на берегу. Все горшки, которые и горшками-то не назовешь, сюда принесли. И теперь высокий, почти что отвесный берег реки лопатками небольшими копали, ямки в нем делали, а в ямки эти вставляли горшки - заостренным донцем вовнутрь. Только горлышки чуть наружу торчали. И они их сначала землей укрепляли, а потом еще воском вокруг. Воск на железной сковороде Щука плавила над костром и в маленькие бадейки его наливала. А Ягда, Кащей, Калина и Корень эти бадейки на шею себе за веревку подвешивали и снова к стене земляной бежали. И, как пауки по ней, быстро, ловко туда-сюда ползали.
А люди стояли внизу и смотрели. И понять ничего не могли. А с другого берега Сныпяти каменный Велес на это смотрел. И хотя проходила уже у людей опаска, а все же они с тревогой оглядывались и на него.
А потом чихнул вдруг Удал. И стена, горшками набитая, отозвалась на это: "Чхи! Чхи! Чхи!" - да так громко, протяжно, как будто запела. Ахнули от удивления люди:
- А-а-а!
А иные и от испуга:
- И-и-и!
А стена, словно было ей в радость, подхватила напевно: "А-а-а! И-и-и!"
И тогда, чтобы больше стену не беспокоить, люди рты руками себе прикрыли. Только Удал вдруг сказал:
- Что же теперь и чихнуть нельзя будет?
А когда отгремела, ответно отпела стена, Кащей обернулся и крикнул с обрыва:
- Нет, Удал! Днем мы будем горшки затыкать! А вот ночью они будут нас сторожить! Ночью…
Но тут его имя издалека донеслось. И все обернулись. Это Мамушка берегом к ним бежала:
- Кащей! Тебя князь-отец зовет!
И опять повторила стена всё - слово в слово. И еще один раз повторила. И Мамушка от испуга за сердце взялась. А люди смотрели на Мамушку и уже улыбались, а многие и смеялись уже. И с ними вместе смеялась и веселилась стена.
Только Ягда насторожилась:
- Зачем зовет? Для чего? - и спрыгнула вниз, и за посох на всякий случай взялась. - Одного Кащея зовет? Без меня?
И Кащей тоже спрыгнул на берег. Крикнул:
- Мамушка! Я иду! - и руки Ягды коснулся. - Я скоро вернусь!
Негромко он это, едва слышно сказал. А стена еще музыку в этих словах различила. И зашептала протяжно: "Я скоро вернусь! Я скоро вернусь!"
Улыбались на это люди, кивали. Нравилась им стена, которая будет их защищать. Только Мамушка головой покачала:
- Ох, скоро ли?
И стена повторила с тревогой: "Ох! Скоро ли, скоро ли?! Ох!"
Вскинула Ягда брови, ударила посохом оземь и за Кащеем вслед побежала.
3
Столько нечисти Велес за Жаром ни разу не посылал. Этой нечистью три болота можно было набить и еще бы немного осталось. Окружили его в чистом поле тысячемордо, буро-зелеными тушками переливаются, кишат, шагу ступить не дают.
А Жар в Селище шел. Не шел, можно сказать, бежал. Как только узнал от Лихо и Коловула, что хорошо, чуть не до смерти они Родовита пугнули, - наверняка он теперь Кащея на растерзанье к Перуну пошлет! - тут же в родное селение и кинулся. Чтобы неподалеку быть. Чтобы уход Кащея приметить. А уйдет, а ускачет злодей - и снова свадьбу играть будет можно. Потому что истосковался по Ягодке Жар. Сам от себя такого не ожидал. А вот пожил он в пещере с близнецами, с их овцами чуть не вповалку поспал, надышался и Коловуловым волчьим духом, и Лиховым потом прогорклым - и так уж захотелось ему снова свежесть вдохнуть, которую Ягда с собой всегда приносила. Что ни час прибавлялась в нем эта тоска.
И вот - до Селища только полдня оставалось, уже и столбы Перуновы высились невдалеке - и надо же: нечисть кругом обсела, шагу ступить не дает. Жар от ярости даже меч Родовитов из-за пояса выхватил:
- Прочь с дороги! Кому сказал? Не до вас!
А нечисть насупилась - тоже, видно, характер имела - сидит и молчит. А потом на ящерицу похожая ротик свой приоткрыла:
- Неужели по головам пойдешь?
- И пойду! - закричал. - И по тушкам паленым пойду!
Оживилась тут нечисть, заверещала:
- Какой бессердечный!
- Жестокий ведь до чего!
- Тебя нам и надо!
- Зачем? - нахмурился Жар.
И тогда тысячемордое это воинство вдруг запрыгало разом всё, будто камень с неба в болото свалился:
- К Дажьбогу пойдем!
