- Детеныш! - сказала. - Надо же, какой мелкий! - и к груди необъятной прижала. - Вот бы был у меня сыночек! Вот бы я его козням-розням учила!
Но извернулся в руке у нее Кащей, ножом великанше палец проткнул. Вскрикнула Лихо и зашвырнула его на огромные камни. Так Кащей оказался на узком уступе. Три шага влево, три шага вправо, а внизу - клыкастая пасть уже слюною исходит.
Полизала великанша порезанный палец и новый камень с земли подняла.
- Умри и не отомри! - так сказала.
Вжался в каменную стену Кащей. Вниз прыгать - в пасть прямиком. Здесь оставаться - как муху, камень его размозжит. Не ожидал он, что выпрыгнет снизу волк, а все же успел, полоснул по черной губе ножом. А что после случилось, мальчик понять не успел. Вместо двух великанов себя самого вдруг увидел. Как такое могло быть? А ведь было. Волосы черные, всклокоченные - его. И лицо раскрасневшееся, от сражения взмокшее - тоже его, вот оно - руку лишь протяни. И чтобы наваждение это развеять, протянул и коснулся рукой - металла холодного, звонкого, на земле небывалого. И поднял кверху глаза. Над Кащеем стоял Симаргл, уперев в землю меч - этим мечом Кащея и заслонив, и три шага влево закрыв и три шага вправо - настолько огромен был этот меч. Что же сказать о том, кто его носил, кто легко им играл? Вблизи он как будто был весь из света, но не того, который до рези слепит, а того, который глаза насыщает, как вода в жаркий день насыщает гортань, как материнское молоко насыщает и светится - светится и потом, у младенца внутри. И от близости непривычного этого света голова у мальчика закружилась, он не видел уже ни Симаргла, ни себя самого - он лежал на уступе без чувств.
Лихо давно уже выронила валун, которым замахивалась на Кащея. Как только Симаргла увидела над собой, так за спину камень и обронила. Только Коловул еще щерится продолжал. И тогда Симаргл поднес к его носу свой меч - не тот, за которым Кащей лежал, а второй. Их ведь было всего семь у Симаргла. Еще пять мечей за поясом юного бога висели. Зарычал Коловул, а все же от колкого холода возле носа, возле губы распоротой вздрогнул, попятился. И Лихо тоже назад шагнула, и уже потом со всех ног побежала. И волк Коловул - большими прыжками за ней.
Прощально заржав, от страшного волка подальше ринулся по степи маленький кряжистый конь.
2
Люди, как всегда в этот час, на крышах своих домов стояли, с Дажьбогом прощались. Чтобы знал, чтобы видел Дажьбог, как они его ждут, чтобы завтра не задержался он под землей, не заспался в подземной своей пещере. И потому раскатисто, громко кричал ему вслед Родовит:
- Твой путь под землей да будет прямым и недолгим!
- Да будет так! Так и будет! - заклинали Дажьбога люди.
Но уже не все заклинали. Иные на Удала смотрели. Как конь Удалов своего седока по Селищу нес. Сидел на коне Удал как-то странно, безмысленно, будто не он конем правил, а конь его сам, как дров вязанку, привез. А ведь все так и было. Вращал глазами Удал, а что конь его уже возле родного плетня стоит, в толк взять не мог. Выскочил с их двора Заяц.
- Папа, папа! - кричит.
А Удал ни гу-гу. Так вязанкою дров и свалился на землю. И долго еще люди его водой поливали, пока он снова глаза открыл. Открыть-то открыл, а говорить все равно не в силах. Тогда его под руки взяли, на княжеский двор повели. Может, хоть Родовиту что скажет. Может, Лада с его немотой совладает.
Вот и месяц на небе взошел. Вот уже и полнеба лемехом своим пропахал. Хлопочет Лада, старается, петухом над Удаловой головой водит, бессчетно заговоры бормочет. Голосисто петух поет. А Удал всё молчит, только глаза таращит.
Тут же, рядом, к амбару прижавшись, Ягда сидит. Сколько ни гнал ее спать Родовит, не пошла. Какой сон, пока не расскажет Удал, что с Кащеем? Возле Ягды Заяц от ночного холода зубами стучит, слезы по лицу кулаком размазывает.
