Наконец, кресло в клубах пара въезжает в родильный покой.
Чуть наклоненная спинка. Низкое сиденье с обширным вырезом похоже на старинный унитаз, только что дыра куда больше. На подлокотниках вертикальные выросты - Галина соображает, что это для рук, хвататься за них. А в самом низу нечто странное, почти гротеск. Две аккуратных подошвы, пришпиленные к металлическим стержням.
Леора торопливо выплёскивает на кресло ковшик подогретой воды - теперь котелок, висящий над очагом, постоянно полон - и протирает комком ветоши, смоченной в крепком вине.
- Вот. Лезь туда, а я тебя перевяжу по талии, чтоб не выпала, - командует мейсти. - Там всё, чтобы упираться. Хочешь - на задницу садись, хочешь - становись на корточки для удобства.
- У меня дома, - бормочет Галина, - к такому прибегали, когда шли уже потуги. Высокое такое. А до того лежали на кровати.
- И как - ловко получался акробатический номер?
Но госпожа Леора не дождалась ни слова в ответ: едва роженица устроилась на своём месте, как распухшее тело начали сотрясать бурные судороги и вопли.
- По тому слову, какое сказал нам ты, дают до ста ударов. Иди ложись, - со властью в голосе приказал Одгар.
Барбе повиновался. Дерево, отменно выточенное и выглаженное тонкой стеклянной шкуркой, отвечало всем изгибам и выпуклостям тела, как ладно скроенный наряд. Но ремни застегнулись втугую, плоть натянулась - не пошевелиться. Щиколотки, запястья, под коленями. Руки вытянулись вперёд, тело напряглось как струна - виолы или ал-лауд.
Палач захватил и волосы, перебрал пряди, откинул со спины.
- Теперь слушай, брат. Можешь считать удары, но это сделают и без тебя. Можешь молиться, только не словами. Не стыдись своего крика или чего иного. Но самое важное - не забывай глубоко дышать. Если не сумеешь наполнить грудную клетку до дна - подай знак, это позволено.
И ударил с протягом. Девять острейших бритв.
Кулаки пациента непроизвольно сжались, голова вздёрнулась кверху.
- То не боль, - сказал экзекутор. - То один лишь страх. Одолей.
Ударил ещё. В самом деле показалось куда легче - шёлк по шёлку, говорят иногда. Но лишь показалось.
А потом смешалось всё и вся. Кажется, он стонал на выдохе, забирая ртом раскалённый факелами воздух и отдавая обратно. Плеть невозбранно гуляла от шеи до срамных мест и снова до шеи, глаза щипало от пота и слёз, цепь, что шла к блоку в стене и держала запястья на весу, ритмично позванивала - или это происходило лишь в его собственных ушах?
И внезапно оборвалось.
- И что там внутри такое, - бормочет под нос госпожа Леора, возясь в ногах и пытаясь рассмотреть картину через крупные капли пота, что сыплются уже с насквозь промокшей повязки. - Прошлый раз вот так же было - сплошное землетрясение? Да не ори, это делу помеха. Дыши ртом, как в бане, и отвечай. Старшая быстро вышла?
- Под грибами. Выпихнуло.
- Поняла. Спорынья и мускатный орех, дело проверенное. А вторая, генеральская?
- Орри…ой! Насильно выдавливала. Под самый конец.
- Вот-вот. А этот лентяй весь в сестрицу: ручками-ножками зацепился, головой вниз повис, как летучая мышь, хочет ещё месяцок-другой в колыбельке покачаться.
Галина хихикнула - терапевтический смысл шутки был именно в этом. Но не удержалась - вновь начала стонать с надрывом.
Повитуха собиралась сказать, что младенец повернулся боком и придётся делать разворот через ножку, но пожалела пациентку.
"Я такое проделывала лишь однажды, и то роды были влажные. Не сумею - усыплять и резать придётся. Наподобие самого отца вызволять. Пусть лучше пока без страха поработает".
Всё-таки мальчишка - иногда это угадывалось, вот именно! Мальчик слегка колыхался, поворачивался под давлением беспорядочно сокращающихся мышц живота.
"Может и обойдётся, - подумала мейсти. - Слишком диковинные роды, однако".
Обтёрла лоб тыльной стороной руки, крикнула из-за плеча назад:
- Выйдите из сеней - воздух у неё крадёте! Только недалеко.
Тут ребёнок повернулся вниз головкой - и застыл на полдороге. Толчки прекратились вместе с криками.
