"Я - народный контролер" - и требуешь предъявить изделия для проверки качества. Вот, собственно, и все. Ну, там, где качество трудно проверить, - так ты на глазок, а если сомнения, то берешь то, в чем сомневаешься, и сюда везешь…
- А как же? - не понял Павел.
- Чуть позже я тебе объясню! - успокоил его хозяин кабинета. - А пока скажу, что выпал тебе нелегкий район действий, так сказать. Северные места… И условия там, конечно, приближенные к боевым. А может, ты не хочешь? Ты скажи! Может, ты не готов к этому?
- Да нет, готов! - заверил товарища Калинина Павел.
- Ну, а может вопросы есть? - поинтересовался хозяин кабинета.
- Есть, - признался Добрынин. - Насчет служебной жены… Как-то… неловко…
- Ну, брат, это надо, - понимающе закивал товарищ Калинин. - Мне и самому трудно, у меня ведь тоже и моя, венчались еще до семнадцатого, и служебная… Что поделаешь, такой порядок. Я ведь из Твери сам, жена с детьми там осталась, а здесь служебную получил. Правило такое - кто не из Москвы, тот здесь жену получает, так сказать, номенклатурную. Да ты не бойся, они у нас проверенные и пользуются полным доверием, а если что, не стесняйся, говори, и мы заменим…
- Ну, раз порядок… - развел руками Павел.
- А может, еще что-нибудь волнует? Может, о своей семье думаешь?! Так ты не беспокойся, они у нас будут под партийной заботой. Так что все в порядке, как видишь… Ну и теперь самое важное. Решил я тебе, Павел, подарок сделать… Непростой подарок… - Товарищ Калинин испытующе посмотрел в глаза народному контролеру. - Такой подарок, за который многие полжизни отдали бы. В общем, коня белого дарю тебе.
И, тяжело вздохнув, товарищ Калинин на некоторое время замолчал, то ли обдумывая что-то, то ли погрузясь в воспоминания.
А Павел слушал возникшую тишину и думал. Думал о том, что не случайно, должно быть, его выбрали, и не из-за желания избавиться от честного и правдивого человека. А были, видимо, на то особые причины, о которых он если и узнает, то очень не скоро.
За окном вечерело, и, несмотря на то, что рядом жил своей бурной жизнью большущий город, было тихо и спокойно. И, может быть, даже спокойнее, чем в это же время в деревне Крошкино, где с наступлением первых сумерек осмелевшие из-за своей невидности дворовые собаки начинали переговариваться-перепаиваться, рассказывая друг другу, кто из них какого размера кость получил, и так этот лай стоял бы до полуночи, пока осовевшие от него хозяева не обругали бы свою псину последними словами, после которых в дело уже мог бы пойти деревянный колок, и собаки, конечно знавшие об этом, замолкали, уткнув свои носы в теплую землю.
Товарищ Калинин вдруг очнулся, обошел свой письменный стол и вытащил из его ящика книжечку, которую тут же протянул Павлу.
"Детям о Ленине", - прочитал Павел название и посмотрел на обложку, где великий вождь был изображен на скамейке, окруженный гурьбой ребятишек.
- Ты не смотри, что название такое, - сказал уже уставшим голосом хозяин кабинета. - Эта книга тебе очень пригодится! Она, в общем-то, не только для детей. Ну вот, я тебе вроде все сказал. Завтра днем на аэродроме тебе седло передадут. А сейчас поезжай домой, отдохни…
- А как же белый конь? - негромко спросил Павел и тут же смутился из-за наглости своего вопроса.
- Конь? - повторил товарищ Калинин. - Коня тоже привезут на аэродром. Он здесь, в кремлевских конюшнях. Хорошо?
Почувствовал тут Павел в себе наличие такого желания, о котором не сказать товарищу Калинину он не сможет. Но как сказать - он не знал, потому как второго наглого вопроса задавать не хотелось.
- Ну что молчишь? Вижу, что о чем-то просить хочешь? - проницательно подметил хозяин кабинета.
- Да я… вот…
- Ну говори, не дакай!
- Хотел бы, товарищ Калинин…
- Да называй ты меня по имени, мы теперь равные!
- Ну… хотел бы я, Михаил, на этом коне от Кремля до аэродрома проскакать…
- Да-а… - сказал товарищ Калинин. - Желаньице, я тебе скажу!
- Но это если можно, а если нельзя, то…
- Сейчас! - остановил Павла хозяин кабинета и подошел к телефону. - Эй, Вася! - сказал он кому-то. - На завтра эскорт свободен? Да? Хорошо. Тогда прикажи, чтобы к двенадцати был готов у Спасских ворот! - Ну вот, - опустив трубку, товарищ Калинин посмотрел на народного контролера. - Порядок. Будет тебе конный проход!
