- Полагаю, прежде чем делать столь поспешные выводы, следует спросить об этом у синьора Леандро. Если, - вкрадчиво добавляет магус, - вы не верите моим словам и этому портрету.
Мессер Обэрто говорит что-то еще, что-то, кажется, крайне важное, но Фантин перестает воспринимать его слова, а потом и вообще окружающий мир: он впервые в жизни теряет сознание.
Глава восьмая
НОЧНЫЕ ВСТРЕЧИ В СКЛЕПЕ И В ДОКЕ
Поэтому обычно бывает так, что первое соприкосновение со сверхъестественным производит наиболее сильный эффект, тогда как в дальнейшем, при повторении подобных эпизодов, впечатление скорей ослабевает и блекнет, нежели усиливается. […]
В многочисленных романах, на которые мы могли бы сослаться, привидение, так сказать, утрачивает свое достоинство, появляясь слишком часто, назойливо вмешиваясь в ход действия и к тому же еще становясь не в меру разговорчивым, или попросту говоря - болтливым. Мы сильно сомневаемся, правильно ли поступает автор, вообще разрешая своему привидению говорить, если оно к тому же еще в это время открыто человеческому взору.
Вальтер Скотт. "О сверхъестественном в литературе и, в частности, о сочинениях Эрнста Теодора Вильгельма Гофмана"
1
От известия о появлении в городе двух ресурджентов до встречи с ними прошел не один час - и для Обэрто это были чрезвычайно хлопотные часы.
То, что представлялось наиболее сложным - договориться с маэстро Иракунди - оказалось в действительности самым простым. Да, ювелир был порывист и вспыльчив, но далеко не глуп. Он выслушал предложение магуса, сквернословя почище иного сапожника, долго ворчал сперва о невозможности такой работы, потом - о затратах, связанных с заказом, наконец заявил: "Ничего не гарантирую" и "зайдите к концу Василиска" (то есть уже вечером). После чего выставил Обэрто из мастерской: "Не мешайте, мессер! Сами же хотите, чтоб быстрей".
Ладно, у магуса как раз было несколько незавершенных дел, которыми он мог заняться до часа Василиска.
"Голос мертвых" отпросился предупредить Папу Карло о воскрешателях - Обэрто отпустил. А сам надел личину почтенного старца и отправился на кладбище.
Потому что обещания нужно выполнять.
Даже если ты - законник, который собирается нарушить главные принципы своего ордена.
2
- Наконец-то, мессер! - в голосе призрака Аригуччи звучит неподдельное воодушевление. - Я уж заждался. Говорят, у вас случилась неприятность тем вечером…
- Ничего серьезного, синьор Аральдо, поверьте. И я бы обязательно навестил вас, что бы ни случилось.
- Мессер, у меня ни на мгновенье не возникало сомнений в том, что вы придете! Вы ведь законник, а законники - люди своего слова.
Сказанное почтенным призраком попадает, что называется, в яблочко. Обэрто улыбается.
- Итак, я здесь. О чем вы хотели говорить со мной?
- Ах, мессер, вы так торопливы! Дела, полагаю? Хлопоты? Все ловите преступников, потревоживших покой уважаемого Циникулли?
- Простите, синьор Аральдо. Я, пожалуй, не очень вежлив…
- …но тому есть причина, ведь так? Всему на свете, мессер, есть причина, а порой даже не одна. - Призрак грустно улыбается и разводит руками, рукава его колышутся двумя пушистыми крыльями. - Такова жизнь, мессер. Она вмешивается в самый неожиданный момент и вносит свои поправки в наши планы. Насколько я понимаю, нечто подобное произошло и с вами.
- Вы чрезвычайно проницательны, синьор Аральдо.
- В моем возрасте и положении быть иным весьма накладно. К тому же… это, знаете, не составило особого труда: догадаться о том, что происходит с вами. Я, собственно, ожидал чего-то в этом роде, еще когда впервые увидел вас в своем склепе. Вы, мессер, уже в тот раз были не в ладах с самим собой. Со своим сердцем.
- Да вроде пока не жалуюсь, стучит без перебоев, - отшучивается магус. Но он вспоминает свою "проповедь" Фантину и изумляется совпадению: ведь речь тогда шла именно о сердце!
- И оно молчало, даже когда вы, мессер, незаконно проникли на виллу Циникулли? Вы, законник, нарушили самое закон! Пусть даже и с благой целью - но нарушили!
- Вы обвиняете меня в этом, синьор Аральдо?
