* * *
Мы сели с ней отдышаться где-то через час, не раньше, за околицей на пригорочке в пасторальном окружении васильков и одуванчиков. Там наверняка и всяких других цветов (типа "мечта коровы") хватало, но нам же не гербарий из них составлять…
Откуда-то из-за рощицы доносились приглушенные расстоянием вопли Митиной мамани. Ха, а ведь в той стороне вроде усадьба боярина Мышкина? Вот, значит, где сбежавший из-под венца дьяк нашел защиту и понимание. Честно говоря, мне даже почему-то было его жалко, и я искренне надеялся, что Афанасий Федорович не даст в обиду бывшего подельника.
Тем паче что у самого гражданина Мышкина были трогательные проблемы в интимной жизни. Яга обещала помочь ему тайным набором мужеусиляющих трав, но не успела, приговор царя был невероятно мягок – ссылка…
– Надо напомнить бабушке, – скорее разговаривая сам с собой, пробормотал я. – Обычно наша домохозяйка слово держит.
– А близнецы-то небось на Проклятую гору ходили, – тоже ни к кому особенно не обращаясь, призадумалась кузнецова дочь. – Ить ежели утром выйти, а к вечеру назад гружеными быть, то иного места и не измыслишь сразу. А так, по времени сходится вроде…
– И что за Проклятая гора? – как можно равнодушнее полюбопытствовал я.
– Да местечко одно в лесу, нехорошее, – разморенно протянула наша "новая сотрудница". – Его все в деревне знают, там трава не растет, грибы не селятся, ягоды не живут. Земля там холодная, ни цветочка, ни камушка, и как-то неприятно так-то…
– А далеко это?
– Проклятая гора, что ль?
– Нет, Манхэттен! – не сдержался я.
– Манхэттен далеко-о, – не задумываясь, признала девушка. – Уж верно далеко, раз мы о нем и слыхом не слыхивали…
– А это нехорошее место, оно как, в плане досягаемости? – честно повинился я. – За пару часов дойдем?
– И быстрее дойдем, отчего ж не дойти, а тока чего ж нам с вами одним, в лесу, у Проклятой горы, на пару делать? Подозрительно как-то… может, мне батюшку с собой позвать?
– Кузнеца? Нет, кузнец нам не нужен, – твердо определился я, вставая. – Время не позволяет, идем. Если кто потом что-то невежливое скажет, ты мне переадресуй – посадим на пятнадцать суток за оскорбление органов при исполнении.
– За любое, любое оскорбление?
– Ну, не так уж чтобы и…
– А вот если вчера дед Фионтист меня в своем саду за подол поймал да "яблоневой плодожоркой" обозвал прилюдно. За это ему будет что-то?
– Не уверен…
– Ну хоть намекнуть ему на каторгу сахалинскую можно?
– Можно, намекай.
Счастливая девица вприпрыжку побежала впереди меня, указывая дорогу. Шли через все село, куда-то к лесу, местные при виде разрумяненной Маняши и сурового меня тихо шушукались, но вслух неудовлетворенности не проявляли. Зато когда мы практически шагнули на опушку, вслед ударила скорострельная очередь мобильной деревенской частушки:
Шла Маняша темным лесом
С милицейским мракобесом!
И какой же интерес
Энту пару тянет в лес!
Найду я этого голосистого сатирика, ей-богу, найду… И, как говорится, первым же этапом за Уральский хребет, "на гастроли". Шучу, черный милицейский юмор…
По лесу шли довольно долго, маловразумительными тропинками. То есть, если меня одного здесь бросить, я дорогу назад ни за что не найду, ни по солнышку, ни по мху с северной стороны деревьев. Деятельная Кузнецова дочь скакала, как коза, не зная усталости, оставалось надеяться, что фамилия ее папы не Сусанин…
В самой чаще было не в пример прохладнее, воздух казался едва ли не объемным от насыщенности зеленоватым хвойным ароматом. Деревенская жительница болтала без умолку, видимо искренне считая, что чем больше она на меня вывалит информации, тем вернее мы возьмем ее в отделение.