Вот уже Мамушка и другого петуха Ладе несет. Вот и Ягда под амбаром не усидела, подбежала к Удалу:
- Говори! Ну? Говори! - и за рубаху его затрясла, чуть не порвала.
Вот уже и вторую часть неба месяц перепахал. Задремали возле амбара дети, накрыла их Мамушка шкурой, а сама третьего петуха Ладе несет. Еще голосистее первых двух петушок оказался. А как молчал Удал, так и молчит. Мычит иногда, а сказать не может.
На третьем петухе Родовит из дома спустился. Светлело уже вокруг. Только в кустах и деревьях густилась еще, пряталась тьма.
- Боги меня надоумили! - тихо сказал Родовит, чтоб Ягду не разбудить. - Он Лихо видел.
А Мамушка с Ладой как закричат:
- А ведь и вправду!
- На кого одноглазая взглянет, тому как землей рот набьет!
Проснулись от этих криков дети, глазами сонными хлопают. А Мамушка уже в ухо Удалу орет:
- Лихо! Да? Ты встретил Лихо, Удал?
Подскочила Ягда с земли, видит: кивает Удал и трясется - весь как дерево в бурю. И лавка тоже под ним дрожит.
Когда они были совсем несмышлеными - Заяц, Ягодка, Утя, Щука - то шептались от взрослых тайком: вот бы к той пещере пробраться и Лихо своими глазами увидеть, надо только в глаз ее не смотреть и всё тогда хорошо обойдется! Заплакала Ягда, какими же они глупыми были, и в дом заплаканная вошла. Вдруг слышит впотьмах:
- Сестренка, а я ведь могу твоему горю помочь!
Обернулась, Жар в углу, на постели сидит. Спросила с надеждой:
- Помочь? Но как?
- Мы поженимся! И ты забудешь Кащея!
- Вот дурак! - и топнула на брата ногой. - Злой дурак! - и выбежала из дома.
- Нет, я просто немного бог! - улыбнулся змеёныш. - Немного, но и не мало.
И воздух в обе ноздри втянул. Ему нравилась свежесть, которую Ягда всегда приносила с собой.
3
Широко поднимаясь по горным плато, будто по каменным ступеням шагая, держал Симаргл за перевязь свой щит, - а в щите, точно в люльке, лежал забывшийся мальчик.
Сколько времени с того дня пробежало? Не знал Симаргл. Боги плохо чувствуют время. Боги ведь не считают восходов. А Кащей этого и подавно не знал. Но вот открыл он в одно прекрасное утро глаза, - а утро это и в самом деле было одним из самых прекрасных в его недолгой пока, пока еще не бессмертной жизни - и увидел близко-близко над своей головой облака, а чуть дальше - дышавшие холодом ледники. Щит Симаргла - в этот миг он всё вспомнил и обо всем догадался - был огромен. Щит был почти что размером с шатер, в котором Кащей жил с отцом, матерью, двумя старшими сестрами и двумя младшими братьями. Изнутри этот щит был обтянут белой кожей, мягкой, сверкающей, так что мальчик мог себя в нем почувствовать еще и песчинкой, угодившей вовнутрь перламутровой раковины, - иными словами сказать: будущею жемчужиной. Но он не был самонадеян. Напротив. Выбравшись из щита на каменное плато и увидев вдали Симаргла, Кащей почувствовал робость, которой не чувствовал еще никогда. Маленький мальчик из степняков - что он скажет этому чужому и прекрасному богу? О чем попросит? Ведь боги существуют именно для того, чтобы их о чем-то просить! Но о чем? Чего ему хочется больше всего? И Кащей с изумлением понял: видеть Симаргла всегда-всегда. Потому что свет, который шел от юного бога, приковывал взгляд и больше не отпускал.
Ноги сами повлекли Кащея вперед - очень медленно, как после тяжелой болезни. Симаргл, сидевший на самом краю плато, оказывается, лепил облака. Пар к нему поднимался откуда-то снизу - наверное, от горячих источников. Нет, сейчас ему было мешать нельзя. И на полпути мальчик замер. И услышал:
"Кащей, ты хорошо отдохнул?"
"Хорошо! - ответил мальчик и ощутил, что говорит без помощи горла и языка, и, чтобы это проверить, добавил: - Значит, это ты делаешь облака?"