- Ни в коем случае! Скорее, сочувствую. Ваши наставники, а прежде всего - основатели ордена были не очень-то дальновидны. Они учили вас одному, но мир устроен совсем по-другому. Не нарушив закон, вы бы никогда не отыскали перстни. Нарушив - пошли против собственной природы, вернее, против тех принципов, которые уже стали неотъемлемой частью вашего существа. Теперь жизнь и учение борются в вас - и пока что жизнь побеждает.
- Полагаете, это плохо?
- Полагаю, это больно и мучительно - но необходимо. Вы взрослеете, мессер.
- Да ведь я, кажется, уже не мальчик.
Синьор Аральдо, извиняясь, вскидывает руки:
- Разумеется, разумеется! Я недостаточно ясно выразился, мессер. Мне следовало сказать: "Вы растете, изменяетесь". Этот процесс, каким он мне видится, похож на взросление. Дети ведь всегда живут заимствованной жизнью: родительскими представлениями, родительскими "хорошо" и "плохо". Постепенно ребенок начинает понимать, что эти "хорошо" и "плохо" могут не совпадать с его собственными, а мир устроен несколько сложнее, чем он привык думать. Понимание этих в общем-то простых вещей почти всегда болезненно. Рушатся стены яйца, и птенец выбирается на волю.
Какое-то время в склепе царит молчание. Обэрто размышляет об услышанном, синьор Аральдо терпеливо ждет.
- Итак, - наконец говорит магус, - вы советуете мне разбить яйцо моих прежних представлений? Но нарушивший закон единожды - пусть из самых благих побуждений! - уже не смеет называться законником.
- Это не беда, - грустно улыбается синьор Аральдо. - Это как раз не беда. Ничто не помешает вам по возвращении к наставникам покаяться в грехах, принять епитимью и продолжать двигаться по выбранной вами (впрочем, вами ли?) стезе. Загвоздка не в том, что вы нарушили закон, мессер. Загвоздка в том, что вы нарушили его, уже веря в правильность выбранного пути. И до сих пор не сомневаетесь, что вор должен сидеть в тюрьме, а преступник - понести заслуженное наказание. В этом вы, безусловно, правы. И в этом правы были те, кто учил вас таким истинам…
- Но справедливость не достигается обманом и беззаконием, - привычно, но уже неуверенно возражает Обэрто.
- Утешьте таким аргументом тех, чьи судьбы сломаны ловкими купцами или судьями-крючкотворами. Можно говорить правду, действовать по закону - и тем самым творить несправедливые вещи, мессер. Вы наверняка об этом не раз задумывались, но основатели ордена уже подготовили для сомневающихся ответы на все вопросы. Свои ответы, не ваши, свои "хорошо" и "плохо". В Альяссо вы наконец-то обнаружили, что они не совпадают с вашими.
- Я могу ошибаться.
- Разумеется. Человеку вообще свойственно ошибаться. Это магус не может позволить себе ни одной ошибки, ибо он - выше их, он - совершенен, идеален, самодостаточен. Магус задает вопросы, направленные вовне, и никогда - обращенные к самому себе.
- Есть вещи, в которых глупо сомневаться.
- И есть те, в которых глупо не сомневаться. То, что вы говорите со мной об этом, доказывает: вы, мессер, уже сомневаетесь. Птенец разбил яйцо, скорлупу не склеить. Вам остается только одно: принять самостоятельное решение. Любое. Вы можете по-прежнему верить в идеалы братства или же отринуть их все до одного, но теперь это будет ваш сознательный выбор.
- Я… - Обэрто запинается, качает головой, смущенный, - я подумаю, синьор Аральдо. В самом деле, спасибо за совет и участие.
- Всегда пожалуйста, мессер. Когда-то давно я имел честь называть другом одного законника… это старая история, полузабытая и, пожалуй, не слишком интересная. Важно вот что: с тех пор я видел многих братьев вашего ордена - и магусов, и других. Увы, большинство из них предпочитает не покидать яйцо даже тогда, когда вырастает из него. Другие же разбивают скорлупу и оказываются совершенно неподготовленными к миру, который ожидает их по ту сторону белых выпуклых стен. Вы мне симпатичны, мессер, поэтому я бы хотел, чтобы вам удалось выбраться из скорлупы если и не безболезненно, то без роковых последствий.
- Я постараюсь, синьор Аральдо… постараюсь. - Он все-таки берет себя в руки и вспоминает, зачем пришел к призраку. - Позвольте один вопрос?
- Внимательнейшим образом слушаю.
- Вы ведь знали о Фантине? С самого начала знали?
- Это очевидно любому, кто видел несколько поколений Циникулли - хотя бы на портретах.