- Ничего, мамочка, - сказала вслух Леора, - тебе и ему после таких трудов отдохнуть потребно. Лежи, дыши и собирайся с силами.
- Продыхивайтесь пока, - Одгар провёл вдоль бессильно распростёртого тела рукоятью плети. - Нет, голову не вздергивайте, так тяжче.
- Сколько ударов?
- Тридцать три. Это уже, а не ещё.
Затем в самый пожар уронили нечто мокрое и ослепительно холодное, повели вверх-вниз. Барбе зажмурился от странного удовольствия:
- Фу, прямо зажигает. Что там у тебя?
- Горный лёд цельным куском. Живёшь рядом с подвалом - пользуйся, вот мы и устроили отменный погреб. Да, я лебёдку чуть назад открутил. Сможете нынче приподняться и повернуться на спину?
- Если так надо.
- Положено менять орудие после каждой трети. Это вымокло и потяжелело.
- Да полно, мейс. Чисто пушинка.
- Не спорь, - ответил тот. - Вот, гляди сюда. Близнец прежней. И закрой глаза, чтобы в них не попасть ненароком.
Снова удары - поверх плеч, по соскам, животу. Ниже пупка. По торчащим коленям. Выше. Ниже. Раскачивают, будто на качелях. Почти даже не больно. Свыкся? К такому не приучишься.
И тут…
Он приоткрыл рот - не вдохнуть, возразить.
- Не говори. Запрещено. Если выйдет неподобное - вина не твоя, а его.
Палач достал ледяную тряпицу, запеленал тугой член, как младенца-недоростка.
- Не могу, мейс. Все…равно. Сейчас…вывернусь.
- Снова дыши. Успокойся.
Удары - острые, хлёсткие, бесконечные. Нечто расслабилось внизу живота - словно гнойник набух и лопнул. Не наружу - внутрь.
Роженица задышала чаще, пошевелилась.
- Ослабь, отвяжи. На корточки стать.
- Только упоров не отпускай, - задыхаясь, ответила Леора. - Крепче держи. В пояс брюхом упирайся. Вот чёрт - удержать тебя не получится.
На всякий случай достала из сумки чистое полотно, постелила между распяленными ногами:
- Тужься. Тужься, говорю, а то большой ложкой выковыривать придётся.
Повитуха имела в виду всего-навсего акушерские рычажные щипцы, которые валялись на дне, погребённые под остальным имуществом, но Галина вспомнила книгу, где так назывался винтовочный штык.
И испугалась до того, что всё в ней потянуло книзу. Потяжелело гирей. И разорвалось, как гнилая тряпка.
Младенец не удержался внутри, шлёпнулся на пол и завопил в приступе крайнего возмущения.
- Шестьдесят шесть. Возвращайтесь назад, на живот. Я поддержу, если надо.
Барбе неуклюже перевалился на живот - "без рук" проделывать такое и само по себе нелегко, да ещё и цепочка лебёдки перекрутилась.
- Плохая цифра, - пробормотал, устраиваясь на нестерпимо ноющей поверхности.
- Почти что конца света? - Одгар непонятно зачем поддержал светский разговор. - Если цифирь написать на рутенский манер и перевернуть, лучше не станет, мессер. Что шестьдесят шесть, что, с другой стороны, девяносто девять - одно и то же.
- Ты собираешься мне зачесть?
Экзекутор стал перед его лицом на корточки:
- До ста - это не шестьдесят шесть и не девяносто девять, а сколько вам понадобится. Мессир.
Отошёл, чтобы ослабить цепь. Начал было снимать кожаные наручники.
- Мейстер, мне куда больше нравилось свойское обращение.
- Вы о чём, генерал?
- Не стоило бы перед тобой открываться, ты верно сказал. Но у моей духовной супруги дела весьма неважны.
Крепкая рука приподняла голову Барбе за волосы:
- Не смей открываться. Я ж у тебя, чего доброго, пойду на поводке - и убью по недосмотру. Полное бесчувствие на лице написано. Плохой это признак.
- Еще поерепенишься - понял слово? И будешь посвящён во все мои омерзительные тайны. А вообще я живучий и везучий. Если хочешь, могу расписаться в смысле "По поводу моей смерти прошу не винить".
- На хрен. Что делаю - за то и отвечу.
- Так что, будешь командовать?
Палач облизал губы:
- Срочно?