Сначала я даже чуточку вслушивался в безумно знакомую историю о заезжем купце, который занял деньжат у богатого мужика из соседней деревни, а тот, смеху ради, возьми да и потребуй взамен купеческого мяса с левой ноги… Если Шекспир не переворачивается в гробу каждый раз при этой деревенской брехне, то я уже не знаю, где справедливость?
– А вот же она!
Я не сразу замедлил шаг и почти вписался носом в широкую крестьянскую спину девушки. Угу, вот это, стало быть, и есть та самая Проклятая гора. Обычный холм посреди лесного бурелома, сходство с Лысой горой, где живет Кощей, едва ли не зеркальное. Приведи меня сюда с завязанными глазами, я бы легко обознался.
– Вот оно, место дикое, страшное, нелюдимое…
– Здесь, наверное, загорать хорошо, – чуть натянуто улыбнулся я. – Песочек теплый, и не подсматривает никто… Курорт!
– Песок холодный, – недоуменно покосилась на меня кузнецова дочь.
Я шагнул вперед и, приложив ладонь, вмиг отдернул ее, как после ожога. Песок не был холодным, он был ледяным! И это прямо на солнечной стороне, в полдень, среди белого дня. Либо необъяснимый научный феномен, либо… то, что мы ищем. И, кажется, скорее второе…
– Ну что, попробуем обойти вашу гору кругом. Может быть, попадется что-то интересное!
– Ой, а что?
– Не знаю, не знаю… К примеру, хотя бы, вот-вот… есть!
На песке четко отпечатались следы крестьянских лаптей примерно сорок шестого размера. Рядом отыскались такие же отпечатки, но уже босых ног. Ерофей и Прохор, близнецы братья (кто более матери-истории ценен?). Маняша опять ускакала вперед, и ее звонкий голос звенел как колокольчик во ржи:
– А я вона чего нашла-а!
Подойдя поближе, мне оставалось только присвистнуть – действительно, уж нашла так нашла. Две лопаты, старый мешок, до половины набитый кусками грязно-серой соли, и буквально в двух шагах разрытый ход, ведущий в глубь холма. Следы пребывания подберезовских коммерсантов нашлись, вот только самих их не видно…
– Дак я внутри посмотрю?
– Стоять! – вовремя рявкнул я. – Смотреть, что там внутри, имеет право только старший по званию. Вам разрешаю стать с лопатой вот здесь, справа, и бить по башке каждого, кто попробует приблизиться. Враг может быть в любом месте и в любой момент, не теряйте бдительности…
– Ой, да уж как скажете, батюшка сыскной воевода, – не совсем впопад отрапортовала Маня, подхватывая одну из лопат на плечо. – Ежели че подозрительное замечу, то так вдоль хребта оглажу – до старости стройным ходить будет!
– Угу, но помните, своих не бьют, – на всякий пожарный заострил я и, поправив фуражку, нырнул внутрь.
Холод ударил со всех сторон одновременно, как неожиданно налетевший полярный фронт. Первые шага три-четыре под пальцами на стенах скрипел песок, потом явно стала скользить слежавшаяся соль. Итак, место захоронения найдено. Один вопрос – где пропавшие братья Бурьяновы…
Я дошел до самого конца раскопа, нашел брошенный молоток и согнутый непонятной силой лом. Но на первый взгляд ни тел, ни крови, ни костей, ни обрывков одежды. То есть там темно, конечно, но глаза привыкают, а на ощупь точно ничего подозрительного нет…
На выходе едва не был огрет лопатой! Маняша от скуки слегка мандражировала, а как единственной дочке кузнеца ей с детства приходилось таскать папе то молоток, то железку какую. В результате бог девочку тоже силой не обидел. Иногда мне казалось, что в Подберезовке самое физически недоразвитое существо – это я…
Вместе мы дважды обошли Проклятую гору и даже взобрались на ее макушку. Тот же ледяной песок, но больше никаких улик и никаких следов.