- Но зачем?..
- Месть, мессер, месть. Сладчайшее удовольствие - и, кстати, единственное из немногих, доступных призракам. Не скрою, была еще причина: хотел, дурак недальновидный, помочь пареньку устроить свою жизнь; но это уже потом, когда я познакомился с ним поближе, а сперва единственное, что двигало мной - желание как следует насолить… даже не нынешним Циникулли, а тщеславцу Бенедетто, всегда оч-чень беспокоившемуся о чистоте крови и не терпевшему упоминаний о незаконных отпрысках. Потому что сам он (открою вам тайну) был именно бастардом. В те времена, кстати, к побочным сыновьям относились не в пример суровей, чем сейчас. Нынешний папа, я слышал, даже объявил нескольких своих бастардов племянниками, дал им внушительных размеров наделы - и ничего, слова никто поперек не сказал. В прежнее-то время доброжелатели устроили бы из этого зна-атный скандал!.. Воистину, прав был древний мыслитель, когда восклицал: "О tempores, о mores!"
Обэрто, конечно же, не может с этим не согласиться.
Также пообещает он выполнить просьбу, которую, прощаясь, выскажет призрак. И выполнит, потому что, даже перестав быть полноценным законником, Обэрто остается человеком своего слова.
3
Седьмой, последний удар колокола отзвенел в вечернем воздухе - и вот Обэрто уже возле ювелирной лавки.
"Голос" Папы, как ни странно, ждет магуса у входа. Сидит на низеньком табурете, потягивает винцо, душой отдыхает. Рядом примостилась симпатичная девица, и они вполголоса воркуют о каких-то глупостях, им одним интересных и понятных. Девица, кстати, та самая, из "Стоптанного сапога". Оказывается, Папа Карло прислал ее, узнавши про ресурджентов: сказал, на всякий случай, вдруг нужно будет весточку передать.
Как в воду глядел! Обэрто тут же велит девице возвращаться в "Сапог" и передать дону Карлеоне некую просьбу. Выясняется {"Vox" сообщает), что и "крестный отец" тоже хотел бы попросить Обэрто об услуге: по возможности узнать, зачем явились в Альяссо воскрешатели.
- Разберемся, - кивает тот. Пока "голос" и девица прощаются, он идет в лавку, где маэстро Иракунди с подмастерьем как раз заканчивают выполнять обещанное. "Подождите, я позову вас, мессер!" - почти рычит Тодаро - что же, магус возвращается на улицу и проводит время в беседе с "голосом", уточняя кое-какие детали. В частности, расспрашивая о том, кто владеет верфью, в которую поместили севшую на мель "Цирцею".
Наконец заказ выполнен, можно двигаться дальше, теперь - в порт. Магус удивляет своего спутника: заявляет, что нужно торопиться, времени мало - но при этом делает крюк, чтобы зайти на рынок и купить два меха дорогого вина. Вручает их "голосу" и велит беречь, как зеницу ока.
Контора хозяина верфи - здесь же, в порту, чтобы далеко не ходить. Сам хозяин - взъерошен и сердит, на приветствие визитеров он рычит нечто невразумительное, явно враждебное, но магус после общения с маэстро Иракунди готов к такому приему. Да и "голос" быстро усмиряет уважаемого Риккардо Барбиаллу, шепнув ему на ухо пару слов. Видимо, авторитет Папы Карло значит для верфевладельца не меньше, чем для ювелира: Обэрто готовы выслушать, хотя принять угрюмое "Ну-с, так что вам, любезный?" за искреннее внимание или душевное расположение способен только совсем уж наивный.
Сьер Барбиалла даже не потрудился сесть - встал у стола, уперся волосатыми кулачищами в учетную книгу, набычился. Молчит, но всем своим видом показывает: недосуг мне о всякой ерунде трепаться, и так хлопот немеряно; словом, давайте поскорей: выкладывайте, зачем пожаловали, и проваливайте подобру-поздорову.
- Я здесь, чтобы помочь вам.
- Да ну? - иронически вопрошает сьер Барбиалла. - А с чего вы взяли, что я нуждаюсь в помощи?
- Если не ошибаюсь, в одном из ваших доков несколько дней назад начали происходить досадные… назовем их, случайности.
- У меня, любезный, досадные случайности происходят каждую неделю. Жизнь, чтоб вы знали, не только из удач состоит!
- Я говорю о том доке, куда поместили "Цирцею".
Сьер Барбиалла тяжело вздыхает и, прищурив глаз, спрашивает наконец:
- Что вы имеете в виду?