- Полезем!
- В бездну нижнюю прыгнем!
- Нам Велес велел!
- И тебя велел взять с собой!
- В нижнюю бездну!
Вспомнил Жар, как Велес на них кричал, и решил попробовать тоже:
- Цыть, позорные! Нишкните! - и увидел, что помогает, - притихли. И еще ногой на них топнул: - Вот женюсь на Ягде, тогда и пойдем! Может, и прыгнем даже. Но сначала женюсь! Так Велесу и передайте!
И от голоса властного, и от знакомой повадки сникла нечисть, попятилась. А Жар меч Родовитов за пояс сунул и важно между ними пошел. И с гордостью шепот за спиною услышал:
- А все-таки богоравный! Что там ни говори!
- А я и не говорю!
- Ну вот и помалкивай!
4
Торопил Родовит Кащея. И дня одного на сборы ему не давал. Говорил: чем быстрее отправишься, тем скорее вернешься. Говорил: как только два яблока с дерева жизни мне принесешь, в тот же час получите с Ягдой мое родительское благословение. Не бывает благословения без испытания!
- Не бывает, - соглашался Кащей.
И лишь просил Родовита вернуть ему меч и коня, Степунка. И Ягде позволить его проводить до столбов Перуновых, как тогда - как когда-то.
А Родовит с подушек на это довольно кивал:
- Все три просьбы твои исполню! А ты уж мою исполни единственную! - и улыбался Кащею.
А Кащей в первый раз улыбнулся тогда, когда в сундуке Родовита меч свой увидел. Не улыбнулся - весь просиял - или это сиянье меча на смуглом его лице отразилось? Будто горные ледники, так сверкал его меч. Будто улыбка Симаргла. И Кащей губами коснулся меча. И когда на крыльцо они с Ягдою вышли, еще раз с волнением коснулся.
Всё не понравилось Ягде - и голос отца, холодный, скрипучий, и свет из глаз - белый и колкий, и улыбка его, не округлая, щедрая - спелым колосом, а прямая и быстрая - разящей стрелой.
- Не пущу! Никакого благословения не хочу! Не пущу! Нельзя человеку в небесный сад! Боги накажут! - так сначала сказала - на высоком крыльце, а потом, когда они до конюшни дошли: - Послушай, он что же… наесться этими яблоками и будет жить вечно? - и потом, когда торбу с овсом на Степунка одевала: - А мы ему этих яблок не отдадим! - и когда гриву ему на прощанье чесала: - Кащей! Поклянемся друг другу, что яблоки эти сами съедим! - и обернулась, и строго в глаза посмотрела.
- Но он же без яблок благословения не даст!
- А он и с яблоками не даст! Послушай! А мы их подменим! Он разве был в небесном саду? Никогда ни один человек там не был! Что дадим отцу, то и съест!
- Нет! Ты шутишь! - и осторожно ее волос коснулся, живых, подвижных, волнистых. А глаза у Ягды были цвета небесной реки - наверно, наверняка. И он сказал без голоса и без губ: "В твоих глазах вечность - без всяких яблок!"
А Ягда словно бы услыхала:
- Без тебя мне не нужно вечности!
И он тоже ответил голосом и губами:
- Без тебя мне не нужно и дня!
Сначала им показалось, что это вздохнул Степунок, что он по дальней дороге истосковался. А потом, когда вздох повторился и они обернулись - это было невероятно: на спине Степунка сидела Фефила, серьезная и нахохленная. Двумя пятипалыми лапками она держала поводья.
- Фефила поедет со мной? - улыбнулся Кащей.
И Ягда радостно закричала:
- Фефила! Ты знаешь туда дорогу? Ну, конечно, ты же в этом саду родилась!
Вместо ответа зверек снова вздохнул: дети есть дети, они радуются всему - тому, что сейчас им рядом скакать - пускай так недолго… А им кажется: долго! разлука еще не скоро! И похлопывая коней, и забираясь на них, и вот уже проносясь через Селище, они радуются и спешат, навстречу сами не зная чему.
5
Жар их увидел издалека, и коней их узнал - Степунка и отцова, буланого - и в высокой траве притаился. Если от ярости искры сами собой из пасти не выскочат, значит, не выдаст себя ничем. Отсидится в траве, отлежится, червей и личинок наковыряет и ближе к ночи дальше пойдет. В Селище Жар решил среди ночи войти, так надежнее будет. И опять выглянул из травы.