И тогда Симаргл к нему обернулся:
"Да! А мой отец делает тучи и огненные стрелы для них!"
Бог тоже говорил без помощи слов! И Кащей удивленно спросил:
"А мы сейчас на каком языке разговариваем?"
И услышал в ответ:
"На языке понимания".
И спросил:
"Тучи нужны для дождя. А облака - для чего?"
"На них уплывают души погибших воинов".
"Ты знаешь… да? Ты знаешь, где сейчас мой отец?" - воскликнул Кащей.
"Да, знаю!" - кивнул Симаргл.
"Если знаешь, скажи!"
"Сейчас я скажу тебе только одно: ты будешь воином. Храбрым. Может быть, самым храбрым на свете…"
Мальчик крикнул, хотя и без голоса, а всё равно вышло громко:
"И я погибну в сражении, да? И увижу отца?"
Симаргл улыбнулся:
"Будущее - за облаками".
"Но боги-то его знают!" - не унимался Кащей.
Вместо слов Симаргл поднялся и из-за пояса вынул один из своих мечей.
В новый миг этот меч лежал уже перед Кащеем. Большой, а все же - это было невероятно! - мальчику соразмерный.
"Бери же! Он твой!" - улыбнулся Симаргл.
"А ты? Тебе, наверно, нельзя без седьмого? - от волнения мальчик не сразу нашел за поясом нож. Нашел, прикоснулся к нему губами. - Это тебе! Держи!" - и запустил свой нож по каменному плато, точно по глади воды плоский маленький камень. И Симаргл подхватил его и - это снова было невероятно! - поднял в воздух сияющий меч. И звери, в смертельной схватке обвившие его рукоять, размером были теперь не меньше настоящих барса и тура.
И Кащей тоже поднял свой новый меч. И подбросил его, и стал рубить воздух, и горячо восклицать - он ведь был еще только семилетним мальчишкой:
- Вот тебе! Это за моего отца! И тебе! И тебе! - И делал новые выпады, на смерть разя врагов. - А Ягду через седло - вот так! И в степь!
Голос Симаргла был спокоен и строг:
"Я дал тебе меч не для мести".
"Не для мести?" - мальчик решил, что ослышался.
"Меч для мести - в руке у бога".
"Значит, ты… - и Кащей попятился, набираясь храбрости, чтобы сказать: - Ты не мой бог тогда!"
И ужаснулся, когда это услышал. И опустил меч на плато, и побежал, сам не зная куда, уже горлом, уже губами крича:
- Я должен им отомстить! Я же для этого стану самым храбрым на свете! Наши боги учат нас так! А они не глупее тебя!
И добежал до края плато, и увидел: дальше бежать уже некуда. Бездна зияла возле самых Кащеевых ног. И тогда мальчик двинулся в бездну - по отвесной стене. Сначала нога легко находила опору, порою размером не больше ступни… Но вот нога заскользила по отвесному камню и зависла над пустотой. Теперь он лепился к скале, будто случайно проросший росток. Только корней, чтобы лепиться, у мальчика не было.
Щит Симаргла спустился за ним почти в то же мгновение. Мальчик поднял глаза. Юный бог улыбнулся:
"Нам нужно еще о многом поговорить".
Над бездной висеть было страшно. И все-таки мальчик немного помедлил. Вздохнул. А потом прыгнул в щит, словно бы в колыбель. И она закачалась и медленно двинулась вверх.
"Люди просят богов обо всем! - плыл и думал Кащей. - Обо всем, чего только желают! А прощения? Почему они никогда не просят у них прощения?"
Но когда он увидел Симаргла близко-близко перед собой, у него это сделать тоже не получилось.
Родовит в западне
1
Из леса казалось, что это - пожар. Фефила так и подумала: снова змееныш набедокурил. А когда подбежала поближе, поняла: это люди теснят лес под новую пашню - сжигают его, потом станут корни из земли корчевать… Но сначала люди кланялись каждому дереву:
- Дух дерева, уйди! Дух дерева, не мсти! - это Лада так говорила и птиц выпускала из клетки, чтобы души деревьев задобрить.