- Спасибо! -глаза у Павла загорелись, и он едва сдержал свой порыв обнять товарища Калинина и расцеловать его.
- Потом спасибо скажешь! Главное - Родину люби и делай все для ее блага! Ну все, иди! Нет, постой, скажи-ка мне, зачем топор с собой принес?
- Жена в дорогу дала, - объяснил Павел, поднимаясь из-за стола.
- Вот так да! - усмехнулся хозяин кабинета. - Молодец жена! Правильно дала! Тут жизнь такая… да…
За дверью в коридоре стоял красноармеец, который и проводил Добрынина вниз к автомобилю. Виктора Степановича в машине не было. Только шофер сидел, сонный и молчаливый. Ни слова не сказал за всю дорогу. Лишь когда остановил машину у подъезда, напомнил, что квартира у Павла под третьим номером.
Дежурный дворник открыл Павлу двери в парадное. Добрынин поднялся на третий этаж, вспомнил про ключ, врученный ему дворником. Нашел его в кармане брюк и отпер двери. Котомку оставил в прихожей, а книгу "Детям о Ленине" взял с собой и прошел в кабинет.
Включил лампу с зеленым абажуром, и так уютно стало в этой самой человечной комнате квартиры. А тишина, она была непоколебима и настраивала на серьезные мысли. И, усевшись за письменный стол, открыл Павел перед собой первую страницу подаренной в Кремле книжки. Открыл и стал читать.
Прочитав первый рассказ о Ленине, Павел решил на этом пока и остановиться, тем более, что захотелось подумать немного о смысле и морали этого рассказа. Речь в нем шла о том, как однажды Ленин попал в дом поморских рыбаков одной северной народности. Пришел он туда как гость, и тут же хозяева накрыли на стол и стали угощать Владимира Ильича их национальным супом, который, конечно, для европейского человека показался очень невкусным. Но ничего не сказал им об этом Ленин, а только поблагодарил за угощение. А они, решив, что суп Ленину очень понравился, предложили еще, короче - добавки ему дали. И тут Ленин ничего не сказал, и все съел, как учили его родители еще в далеком Симбирске - повлияло, конечно, воспитание, "общество чистых тарелок" семьи Ульяновых, но и не только это.
"Да, - подумал напоследок Павел. - Не зря мне эту книгу подарили. Сказали же, что на Север пошлют… Значит надо уважать национальные супы и другую еду…" Усталость замедлила процесс мышления, и Павел почувствовал, что засыпает. Но спать сидя не хотелось, и он, оставив свою одежду в кабинете, пошел в спальню. Зашел, закрыл за собой дверь и постоял пару минут, привыкая к темноте. Большой белый квадрат кровати быстро рассеивал ночной мрак, и очень скоро Павел разобрал, что его служебная жена занимает ближний к нему край. А разобрав это, он обошел кровать и лег с другого края, оставив между собою и женою не менее метра. Накрылся краем одеяла, ощутил ватное тепло, окутывавшее его, и заснул, улыбкою прощаясь с уходившим в прошлое таким удивительным до сказочности днем.
Глава 8
Звонок с седьмого урока в московской школе, что была в Даевом переулке на Сретенке, прозвенел минут на пять раньше обычного, и буквально через минуту двери классов раскрылись, и в широкий и светлый коридор организованно вышли мальчики и девочки в аккуратно повязанных на белые сорочки алых галстуках. Вышли и быстро построились поотрядно, как и полагается в таких случаях. Директор школы Василий Васильевич Банов прошел вдоль пионерских шеренг, строгим взглядом оценивая внешний вид учащихся, потом вернулся на середину коридора, выслушал рапорты о готовности классных отрядов к линейке и сказал:
- Ну что, по учебе и другим показателям за прошедшую неделю первое место занял пионерский отряд пятого-А класса, и за это отряд премируется сегодня встречей с кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР Сильиным Григорием Маркеловичем.
Пионеры стояли, затаив дыхание. Их взгляды были прикованы к директору школы. Директор был одет в темный костюм, сидевший, однако, на нем несколько неуклюже, а на лацкане горел звездою орден Красного Знамени, на который то и дело "сползал" взгляд мальчишек, взгляд, полный зависти и восхищения.
- Ну что, - продолжал Василий Васильевич Банов. - Я понимаю, что было бы несправедливо полностью лишать остальные отряды встречи с кандидатом в депутаты, но в любом деле надо проявлять и твердость! Поэтому предлагаю каждому отряду делегировать на встречу по три лучших пионера, которые потом смогут доложить обо всем услышанном своим отрядам. Все, можно разойтись. А отряду пятого-А класса приказываю собраться в полном составе в красном уголке школы ровно через двадцать минут.
