3
Вот вопрос: для чего живут боги? Конечно, никому из людей Родовита не мог придти в голову этот вопрос. Каждому из его людей было ясно: боги живут потому, что не могут не жить. Боги - это и есть сама жизнь, ее, жизни, парящее вещество, вдохи, выдохи, и они же - клетка в груди, из которой эти вдохи-выдохи вылетают.
Ну а боги - они задавались подобным вопросом? Или жизнь, не имеющая конца, не имеет и цели? Придет время и задумается над этим вопросом Симаргл, предложит порассуждать об этом выросшему Кащею… И ничего утешительного для богов в рассуждении этом он не найдет.
А вот Мокошь только бы рассмеялась, залилась, как тысяча глиняных колокольчиков на ветвистых оленьих рогах, услышь она эти Кащеевы глупости. Боги живут для себя, люди живут для богов, для того живут, чтобы богов потешать, - в этом Мокошь не сомневалась. И чтобы новая, высмотренная ею в грядущем потеха - с сыном Велеса от земной женщины Лиски - зря не томила, не заставляла себя ждать понапрасну, Мокошь отправилась к Лихо и Коловулу.
Это были рожденные ею от Велеса близнецы, между собою ни в чем не похожие, вечно с друг другом ссорящиеся, друг без друга и дня не живущие - одноглазая великанша Лихо и Коловул, огромный и диковатый юноша с парой волчьих клыков, а в иные часы - просто волк, матерый, огромный, отличить его от других - а Коловул любил вдруг смешаться со стаей, убежать на утес и долго, протяжно, вместе о всеми выть на луну, - отличить его было легко по пучкам белой шерсти, торчавшим из холки и еще вокруг шеи.
Жили Лихо и Коловул в пещере у водопада. У них были овцы. У них была речка и горное озеро, полное рыбы. Если бы они не ленились и отправлялись на охоту в горы, они бы могли добыть себе горных туров. А если бы не ленились и спускались поближе к людям, то и коров могли бы легко добыть. Мокошь знала: только они увидят ее, снова примутся ныть, особенно Лихо, как скудно их пропитание, как трудно им оно достается, - то ли дело жить в небесном саду, вкушать приношения из каменного колодца и яблоки с дерева жизни, - а ведь они не людишки какие-нибудь, они - дети богов.
Думала, с этого и начнут близнецы. А они повзрослели, оказывается. У них другое было уже на уме. Завалив вход в пещеру громадным камнем, Лихо уперлась в него и кричала:
- Не возьмешь?
- Не возьму! - из пещеры рычал Коловул и по хриплому голосу было слышно, что и он упирается в камень.
- Не возьмешь, не выпущу! - пыхтела великанша и на глаз свой дула единственный, он у нее по середине лба находился, чтобы волосы взмокшие с глаза согнать.
- А не выпустишь, как же я эта… возьму? - в голосе Коловула послышалась хитрость.
А Лихо поверила:
- Возьмешь, не обманешь? - и отпустила огромный валун. И так он стремительно на нее покатился, прямо в горное озеро и столкнул.
Плюхнулась великанша в холодную воду:
- Мама родная!
Тут как раз Мокошь и вышла из водопада:
- Доченька, что с тобой?
- Ма-ма-а-а! - великанша завыла, ручищами по воде забила, к берегу поплыла. - Коловул меня в жены не хочет брать!
Добежал до каменного берега Коловул, в воду свесился:
- Я лучше совсем волком стану! - рыкнул, и завертелся, и вправду серым волком с белым загривком стал.
Рассердилась Мокошь, ухватила сына за белый загривок:
- Одни глупости на уме! - и так тряхнула его, что вернулся сыну человеческий облик.
А потом золотую гребенку из волос своих вынула, бросила ее на каменный берег - и не гребенка от этого раскололась, камень трещину дал. А из трещины вышел родник. Подняла Мокошь гребень, по роднику поводила:
- Вода туда, вода сюда, приди, беда, уйди, беда!
Подплыла к роднику Лихо, ручищами за каменный берег схватилась, подбежал к роднику Коловул, над волшебной водою склонился: что за диво такое? В роднике - мальчик не мальчик, существо, пасть с зубами, из пасти двойной язык то и дело проглядывает. Глазам не поверили близнецы, на мать оба смотрят.