Птичек этих в силки наловили дети. И теперь стояли и спорили: чья синица? Щука кричала: моя! А Уте казалось, что нет, что синица эта его. И так они громко трещали - громче птиц. Кореню даже шикнуть на них пришлось. Вместе с Ладой поклоны деревьям клал и Корень, потому что его звали так. И людям казалось: значит, его мольбы скорее до деревьев дойдут.
Жар был тоже тут - как без него при пожаре? Ходил и деревья огненным языком поджигал. И Ладу с Коренем торопил: нечего, хватит с духами разговаривать. Если и стоит кому поклоны класть, так это Велесу, несправедливо в темницу земли заточенному, а только и в этой темнице Велес лучший из всех богов! - так говорил змеёныш и себя еще больше словами этими распалял, и еще от этого яростнее деревья палил.
Пугали людей эти слова. Но больше слов их пугало, что слушает их Родовит, на посох свой опирается, хмурится, а молчит.
А Жар уже шел к ним по пепелищу босыми ногами - и ничего ему не делалось от горячих углей! - шел и кричал:
- Грех не грех, если Велес - твой бог!
- Мой бог тот, - выдохнул Родовит и посохом о землю ударил, - чье имя вымолвить разом не хватит сил!
- А с тобой, отец, - это Жар ему бросил при всех, - у нас еще будет вдвоем разговор!
И снова ахнули люди, потому что потупился, промолчал князь-отец. И снова подумали люди: не потому ли, что Жар невредимым оттуда вернулся, откуда живыми не возвращаются?
А Фефила чихнула - это ветер дым до нее от пожара донес, - и прочь, на княжеский двор побежала.
Который уж день Ягда в постели лежала: то забудется, то глаза ненадолго откроет… С тех пор, как вернулся Удал - вот с той самой ночи. И в рот еды не брала, совсем никакой. Потому и несла ей Фефила из леса голубику, морошку, а еще малины последней - пестрая, вкусная вышла охапка.
Перед высоким крыльцом Фефила всегда робела - трудно было зверьку карабкаться на крыльцо. А тут как раз Мамушка шла по двору, увидала Фефилу, за шкирку ее ухватила:
- Может, твоего хоть немного поест! - и в дом понесла.
Очень этого не любила Фефила, чтобы ее таскали вот так. Фыркала она на это обычно, задними лапами воздух царапала. А тут и не охнула даже - только бы девочку увидеть скорей.
А Ягда опять в забытьи лежала. Ржаные волосы разметались, щеки маком горят. А пальцы крепко чужой амулет держали. Увидела это Мамушка, руками всплеснула:
- Такую нечисть… И надо же было - на себя! А от него-то, может, и вся напасть! - и пальцы девочкины бросилась разжимать.
Не отпускала девочка амулет. Только проснулась от Мамушкиных стараний, села на тюфячке и еще теснее к себе чужой оберег прижала. А потом подняла его, к самым глазам поднесла… А были на том амулете две неподвижных скрещенных сабли, а еще вниз свисали пять вертких ножиков, небольших - с ноготок. И вот зазвенели вдруг эти подвески-ножи. А может быть, просто руки у девочки дрогнули? А может быть, это издалека звон пришел - может, Ляс струны тронул?
А только вскочила Ягда:
- Я знаю! Я теперь знаю! Он жив!
И мимо Фефилы к двери на нетвердых ногах побрела. А вниз по крыльцу уже почти и бежала. Степунка ей нужно было увидеть. И вестью этой с ним поделиться.
После того, как Удал бессловесным вернулся, на другое же утро, прибился к их табуну Кащеев маленький конь. И Ягда его Степунком назвала, и себе его попросила. Теперь Степунок в конюшне стоял рядом с буланым, отцовым. Увидел он девочку и негромко заржал. А Ягда за шею его обхватила:
- Он жив! Слышишь? Жив!
А маленький кряжистый конь посмотрел на нее умным глазом и словно сказал: конечно, уж я-то знаю!