– Возвращаемся, – скомандовал я.
Смысла торчать тут далее не было, надо тащить сюда Ягу и думать на месте. Без серьезной консультации нашей эксперт-криминалистки в этом мутном супе ловить нечего.
В целом расследование явно сдвинулось с мертвой точки, хотя и скорее добавило новых вопросов. Предположительно Кощей устроил усыпальницу своей супруги по принципу собственного же дома. Сверху навалил гору соли, через которую ей ни за что не выбраться, а… стоп! Она же покойная, то есть умерла!
Неужели не добил или всерьез боялся, что может воскреснуть? Или же (не приведи господи, но маньяки всякие бывают…) он замуровал женщину живьем?! Просто кошмар какой-то… С гражданина Бессмертного, конечно, станется, но мы пока ТАКИХ семейных дел не расследовали. Нет, все-таки хорошо, что Олена уехала к тетке, я бы, наверное, с ума сошел от беспокойства, будь она сейчас рядом.
– Никита Иванович, а тут вон какая-то монетка валяется. Можно я себе подберу?
– Можно, – не отвлекаясь, буркнул я, даже не глядя, за чем она там нагнулась…
И в этот момент грянул выстрел! Шагов с двадцати, не дальше, ей-богу… То есть сначала я услышал грохот, а потом с меня сорвало фуражку. Помнится, я еще успел ее подобрать, отметить на околыше дырочку, в которую свободно влезал большой палец, и только тогда броситься на застывшую столбом Маняшу…
* * *
– Ложись, дура!
…Следующий кусочек свинца влепился в смолистую кору сосны, около которой она только что стояла. Я прижал ее всем телом, стараясь максимально закрыть от пуль, и слышал, как ее девичье сердечко бьется мне в грудь.
– Ой…
– Что? Ты не ранена, не зацепило, кровь не идет?
– Благодарствуем, – тихо, в самое ухо, прошептала приличная девушка. – А тока я ить это… другого люблю.
– Не понял! – не понял я.
– Ну… вы бы слезли с меня как-то… не ровен час, увидит кто – жениться придется. А оно нам обоим не в радость…
– Логично. – Я осторожно скатился с нее под куст и внимательно осмотрелся.
Из-за дальних сосенок все еще виднелся пороховой дым, но ведь это абсолютно не значит, что неизвестный стрелок все еще там. Табельного оружия при мне – только планшетка, ей особо не навоюешь. Кто бы по нам ни палил, ему нужно время на перезарядку пистолетов, благо техника еще не шагнула так далеко, как хотелось бы киллерам.
На нас, честных милиционеров, часто охотятся, и за год своей службы в Лукошкино я бы мог все покушения в то же лукошко складывать. Но об этом лучше потрепаться в другой раз, сейчас не время. Если нет возможности защищаться, надо убегать! Я сделал знак пальчиком воодушевленной Маняше, и мы дружно дали деру на полусогнутых. Стреляли нам вслед еще три раза! Один прицельно, но мимо, и два наугад, в белый свет, как в копеечку…
Кузнецова дочь ржала как ненормальная! Ей это, видите ли, в диковинку – стрельба, опасности, развлечение такое, ага… Ну а мне эти радости уже приелись, и я волок визжащую от переполненности новыми ощущениями красавицу, максимально петляя, пригибаясь и прячась за деревьями. Каким седьмым (восьмым, девятым!) чувством милицейской интуиции мы выбрались к Подберезовке – ума не приложу!
Чудом, просто чудом, иначе никак! А когда наконец отдышались, я от бега, она от хохота, прямо у околицы нас встретила взлетевшая из-за забора частушка:
Участковый из лесу
Вывел за косу красу…
Знать, теперь уже не наша -
Милицейская Маняша!