- Вроде бы. Но ладно: у меня не смертельно опасный шок, о чём ты, может быть, подумал, а состояние, называемое по иноземному "сабспейс" или "полный улёт". Когда не чувствуешь, на каком ты свете. При таких симптомах пациента следует устроить поудобнее, не двигая с места накрыть одеялом и напоить тёплым молоком, - Барбе постарался придать голосу некую жеманность, и у него почти получилось. - Да, и подложи что ни на то под коленки. Жёстко - я понимаю, надо, так ведь ещё и весьма колюче. Будто щебня подсыпали.
Под колени ему подсунули мягкое, под голову тоже. Укутали. Молока в заводе не было, сошлись на желудёвом кофе с мёдом, который пришлось давать прямо из чайника, через носик. При этом обнаружились болючие трещины в углах рта. Но после всего прочего это было даже приятно.
- Уф, наконец-то, - повитуха ловко перехватила новорожденного, не дав покатиться дальше, увернула в тряпку и, не перерезая пуповины, уместила матери на колени. - Сейчас я вас, как вы есть, укрою. Ты как, разрывы в себе чувствуешь? Совсем небольшие вроде, не думаю, чтобы пришлось особо зашивать. Так два-три крошечных стежка.
- Поглядеть дай, - с трудом промолвила Галина.
- Да хороший парень, всё при нём, - ответила мейсти. - Только вот как увидишь - испугаешься. Девчонок-то тебе обмытых показывали и в тугих пелёнках. Ты пока спи, ему и поверх тебя хорошо.
- Болит что-то, - проговорила родильница, уже задрёмывая. - Внутри, так с девчонками не было.
- Раньше, с девчонками-то, молодая была, а сейчас тебе сколько? Тридцать четыре исполнилось или побольше?
"А ведь раньше-то сначала дитя отделяли и только потом его место рождалось, - подумала. - Что-то медлим мы с этим. А почему? Я, во-первых, боюсь, что задержится в ней лишнее мясо и начнёт гнить. А во-вторых - что неверно оторвётся и она кровью истечёт, это самое страшное кровотечение, потому что хоть медленное и по капле, но неустанное. И пастушья торба у меня с прошлого года, и крапива… Слабенькие. Сейчас-то все трое живы: и мать, и сын, и плацента. Или рискнуть?"
- Ну вот, теперь у меня не одно тело зарозовелось, а и лицо, - вздохнул, наконец, Барбе. - Дерзай, что ли.
Одеяло сдёрнули, кажется, вместе с кожей.
- Руками за бортик держись - теперь они свободны от растяжки. Ори вволю, до сей поры ты, можно сказать, помалкивал. Упирайся ногами в ступень. Отдавай дереву свои беды.
И снова прилила, с головой окатила боль. Вместе с жизнью. Качели. Весы. Песочные часы. Я-Гали. Гали-я.
- Одгар, всё…отошёл… послед…
- Да уж последнего хлёста делать не стану, - ворчал Одгар, расстёгивая, отбрасывая ремень и стаскивая недвижное тело вниз. - Только ты, ради всего Езу, не отходи. Кто ж его знал, что не одни узлы - и застёжки при той ворожбе не полагаются. И про саму ворожбу поди догадайся. Порка-то была самая ерундовая, а вон как круто обернулось в последней трети.
- Рот…криком порвал…
- Это пустое, серебряные скобочки наденем. Останутся разве что морщины, как от смеха.
- Тогда… в порядке…
- И благо, что мужским волосом не оброс, меньше отравы в кровь попадёт, да и какая там кровь - выпот один. Уж тут я справился.
Наконец она рискнула. Приготовила нитки. Осторожно приподняла тёплое покрывало на животе родильницы. Пережала пуповину в двух местах ополоснутыми в вине пинцетами, взяла специальные ножницы, тоже вытерла.
- Это ведь нечувствительно, - успокоила сама себя. - Там нет никаких нервов.
И одним взмахом перехватила жилистый каналец пополам. Немедленно засочилась кровь, но Леора была наготове: перевязала обрубки в обоих местах, подхватила ребёнка и переложила под бок матери - так ловко, что тот лишь засопел.
И начала бережно массировать живот Галины.
- Больно! Ай, больно! - вскрикнула та. Проснулась.
И нечто с плеском выпало из неё наземь.
Потолок плывёт, стены раскачиваются, чуть притухшие факелы сливаются в одну линию.
- Ты его и в самом деле прибил, Оди.
- То не битьё. Это я боялся до него лишний раз дотронуться - сердце ему успокоить. Уж больно собой хорош. Но ничего, приведём в чувство. Женщинам куда хуже приходится - и ничего, рожают и дальше живут.