2
Вот будто бы наипростейший вопрос: для чего живут люди? Не степняки - что мы знаем о них? И не ладейные люди, хотя о них мы кое-что еще и узнаем. Нет, хорошо уже нам знакомые люди из Селища: вот они - для чего? Для Родовита и в самом деле проще этого вопроса было не отыскать. Хрупок мир, неустойчива, ускользающа мера тьмы и света, ночи и дня, тепла и мороза, суши и ливня, голода и избытка, черноты земли и белизны облаков - вот между ними человек и поставлен, чтобы меру эту хранить. А еще - для чего бы? И потому когда среди ночи вдруг разбудил его Жар и повел для разговора вдвоем на капище, к идолам Перуна и Мокоши, быстрым шагом повел - быстрее, чем мог Родовит, и когда по дороге снова стал про Велеса говорить… Что же, подумал на это князь, а ведь Жар тоже прав: если между землею и небом стоит человек - значит, и между Велесом и Перуном. Значит, Велеса тоже нельзя забывать. Идол Велеса был - хороший, большой, деревянный! Он на подходе к топи стоял. И когда разливалась топь, ходили к этому идолу люди - просили Велеса воды унять. А потом свалился в топь идол, не к кому стало ходить… Да и сушь вон сколько стояла. Велесом разве детей теперь только пугали. Или болезни, немочи разные отсылали: иди, мол, к Велесу под ребро! Тяжело, надолго задумался Родовит, пока они с Жаром до капища шли.
А только когда пришли они темной ночью на капище и когда объявил ему Жар, что теперь у них Велес должен быть первым богом над всеми другими богами, а идолов Мокоши и Перуна убрать надо с капища, а еще лучше сжечь и золою новую пашню присыпать, не поверил ушам Родовит, осторожно сказал:
- Мой сын, рожденный лучшей из женщин…
А Жар будто этого только и ждал.
- Да, - сказал, - кстати! О маминой воле! Ты не забыл? Или я забыл тебе это сказать? Одним словом, отец, твой княжеский посох… ты ведь стар уже… должен мне перейти! - и не дав Родовиту опомниться: - А чтобы Ягода не осталась в обиде… Я так думаю… Я женюсь на ней, вот.
Родовит опустился на землю. Потрогал рукой росистые травы и теплу росы удивился. Еще холоднее росы была сейчас у Родовит рука.
- Сын мой! А все-таки вы с Ягодой - брат и сестра! - голос у князя дрогнул.
- Совсем ты ослаб, отец! А потому мы больше тянуть не будем! Завтра же скажешь людям о нашей помолвке! А не то…
- А не то? - эхом ответил князь.
- Идолов этих твоих подпалю, как сухую траву! - и по черной земле струйку огня гулять отпустил.
Обернулся к Перуну и Мокоши Родовит - тяжело, хмуро чернели боги, а лики их струйку земного огня отражали - будто молниями лики их передергивались.
- Надо спросить у богов, - тихо сказал Родовит.
- Я у них уже спрашивал! - хмыкнул Жар.
- Как ты смел?!
- Ладно, отец, ты устал! Отдыхай! Ночь до утра - вся твоя! - и обратно, к дому большими шагами пошел.
А что из-под ног у него во мраке выпрыгивало: может, ящерицы, лягушки, а может, и Велес нечисть свою наушничать подослал, - Жар не знал, наступил какому-то мелкому гаду на хвост, ногою покрепче прижал:
- Скажешь Велесу: завтра - моя помолвка! - а потом уже отпустил.
3
Слово свое Жар сдержал - лишь до утра дал отдохнуть Родовиту. А утром один из мечей вынул из сундука и стал им фигурки богов колоть - все подряд, которые в углу, возле постели Родовита стояли. Колол и приговаривал:
- Кому княжить? Мне! Кому Ягоду в жены брать? Мне! Кому княжить? Мне! Кому Ягоду в жены брать? - и так, пока всех богов в мелкую щепку не изрубил.
Закрыл лицо рукой Родовит и горько заплакал. А Ягде заплакать было никак нельзя. Потому что все невесты перед свадьбою плачут. Так уж заведено - с беззаботными своими годами прощаются. Нет, не плакала Ягда, сухими глазами на Жара смотрела. А думала про корзину, в которую Жара хотели было уже положить и вниз пустить по реке - давно, когда он родился только, - а потом спросили совета богов и корзину пустою в реку забросили.
И когда подошел к Родовиту Жар, ногами затопал: "Собирай людей! Назначай помолвку!" - Ягда знала уже, что будет делать.