- Брат у вас народился! От Велеса и земной женщины - младший брат! Пойдешь, Коловул, к людям! Из дома мальчишку выманишь! И к Велесу в топь отведешь!
- А зачем ему к Велесу? - это Лихо спросила, из воды выбираясь.
Помедлила Мокошь, потом улыбнулась:
- В небесном саду жить хочешь?
- Ну?
- Вот и присматривай за своим младшим братцем. Он когда подрастет, о, он и тебя, и всех нас порадует! - и к водопаду попятилась.
Хотели у нее близнецы еще спросить, а только не любила их мать лишних расспросов. Вошла в водопад и исчезла в нем, будто сама водой стала. Тогда кинулись близнецы к роднику, братца своего рассмотреть получше, а только так, где родник был, одна трещина в камне осталась.
- Хочешь жить в небесном саду? - Лихо у брата спросила.
Коловул подумал, кивнул:
- Хочу. К нему луна близко, - а потом подумал еще: - А только ведь мать все равно выть не даст!
Разбежался и прыгнул в озеро. И в нем за сверкающей, быстрой рыбой погнался. А Лихо отжала подол и сказала:
- Нет, в небесном саду хорошо! Уж до того хорошо, что и выть не захочешь.
4
Кто спал в эту ночь, кто не спал, а перед самым рассветом, как тому и положено быть, все водою омылись и на крыши свои взошли. Общая это забота - Дажьбога будить. А то как заспится, забудется под землею Дажьбог да и не погонит белых своих коней на небо. Не понесут белые кони золотую ладью. Не усядется в ней Дажьбог и своим светоносным щитом землю не озарит. Нельзя допустить такое! Самым первым на крышу взбирается князь Родовит, кланяется небольшому, из дерева вырезанному Дажьбогу, сердцем и голосом просит:
- Пробудись, отче, поднимись, Дажьбог!
И люди на крышах своих домов, все как один, руки протягивают к засветлевшему краю неба:
- Если не мы, кто тебя разбудит? Если не ты, кто вдохнет в нас силу?
И, расслышав их громогласную просьбу, торопит солнечный бог своих белых коней. Все светлее делается на небе. А только людям еще немного тревожно. Пока не увидят они каймы сверкающего щита, так и будут руки с мольбою тянуть:
- Пробудись, отче! Поднимись, Дажьбог!
И вот наконец первый луч над землею увидят, радостью озарятся и закричат:
- А-а-у! Дажь! А-а-у! Бог!
От этих криков даже птицы в деревьях смолкают. Даже птицам их радость кажется мимолетной рядом с истинной, человеческой, чудотворной.
Как могли не проснуться от неистовых этих криков дети - Кащей и Ягда? Увидел с крыши их Родовит, брови нахмурил. Мальчик в клетке куриной спал, девочка - на траве, возле клетки. И во сне они почему-то за руки держались.
И змеёныш это тоже увидел с крыльца. И вокруг в его пасти огонь заиграл.
И Удал это тоже увидел, он в это время в княжеский двор входил вместе с Калиной, с внуком старого гончара. Калина сегодня был ночью в дозоре. Как вошел Удал, сразу крикнул:
- Я забираю степняшку!
Подошел Родовит к краю крыши, сказал:
- Добра тебе в это утро, Удал! Кажется, я еще у людей своих князь!
Тут и дети от их голосов проснулись. Крикнул дочери Родовит:
- И тебе добра, Ягодка! А теперь иди в дом!
А девочка сонной рукой волосы со лба убрала:
- Меня Ягдой зовут. Все запомнили?
А Калина с тревогой сказал:
- Князь-отец, ночью к нам степняки подходили! Близко! Падаль в поле искали.
И Удал подхватил:
- Важный, видно, мальчишка. Если они, за мертвым за ним вернуться не побоялись! - и в клетку руку просунул, за волосы Кащея схватил. - Мой он пленник! Отдай его мне!
Тут и Жар с крыльца закричал:
- Степняшку на падаль!
А Ягда подбежала к Удалу:
- Когда я буду княгиней, я посажу тебя в клетку! И тоже за волосы стану таскать!
Подумал Удал немного, решил смирением князя пронять, рухнул посреди двора на колени, голову опустил. И Калина тоже с ним рядом.