- Я имею в виду пропажу инструмента, порчу снастей, протухшую питьевую воду, а также прочие мелкие пакости, которые способен сотворить разгневанный пуэрулло.
- Пальцем в небо! - то ли радуется, то ли огорчается верфевладелец. - Я же вызывал специалистов, советовался. Говорят, все чисто, пуэрулли здесь ни при чем.
- Если быть точным, они заявили, что ни один из известных им пуэрулло не причастен к происходящему.
- Да, - растерянно подтверждает сьер Барбиалла. - А какая, собственно?..
- Разница, видите ли, заключается в том, что вы имеете дело с представителем той ветви мелкого народца, которая почти неизвестна у нас, в Средиземноморье. Они обитают преимущественно на севере, а сюда если и попадают, то случайно.
Верфевладелец мигом соображает, что к чему.
- Во сколько мне обойдется ваша услуга, синьор…?
- Обэрто, но без "синьора".
- Так во сколько мне обойдется ваша услуга, многоуважаемый Обэрто?
- Деньги не важны. Проведите меня в док и велите, чтобы оттуда ушли все…
- Сейчас вечер, на ночь я их и так отпускаю…
- Тем лучше. Я закроюсь в доке и пробуду там, по-видимому, до утра. Никто не должен беспокоить меня, стучать в дверь или даже просто пытаться подсматривать. Раффаэль проследит за этим, верно? - "Голос" кивает. - Далее. Утром, возможно, мне понадобится осмотреть другие доки. При этом по первому моему требованию из них уйдут все рабочие…
- Надолго?
- Думаю, что нет, но не хочу загадывать. Возможно, и надолго. Но обещаю одно: после сегодняшней ночи пуэрулло оставит вас в покое.
- Ну, - с видимым облегчением подытоживает сьер Барбиалла, - это как раз то, что нужно.
- Да, еще. Мне нужны две чистые кружки.
Сьер Барбиалла ничем не выдает, что удивлен просьбой магуса: кружки так кружки! Сам он решает остаться на ночь в конторе, много дел, знаете ли, поднакопилось, мы тут с уважаемым Раффаэлем скоротаем время, чтоб ему одному не скучать.
- Помните: никто не должен до утра стучаться в док или заглядывать внутрь.
- Лично прослежу! А когда приступать-то будете?
- Сейчас, сьер Риккардо. Скоро полночь, времени почти не осталось. Ведите…
Опираясь на трость (и по-прежнему - в личине седобородого старца), Обэрто следует за сьером Барбиаллой. "Голос" идет рядом, несет кружки и мехи с вином.
Док уже пуст, последние рабочие переодеваются и, бросая недоуменные взгляды на эту троицу, уходят. В черном, полном тенями чреве не остается ни одной живой души… ни одного человека, если точнее.
- Возьмите фонарь, - советует сьер Барбиалла.
- Да, поставьте у входа, - вряд ли он понадобится магусу, но ни к чему тревожить и так взволнованного верфевладельца. - Раффаэль, занеси вино и кружки. А теперь, господа, позвольте откланяться. Увидимся утром, - он кивает им и переступает через порог. Дверь захлопывается, Обэрто, прислонив к ней трость, опускает изнутри тяжелый засов.
И в это время свет в фонаре гаснет.
4
Сьер Барбиалла не на шутку взволнован, сьер Барбиалла нервически теребит бороду, стреляет глазами в сторону запертой двери и наконец не выдерживает:
- Как по-вашему, молодой человек, он справится?
- Папа знает, кого просить об услугах, - веско произносит "голос". - Пойдемте, нам не стоит…
Его слова прерываются грохотом из дока, после грохота следует визг, яростный и грозный. Теперь у сьера Барбиаллы и Vox'а не остается ни малейших сомнений: внутри доблестный Обэрто сражается с врагом опасным, незаурядным.
- Может, все-таки…
- Пойдемте, - в голосе "голоса", пожалуй, не слышно уже той уверенности, но он берет сьера Барбиаллу под локоток и увлекает в сторону конторы. - Сказано было: до утра не тревожить. Значит, не будем…
На сей раз его заглушает свирепый рев, от которого волосы у верфевладельца встают дыбом, да и Раффаэлю явно не по себе. Но они уходят - и правильно делают. До рассвета оба не сомкнут глаз, коротая время за картишками и припасенным сьером Барбиаллой мехом с манджагверрой.
Ближе к утру "голоса" найдет посланник от Папы и сообщит, что вчера одному из "уборщиков" дона Карлеоне заказали некоего законника по имени Обэрто.