Вот они и остановили коней. Ягодкина красота далеко, аж досюда, видна - удивился Жар, - так горит, будто маков цвет. До того горит, что Кащей от нее рукой заслонился, дальше ехать не может. Долго они на конях друг возле друга стояли. А потом протянули друг к другу руки и головами тоже потянулись как будто - что такое? зачем? - полыхнула у Жара пасть, пришлось опять повалиться в траву, пришлось свою пасть покрепче руками сцепить. А когда отлежался в траве, от ярости отдышался, выглянул - всё, разъехались наконец. Ягда в Селище понеслась. А Кащея и след простыл. А не простыл - не беда, к ночи точно простынет. И упал в траву Жар, теперь уже не от страха, руки блаженно раскинул, стал в небо смотреть. А только пусто там было. Так пусто, что и поверить нельзя, будто есть, кроме Велеса, и другие боги. Вон стрижи точно есть и ласточки двоехвостые тоже… И зевнул Жар, а после вздремнул, и до тех пор проспал, пока первые звезды не появились. А тогда уже потянулся, освежился ночною росой и в Селище двинулся. Дорогу искать совсем просто стало, только ноздрями води и след не теряй - конский, тяжелый, и Ягодкин, свежий. Быстро шел, иногда бежал, так домой попасть не терпелось. И дышал от этого всё трудней и трудней.
Высокий берег реки - снизу до верха горшками набитый, - издалека одышку его различил. Жар дыхнет и стена в ответ. Змий решил, что дозорные это, вот и крикнул негромко:
- Эй, там, в дозоре! Это - свои!
А стена, будто этого и ждала, затвердила на все лады: "Там, в дозоре! Это - свои?! Эй! Свои?!"
- Говорю же, свои! - обиделся Жар. - Это я, ваш князь возвратился! - и к берегу Сныпяти подбежал.
А над Селищем понеслось уже грозное Жарово: "Это я, ваш князь, возвратился! Это я!.."
Заметался в постели своей Родовит:
- Где Кащей?
А Мамушка лепетала спросонья:
- Сам его же и отослал, князь-отец!
А Ягда уже бежала по Селищу в одной холщовой рубахе. И люди тоже уже выскакивали из домов. У кого меч был в руке, у кого копье, лук и стрелы. Сами не знали еще, зачем их с собой захватили. А только когда на берег высокий выбежали и Жара у Велесова истукана глазами нашли, - как пот прошибает, так ярость людей прошибла. И они закричали:
- Не плыви! Там и стой!
А только Жар все равно шагнул на свадебный плот. Все три шеста в руку сгреб - на плоту они невредимо лежали - и вот уже стал от берега отплывать. И люди тогда опять ему закричали:
- Не хотим тебя больше!
- Не князь ты нам!
- Выгнал тебя степняшка, мы и вздохнули!
А Жар шесты в дно речное упер и глаза узить стал. Людей на берегу высоком высматривать: кто какие слова говорит, кого мечом за них наказать, а кого и огнем, - дайте только доплыть! Нет, не смог различить. Одно видел: плотно, стеной сплошною стоят, как на свадьбе его стояли. И закричал:
- Священный брак уже совершился!
И многократное эхо под небеса понеслось: "Священный брак уже совершился!"
- Слышите? - закричал. - Это боги мне вторят!
И опять приумножилось: "Это боги мне вторят!" И от этого вовсе уже осмелев:
- Я хочу говорить со своею сестрой и женой!
И тогда из-за спин Ягда вышла. При свете луны ее красота совсем другою была - не той, что при свете дня. Как белое облако в черной ночи лучилась ее красота.
- Ягодка! - так Жар сказал и добавил негромко: - Я по тебе скучал…
И когда над водой отзвенело, отшептало, отшелестело: "Я по тебе скучал!" - Ягда крикнула:
- Уплывай! Не муж ты мне и никто! Уплывай по добру, по здорову! Туда, куда наших идолов сплавить хотел!
И люди тоже, как эхо, загомонили:
- Уплывай!
- Река тебя унеси!
И затрясся от ярости Жар. От бессилия и от ярости. И огонь сам из пасти его рваться стал. И тогда он выхватил первый шест, и поджег его, и в высокий берег метнул. И от ужаса ахнули люди, шарахнулись, некоторые и побежали уже. А Жар и второй шест поджег, снова бросил не целя - в них во всех, ненавистных, вздорных, предавших:
- Велес вас разрази!
И попал - на ком-то зажглась рубаха. И голос чей-то от боли завыл.
А под Селищем будто бездна разверзлась, будто из преисподней неслось и неслось: "Велес вас разрази!" И притихли от ужаса люди, и еще от края попятились.
- Внуки вепря! - это Ягдин был крик. - Или нет у вас копий и стрел? Или Перун вам не бог?
- Внуки вепря! - это голос Ляса издалека, с крыши его зазвенел - зазвенел громче струн.