Вышел тут Родовит на крыльцо, посохом громыхнул о деревянные доски:
- Сам пойдешь к степнякам, Удал?
Ободрился Удал:
- Вон Калина со мной пойдет!
Горячо закивал Калина. Но только снова ударил князь посохом о крыльцо:
- Нет, - сказал. - Не пущу! Пока что я у людей моих князь! Пока что мне за их жизни перед богами ответ держать! И Веснуху не возвратите! И сами домой не вернетесь! - развернулся и в дом вошел.
Выдохнула Ягда, заулыбалась. Увидел ее улыбку Кащей, подумал: видимо, теперь по-хорошему его судьба разрешится.
А Жар, на эту их переглядку глядя, ноздри чешуйчатые раздвинул:
- Когда я буду князь, - и вниз с крыльца побежал, к клетке приблизился. - Когда я буду князь! - это он для Ягды одной кричал, а пламя из пасти его вылетало: - Буду тебя, тебя в клетке держать! За то, что ты степняков, врагов любишь! Ты!.. - и до того разошелся уже - целый столб пламени изрыгнул.
Занялась деревянная клетка - как соломинка в засуху занялась. Шарахнулся в клетке Кащей, а цепь его далеко не пускает. Вскрикнула Ягда:
- Мамушка! Ключ! Скорей!
Удал с Калиной к бадье с водой бросились, в которой Лада обычно гадала. Подтащили к клетке бадью, стали огонь заливать. Тут и Мамушка с ключом прибежала. А только из клетки дым, чад валит, близко не подойдешь.
Подбежал Удал, выхватил у Мамушки ключ - в самое пекло полез. А когда мальчишку из пламени вынул, когда его легкое тело опять на своих руках ощутил - как вчера, когда в поле его вязал, - только нет, не по-вчерашнему вовсе посмотрел на него, осторожно на траву положил, крикнул Ягде:
- Ладу зови. Вон как пожегся.
А у Ягды голос пропал. И все силы пропали. Села рядом в траву, только слезы катятся по лицу. А когда вернулся к ней голос, спросила:
- Он живой?
- Он живучий! - и опять Удал его на руки подхватил, сам решил к Ладе в дом отнести.
5
А Жар уже далеко был от княжеского двора. Через Селище змееныш бежал, а куда бежал, сам не знал. Знал одно: если степняшка сгорел, ему, Жару, не поздоровится. Засадит его в холодный, темный погреб отец. А уж сердобольная Мамушка с Ладой какой-нибудь наговор совершат и порчу на него наведут… И чтобы опередить их, чтобы от них защититься, выбежал в поле Жар и к кургану княгини Лиски свернул.
Добежал до кургана, припал к нему ухом, послушал, не заговорит ли с ним мать первой, - нет, молчала земля, тогда Жар начал так:
- Зачем ты меня родила уродом? Зачем родила и бросила? Они меня гладят по голове, а сами боятся, что у них от этого бородавки вылезут! А ты бы меня иначе, ты бы ласково гладила, да? - И опять ухом землю послушал. - Плохо мне, мама. Мамочка, они все меня обижают! Наведи на них порчу из-под земли! На Ладу, на Мамушку и на Ягоду тоже! Пусть она… пусть она…
Не успел Жар придумать для сестры наказания, - потому что всем телом своим звериным вдруг страх ощутил. Вскочил он с земли, оглянулся и обмер - из ближайших кустов смотрела в него пара глаз, как железные наконечники, острых. Вскрикнул змеёныш и побежал. Хотел в Селище ринуться. А только волк - и до чего же огромный, с белым густым загривком, - в три прыжка отрезал ему путь домой. На тропе сел, ощерился, клыками острыми лязгнул.
Что было делать Жару? Облился он потом и на нетвердых ногах в лес побежал.
6
Долго бежал змеёныш по лесу. Всё страшнее, всё гуще делался лес. А если и видел он между деревьями слабый просвет и к просвету сворачивал, тут как тут серый волк перед ним вырастал и рычал, и снова гнал его в самую чащу.
Вот и новый просвет - между громадными черными елями. Уже без надежды кинулся к нему Жар… Осмотрелся - нет волка. И обрадовался, на светлое побежал. Вот и синее небо над головой.