Спасибо, очень вовремя, конкретно, трогательно и, главное, чувствуется искреннее внимание ко всем нам. И от этой самой Мани, как я понимаю, нам уже по гроб жизни не отвертеться. Что Яга скаже-эт! Но, как ни парадоксально, проблемы начались не с Ягой, а с моим младшим сотрудником… Он ждал нас у дома кузнеца, мрачный как грозовая туча и даже, кажется, заметно увеличившись в размерах.
– Как успехи, Мить, докладывай.
– Да уж доложу…
– Дьяка нашли?
– Да уж нашел…
– Обошлись без членовредительства?
– Да уж без того и другого…
– Мить, случилось что? Какие-то проблемы? – Я его раньше в таком состоянии никогда не видел. Вот словно бы его кто-то самым предательским образом обидел, и этот кто-то… я? А отчаянная Кузнецова дочь лишь демонстративно стряхнула соломинку с сарафана (приподняв подол выше колена!) и томно попрощалась:
– До свиданьица вам, Никита Иванович! Ежели опять понадобится где чего – по дворам там али снова в лесу, тока свистните… Завсегда помочь рада всем моим девичьим старанием!
– Э-э, Маняша, – хлопнув себя по лбу, я вспомнил о том, что она подбирала какую-то монетку, – а деньги?
Она молча, с непередаваемой крестьянской грацией опустила мне на ладонь маленький серебряный кружочек и, покачивая бедрами, скрылась за калиткой. Митяй взвыл, словно раненый слон в индийском кино, и рухнул плашмя – грызть землю! Зрелище редкое, но если не обращать внимания на его актерские припадки, то он быстро успокоится и сам расскажет, что произошло…
Поэтому я не глядя сунул монету в карман и под любопытствующими взглядами вездесущей деревенщины пошел в наш домик. Дело уже к вечеру, я голодный, ужин наверняка заслужил, бабка за одну простреленную фуражку закормит меня до отвала. А ведь еще удалось раздобыть целую кучу ценнейшей рабочей информации! Нет, сегодня я мог по праву гордиться собой…
– И что, вот так вот бросите меня, и все? Даже не выслушаете боевого товарища в горе великом! И не окажете внимания к страданью моему душевному, покуда страсть африканская меня поедом не съела?
Я не отвечал. Митька, гулко топая за моей спиной, продолжал жалостливо стенать:
– А ить я скажу, скажу, как бог свят, все, что на душе накипело, на сердце налегло, на… В общем, уж не помню, в каком еще месте, но тока мне и там как есть плохо!
Вот видите, я же вам говорил, главное – не оборачиваться. Ему деваться некуда – он же молчать не может по определению…
– Когда я вас в деревню родную на молоко парное от дел служебных отдыхать вез – вот уж не думал такое поведеньице в благодарность словить… То вы у нас скромник холостой, то за единственной преступницей снами грезите, а то уже и девок наших, подберезовских, с собой в лес прилюдно волочете! Нет, ежели у вас полюбовность резвая, что аж до венца дотерпеть невмочь, так я начальству любезному все как есть уступлю! Ужо не заплачу небось, не зарыдаюсь на людях-то… И не узнает никто, какова змея Митьке милицейскому сердце сушит!
Ага, дошел до сути. Тут, главное, не мешать и не перебивать вопросами. А там его уже и силой не удержишь…
– Ить я же и не ревную ни капельки! Нет, упаси меня боже, вас с вертихвосткой энтой… которая мне, про между прочим… вот тока вчерась… такого всякого наобещалася – в двух ладонях не удержишь! Да тока непонятно, куда же нравственность в наших рядах катастрофически падает? И на кой она вам… в смысле… я ж сам думал… Не погуби, Никита Иванович, отец родной!
– Митя, – наконец обернулся я, – прекрати истерику. Между нами ничего такого не было, исключительно рабочие взаимоотношения. Марш в дом, расскажешь нам с Ягой, как прошел день.
– Точно, ничего не было? – привередливо сощурился он. – А побожитесь!
– Вот те крест, – широко перекрестился я, нагло пародируя отца Кондрата.
Сработало, мой напарник удовлетворенно шмыгнул носом и распахнул передо мной дверь, вежливо приглашая войти первым.