- Внуки вепря! Или Перун вам не бог?
Или в бой не водил вас Симаргл?
Или ваши сердца одряхлели без битв?
Или князь ваш давно уже не Родовит?
Или дед у него не бесстрашный Владей?
Или славные дни миновали?
Каждый слышал: эти слова слетаются к Лясу прямо сейчас, оттого-то так радостен его голос, оттого струны его звенят, будто вот-вот порвутся. Тетива на их луках должна так от радости трепетать и стрелы вот так же в полете звенеть! И волнение охватило людей, не дослушали они до конца новой песни - снова к обрыву ринулись. И хотя Жар поджег и третий свой шест, стоял на плоту и целил то в одного из них, то в другого, не дрогнул никто. Первым Сила стал в Жара стрелы пускать, а потом и Удал, а потом и все остальные. И даже ребятки, пяти-семи лет, которых Кащей стрелять научил, и те от взрослых не отставали.
А только стрелы Жар на лету поджигал, в воздухе стрелы, как мошкара над костром, горели и опадали. А те, которые и попадали в него, толстую Жарову кожу царапали только. И тогда размахнулся кузнец, прошептал:
- Симаргл, помоги! - и бросил в него копье.
И Удал метнул. И у Калины тоже в руке копье оказалось. А Корень у Дара, у деда своего, копье отобрал и тоже в змия послал.
Чье из них угодило ему в бедро? Потом долго спорили люди. А мальчишки, чтобы спор их решить, долго в Сныпять ныряли, три копья из реки принесли. Дар, Удал и кузнец в них признали свои. Значит, это Калины копье Жара пронзило. А только это узналось потом. Сейчас, среди ночи, каждый из четырех криком победу справлял.
А пятым, кто громче всех закричал, Жар был. От боли кричал, от бессилия, от ярости и обиды. Так кричал, что плот под ним закачался. Так кричал, что стена его крик устала и повторять. Или плот его от стены далеко уже был? Уносила Жара река - прочь уносила, как люди ее и просили.
А теперь люди молили своих богов - о том их молили, чтобы боги не вернули им Жара - как идолов их домашних однажды вернули. Смотрели вслед Жару, видели, как он меч Родовитов из-за пояса вынул и древко копья пытается отпилить, - потому что острый, с углами был наконечник, если его обратно тянуть, можно и не вынести боли! - смотрели на это и снова богов просили: только бы вспять Сныпять не потекла, только бы не вернула им змия!
А когда прошел у людей первый страх, а может быть, и не прошел, а они прогнать его захотели - храбростью, решимостью, отчаянностью своей - бросились люди с обрыва вниз, в самую воду, молча бросились - поющей стене и вторить нечему было, только плеск воды умножать, потому что люди уже, как один, все плыли Сныпяти поперек. И сначала руками землю копать под каменным идолом принялись, а потом и лопаты, и веревки откуда-то появились. Мальчишки быстро вскарабкались по огромному идолу вверх, петлю на шею ему одели. И тогда уже разнеслось:
- И ух! Вон дух! И ух! За двух!
И стена, чтобы людям помочь, чтобы силы их поберечь - трудно это - огромный камень тянуть - громче громкого затвердила: "И ух! Вон дух! За двух! И ух!"
И рухнул на землю каменный истукан. И в потемках сам будто землею сделался. Столько сил на него положили люди, столько ума и стараний, недоедали, недосыпали, ноги-руки себе морозили, а вот стояли теперь вокруг и только легкость внутри себя ощущали, легкость и радость, будто бы это он застил собой весь белый свет. А теперь некому его застить стало.
- Хвала Перуну!
- Хвала Мокоши!
- И Дажьбогу! И Симарглу хвала! - так говорили люди, и били друг друга в ладоши, и смеялись, как дети, а дети, как взрослые точно, ударяли друг друга в ладони и тоже смеялись.
- Внуки вепря! - это Ягда с высокого берега закричала и луна отогнала прочь тучку, чтобы всю ее осветить. - Я люблю вас! И я горжусь вами, внуки вепря! И клянусь быть вам доброй княгиней!
И люди в ответ закричали:
- И пусть Родовит живет до ста лет!
- И пусть боги пошлют тебе доброго жениха!
А Родовит услышал, как эхо носило над Селищем, и над домом, и дальше, дальше на капище понесло: "И пусть Родовит живет до ста лет! И пусть боги пошлют тебе доброго жениха!" - услышал это и силы в себе ощутил. И велел, чтобы Мамушка его до посоха довела. А когда уж за посох свой княжеский ухватился, спину выпрямил и ощутил: "Всё, теперь буду жить! И Утку с Зайцем, и ладейных людей теперь уже точно дождусь".