А только небо хотя и светлело, земля под ногами все жиже, все неуверенней делалась. Пробежал по ней Жар еще немного, глядит, одни кочки вокруг. Да это ведь топь. Велесова, должно быть! И вот уже ногу стало страшно поставить - только ряска да пузыри кругом.
Замер Жар, скосил глаза к небу:
- Мама княгиня, папа князь, кто-нибудь! Заберите меня отсюдова!
И услышал вдруг:
- До чего же он видный!
- Красавец!
- Богоподобный!
Вниз глаза опустил, - а вся топь существами неведомыми покрыта, как пузырями раздутыми. Один пузырь на тритона похож, другой на жабу, третий на ящерку… И все радуются ему, все лепечут:
- Долгожданный!
- Сам пришел!
- По папе истосковался!
- А-а-а! - закричал от ужаса Жар, пошатнулся.
А зеленая нечисть чуть не в ладоши бьет:
- Кричи, кричи, маленький!
- От радости как не кричать?
Не удержался Жар на ногах, с кочки в самую жижу сверзился. Облепила его вязкая топь, стала с чавканьем вниз утягивать. Как ни бился, как ни барахтался в ней змеёныш - всё, померк над ним белый свет.
Не знал Жар, не помнил, надолго ли памяти он лишился. А только открыл глаза, видит: он уже под землей, в озере теплом лежит, а вокруг та же нечисть суетится, старается, кто рубаху ему отмывает от тины, кто его самого водой поливает. И все как один говорят ему: "богоподобный", а иные и "богоравный".
А потом вдруг притихла нечисть. Тяжелая поступь послышалась. Оглянулся змеёныш и вскрикнул - такое громадное, волосатое, хромоногое существо к нему близилось, только Велесом и можно было его назвать. Хотел Жар подальше отплыть, а Велес ему:
- Ну, здравствуй, сынок, - и руки свои волосатые тянет.
И дотянулся-таки, выхватил из воды, лапами шерстяными обтер и понес по длинному каменному коридору. И пока нес, как грудного младенца, по голове его гладил, в лоб целовал, к сердцу притискивал, и говорил, без умолку говорил про то, что конец их разлуке пришел, и ведь что удивительно: сам к нему в гости сыночек пожаловал, вот и свиделись наконец! И в тронную залу его торжественно внес. И усадил на маленький каменный трон. А сам рядом, на огромный уселся.
- Разве мой отец - ты? - от волнения пламенем Жар дыхнул. - Поклянись Перуном!
- Я? Перуном? - осклабился Велес. - Ах-ха-ха! А Велесом можно?
И нечисть подземная из щелей свесилась тысячемордо и подхихикивать стала. Заметалось под гулкими сводами эхо. Топнул Велес своей левой, кабаньей ногой:
- Цыть, позорные! - и змеёнышу подмигнул: - Клянусь Велесом!
Поерзал на каменном троне Жар и не сразу спросил:
- Что же это выходит? Выходит, я - тоже немного бог?
- Немного! Но и немало! - так Велес ему сказал и трон ближе к себе пододвинул.
- А богом быть для чего? - и с тоской огляделся змеёныш, и в сумерках, в сырости, в бесконечности подземелья себя ощутив, вдруг заныл: - Чтобы вечно жить здесь?! Я домой хочу!
- Не спеши, погости у отца!
- А обратно ты меня точно отпустишь?
- Отпущу!
- Поклянись Перуном!
Тут уж Велес обиделся, подскочил, хромоного забегал:
- Да отчего же Перуном? Что вам хорошего сделал этот злодей? Мне-то, сынок, ты можешь честно сказать! Ведь он - злой?
Помолчал Жар:
- Ну да, злой! Его все боятся!
- А я… Я был добрым, добрейшим! Я позволял людям всё! Грех не грех, если Велес твой бог!
- Грех не грех, - Жар зачарованно повторил.
- Запомни, малыш! Когда станешь князем…
- Князем? Я? Нет! Ягода мне не даст!
А Велес уже откуда-то выхватил небольшой оберег из железа и на шею змеёнышу стал его одевать. Только широкая, крепкая была у змеёныша шея, тесно стало ему в чужом обереге. Хотел он сорвать… А Велес руки его поймал:
- Нет уж терпи! Хочешь княжить - терпи! Это - матери твоей оберег, Лиски, княгини! Она мне сама его в память о нашей встрече дала! - и к носу глаза почему-то скосил. - Скажешь так: спускался под землю, там встретил мать. Оберег получил от нее!