- Говорят в Рутене, что если тот, кого мучили, привязывается к своему истязателю, то это ненормально - даже название придумали. Синдром чего-то там. Вот тебе, госпожа Леора, классический случай - мой собственный. Этот упырь лихой всю меня как пестом в ступе смял и в муку истолок, высасывает за раз всё молоко из обеих грудей и ещё добавки просит - а ведь люблю паршивца!
И бережно поцеловала дитя в гладкий лобик.
- Волосики тёмные, это я вижу, - озабоченно проговорила Орихалхо, - как и полагается. Дозрел, выходит. А вот глаза какого цвета?
- Голубенькие, как у всех сроком до месяца, - с важностью проговорил Рауди. - Какие тебе ещё нужны?
- Синие, - ответила Орри. - И чтоб никаких иных.
- Полно препираться, - добродушно прервала их мейсти. - Подумайте лучше, как назвать сынка.
- А чего тут думать? - ответил Рауди. - Решено уже и подписано. Бран. В точности как деда. И чтоб никаких мне больше проказ!
Решено было пока не показывать высшее орденское начальство массам и тем более не отсылать в госпиталь: мейстеры, когда настаёт время, - лекари иным не чета.
На досуге Одгар пояснил своему генералу, как он выразился, физику и механику всего дела:
- Штука в том, чтобы отлучить боль от её видимой глазам причины. Ничего хуже синяков и красных пятнышек под кожей - а получают на полную катушку. Всего: и победы над собой, и мук, и воздаяния. Этот… гумор радости. Слыхали, конечно.
- Угу. Эндор…фины, - Барбе кивнул со своего лежачего места. Скобки ему, натурально, поставили, и ораторствовать было слегка проблематично.
- А вот иная сторона монеты куда менее приятна, - продолжал экзекутор. - Это если никак нельзя, чтобы пациент проговорился. Делается в тайне и наперекор дознавателям. Суставы хрустят, кровищи уйма, общая картинка - хоть святых выноси, а мук, считай, никаких. Это во время допроса, потом-то, наедине, возвращается сторицей. Но можно как ни на то уладить тем же опием. Или обе сонных жилы придавить.
- Надо учесть, - Барбе кивнул.
- Да не прежние времена, чай. Всё перед вашей экселенцей будет как на ладони. Потому сейчас и распространяюсь. Да что там - нарочно вы к нам засланы, чтобы по себе узнали наши способности. Перед орденской мейсти тоже всё было открыто - ну, дело не женское, мы понимаем.
Все трое знали, что госпожа Леора отлучилась на неизвестное время и вообще намерена сменить ориентацию - вплотную заняться родовспоможением. Занятие, по её словам, куда более грязное, чем все экзекуторские, и надобно привести его в какое-никакое чувство.
А ещё Барбе принесли некое "голубиное" сообщение сугубо приватного толка, которым он от широты душевной поделился с обоими палачами. Зная, что дальше них не уйдёт.
- Ха, - прокомментировал Крис. - Значит, обеим дочерям моей давней знакомицы приискали завидных женихов и уже дошло дело до консуммации? Их братец, пожалуй, ненамного опередит рождением своих племянников?
- Только пока тс-с, - Барбе улыбнулся одними глазами за неимением рта.
- Пока? Принимаем. Тайному ещё не время становиться явным, - Одгар словно процитировал кого-то из прежних собеседников. - Но надо же! Целомудренный куда более иных прочих монах, содомит - простите, мессер - приплёл себя к высшим когортам власти.
- И теперь у него будет столько потомства, сколько звёзд на небе, - добавил Крисп.
- Вот и говорится оттого в Завете Заветов: больше чад бывает у неплодной, чем у плодовитой жены, - подхватил Одгар. - Что же, мой генерал, за это определённо стоит опрокинуть… чашку-другую нашей фирменной медовухи. Вам я, так и быть, презентую соломинку.
И все трое с умеренным смехом чокнулись.
© Copyright: Тациана Мудрая, 2013
Примечания
1
Кувада, кстати, - ритуал, при котором муж изображает, что от родов мучается он, а не жена: в лучшем случае - с целью отвести от нее злые силы, в худшем - узурпировать ее способность давать потомство. Иногда повитуха привязывает к его зачинательному месту нитку и… гм… дергает за нее всякий раз, как роженица кричит. А что? По-моему, справедливо.