* * *
Так… картина не помню какая, но дубль точно второй. Лежит наша опытнейшая эксперт-криминалистка на лавке кверху пузом, а на ее узкой груди восседает здоровеннейший паук! Кто куда, а Митяй за оглоблей… Минута делов, и он уже в боевой готовности, вздымает дрын и дышит с мясницким кхэканьем. В общем, все красиво, зрелищно, но меня уже понемногу напрягает однообразием…
– Митенька, будь умницей, брось палку свою дурацкую да на стол накрывай. Вот уже участкового ужином отпотчуем, так и информацией на круг все и поделимся.
Наш начитанный ревнивец невольно вздрагивает и хоть дрын уже не роняет, но по лицу видно: борется с собой – сил нет… Думаю, я даже оказал ему услугу, с третьей попытки вырвав оглоблю из его рук.
Яга встала, аккуратненько сняла паука и передала его на лапы бдительно сторожащему Василию. Кот унес насекомое за печку и… надеюсь, не съел. Бабка танцующей походкой, даже не прихрамывая, прошлась по горнице, явно довольная собой и достигнутыми результатами. Кто ж, по крайней мере, у двух из нас сегодня был продуктивный день.
…Ужин состоял из смешанной кухни братских народов – азербайджанское харчо с бараньей печенью и русская картошка с грибами. Сладкий стол тоже был разноплеменным – знаменитая назимовская пахлава и бабкины блины с ягодами и медом.
Митька за свой прошлый обеденный демарш был выдворен с чугунком в сени, отныне субординацию Яга блюла еще более свято, пришлось соответствовать. Впрочем, как и всегда, я об этом не пожалел…
– Ну вот, а теперича, сытый-напитый, давай и меня, старую, слушать будем. Во-первых, скажу тебе, соколик, как есть на духу – здесь ее могила, сокрыта в лесах тутошных! Я ажно две экспертизы серьезные провернула, кучу времени потратила, гору снадобий извела, а до истины докопалася.
– Проклятая гора. Два с половиной часа по лесу пешим ходом. На вид – копия Лысой горы Кощея. Песок ледяной. Внутрь ведет раскоп метра три-четыре в длину, две лопаты, мешок, молоток и скрученный в узел лом. Я там был сегодня.
– Тады… тьфу на тебя, Никитка! Ну да у меня, поди, еще пара козырей в рукавичке припрятана, уж давай теперича ты первый рассказывай.
– Может, Митьку позовем?
– Зови, – легко согласилась Баба-Яга. – Дело верное, че ж по два раза будем ему детали растолковывать…
И вот когда мы уже всей опергруппой уселись за столом, я красочно и как можно подробнее описал свою сегодняшнюю одиссею. И то, как ко мне привязалась Маняша, и как обходили с расспросами все село, и как нашли следы братьев Ерошки да Прошки, и, естественно, как в меня стреляли… Последний факт возмутил моих сотрудников до глубины души!
– Никитушка, сокол ясный, – едва сдерживая рыдания, беспомощно лепетала бабка. – Да как же ты так… да ить убили бы тебя злодеи неведомые, все отделение без главы оставив… Вот ить, еще на пальчик ниже, и нет у нас сыскного воеводы… Ой, да и за что ж таковые напасти! Ты ж еще молоденький совсем, тока тока жениться надумал, а они в твою головушку светлую свинцовы орехи пулять удумали… Ой горе горькое!
– Бабушка, я – живой…
– Энто покуда живой, – рычал Митька, меряя горницу тяжелыми шагами. – А вот как вдругорядь возьмет злодей неведомый прицел получше… Я бы, к примеру, точно в пузо вам целил – и мишень крупная, и ежели даже не в самый центр, так и все одно больно! Ох, покажите мне мазил энтих, я с ними по-свойски покалякаю – по гроб жизни запомнят, куда при виде участкового дуло пистолетное себе засовывать следует…
– Вась, хоть ты их угомони, – в отчаянии взмолился я.