И увидев, как потрясен всем услышанным Жар, подмигнул ему и в ладоши три раза хлопнул.
Услышала нечисть эти хлопки и тут же с деревянными чашами повалила, угощение на согнутых спинах понесла. В одной чаше змеи клубились, в другой - раки и крабы клешнями дрались, в третьей - земляные черви сплетались и расплетались. И чаш этих было бессчетно. Облизнулся Жар двойным языком, ведь всё это были его любимые кушанья. И Велес их тоже стал жадно за обе щеки уплетать. Тут уж Жар поверил бесповоротно: не Родовит - Велес ему отец.
Беглец и пленник
1
Нельзя человеку без дела. И если семь лет от роду человеку, ему тоже без дела никак нельзя. А почему, это и детям известно: ночью к ленивому волк Коловул придет, может просто за бок укусить, а может и в лес унести.
Щука Мамушке помогала горох лущить. А только увидела со двора, что Ягда по Селищу с Кащеем идет, не выдержала и бросилась следом. И Утя, он тоже матери помогал: Яся тяжелые жернова вращала, а он в них зерно подсыпал, - но увидел через плетень, что Ягда и мальчик из степняков по Селищу рядом бредут, что руки у мальчика лопухом и еще тряпицами перевязаны, - разгорелись у Ути глаза, бросил он матери помогать и через плетень перемахнул.
А Заяц вместе с Удалом посреди своего двора стрелы перебирал, наконечники проверял, не надо ли их к кузнецу снести да получше их заострить - вдруг передумает Родовит, вдруг отпустит Удала с Кащеем в Дикое поле. Глядит, а степняшка-то мимо двора их идет! Выскочил на дорогу Заяц, стал у Щуки и Ути спрашивать, чего это он на воле гуляет? Но только не знали этого Щука с Утей, на расстоянии от Ягды с Кащеем держались. Тогда и Заяц тоже стал крадучись рядом с ними идти.
Вот дошли Ягда с Кащеем до кузницы. Увидел мальчик, как ловко Сила молотом по мечу раскаленному бьет и сразу Симаргла вспомнил. Выхватил из плетня сразу несколько прутьев и стал ими, будто Симаргл мечами своими, играть. Потом в небо рукой указал:
- Ягда! Говоры! Ну? Говоры!
А только девочка удивленно плечами пожала:
- Это - растение палка. Это шатер - небо.
- Шатиор, - шепотом повторил Кащей, отбросил прутья и за Ягдой покорно пошел.
Вот дошли они до Лясова дома. Сказитель, как водится, на зеленой крыше сидел, струны пальцами трогал.
- Это человек - Ляс, - сказала Ягда Кащею. - Левым глазом он касается нас, а правым - богов!
Но Кащей не смотрел на Ляса. Обожженные утром руки снова заныли, и он стал ими взмахивать, от дуновения ветра становилось немного легче. А когда он пустился вприпрыжку, боль почти унялась.
- Убежит, - сказала испуганно Щука.
- Пусть только попробует! - хмыкнул Заяц.
А Кащей все пылил по дороге. Вот уже добежал до Перунова дуба.
- Стой! - Ягда следом бежала. - Это наше священное дерево! Когда я стану княгиней, я буду входить в него! И слушать волю богов! И разговаривать с ними. Смотри на меня! Вот так!
И замерла на мгновение, и, поймав наконец взгляд Кащея, запрыгала, забесновалась:
- И-и-и! А-а-а! Вуа-ва! Там внутри, понимаешь?
Кащей удивленно пожал плечами. Потом оглянулся, на большом сером камне в двух шага от себя он увидел бога с семью мечами и опять закричал:
- Говоры! Ну? Говоры!
Подбежал, схватил Ягду за руку, потащил к священному камню:
- Говоры, Ягда! Ну?!
- А-а, это - Симаргл! - улыбнулась мальчику Ягда.
- Сымарыгыл, - шепотом повторил Кащей.
- Сын Мокоши и того, чье имя вымолвить разом…
Но Кащей ее больше не слушал. Он закинул голову в небо:
- Сымарыгл…