Пионеры разошлись по своим классам для открытого голосования по делегатам на встречу. Только пятый-А - двадцать восемь мальчишек и девчонок, сплоченных в один живой коллективный организм, вышли дружно на улицу поглазеть на проезжающие иногда грузовики. Петя Кольцов, их пионерский вожак, обязал Ваню Климчака быть ответственным за время, потому что у Вани были единственные на весь класс часы.
В Даевом переулке было тихо и грузовики не ездили. Девчонки собрались отдельно в кружок и принялись что-то обсуждать, а мальчишки стояли по двое - по трое, изредка перебрасываясь не очень важными словами.
И вдруг тихо подошла машина - черный "ЗИМ", - остановилась у входа в школу, и из нее вышел высокий коротко остриженный мужчина с кожаной черной документной папкой в руках. Он поправил воротник рубашки, дотронулся рукой до узла галстука, проверяя свою опрятность, потом поднялся на школьный порог.
Красный уголок, а располагался он в самом конце коридора, размером был чуть больше обычной классной комнаты, но всегда отличался завидной чистотой. Каждый учебный день по заведенному графику в нем убирали два человека, убирали на совесть. В графике значились не только ученики, но и учителя, включая директора школы. Во время этих уборок дежурные мыли пол, протирали углы, снимали со стен стенгазеты и прочие политические материалы и аккуратно вытирали с них пыль. Вот и в этот день красный уголок просто блестел. Пятый-А уже сидел на лучших местах, а в задние ряды стульев проходили делегаты от других пионерских отрядов.
Кому-то не хватило места, и догадливые мальчишки и девчонки составили стулья по два вместе и усаживались на них втроем.
Открылась дверь, и в уголок вошли директор и кандидат в депутаты. Вся ребятня встала и застыла торжественно.
- Здравствуйте, товарищи пионеры! - кандидат в депутаты кивнул ребятам и глянул на директора.
- Садитесь! - сказал директор.
- Смотри, какая у него родинка на щеке! - прошептала одна девочка-пионерка своей подружке.
- Да… - закивала вторая. - Так похож на полярника Ширшова!
- А ты что, его видела? - удивилась первая.
- Ага, в газете…
И вдруг, поймав на себе директорский взгляд, девочка запнулась и покраснела.
- В газете? - шепотом переспросила ее подружка, но вместо ответа получила легкий шлепок ладошкой по ко ленке.
- Ну что, - снова заговорил директор, оглядывая внимательные лица собравшихся ребят. - Разрешите представить вам кандидата в депутаты Верховного Совета РСФСР, директора прославленного завода "Серп и молот" Григория Маркеловича Сильина. Вы можете задать ему вопросы… ну и поговорить… Пожалуйста!
Директор вышел из комнаты, а кандидат в депутаты опустился на поставленный для него стул. Казалось, кандидат волнуется. По крайней мере, чувствовал он себя неловко, жевал свои толстые губы, словно обдумывал возможные ответы.
В первом ряду поднялась рука, и Григорий Маркелович кивнул низкорослому мальчишке, желавшему задать вопрос.
- Товарищ кандидат, расскажите о вашем детстве! - попросил мальчишка.
Сильин перестал жевать губы, поднес правую руку к лицу и в раздумье дотронулся пальцем до родинки на щеке.
- Ну, такого детства, как у вас, у меня, конечно, не было, - стал рассказывать кандидат в депутаты. - Родился я в деревне Панино Московской губернии. Сейчас это - Можайского района. В крестьянской семье. Отец был печником, и меня учил этому делу. Умер он рано, мне тогда пятнадцать лет убыло. Ну, пока он не умер, ездили мы с ним и с братом мамы по Подмосковью, на дачах печи клали, а как умер он, так и остановилась работа. Хорошо, что родственник мой устроил меня в техническую контору Гиллерта, была она тогда на Басманной. Стал я там учеником печника. Положили мне жалованья восемнадцать рублей в месяц на своих харчах… Вот такое детство было…
- А расскажите нам, пожалуйста, как жили рабочие-печники при старом грабительском строе! - попросила курносая девочка из первого ряда.
- Ну, как жили? - сам себя спросил кандидат в депутаты. - По утрам я пил кипяток без чая с булкой, в обед съедал фунта полтора ситного хлеба, обязательно черствого - он и стоил дешевле, и уходило его меньше. Вечером, когда уже и спину не разогнешь от усталости, забредешь в грязную харчевню, возьмешь там постных щей да каши. Вот, так сказать, рацион рабочего. Только по воскресеньям я в виде роскоши разрешал себе… не мясо, нет!.. фунт свежего ситного хлеба из крупчатки. Ведь был я еще мальчиком, и ой как хотелось чего-нибудь вкусного и хорошего. Что и говорить, страшная была жизнь. По воскресеньям десятник заставлял ходить в церковь, а вечером читать себе вслух газету "Русское слово". Иногда он уходил с друзьями в чайную, заказывал там чаю - пять копеек пара чая, и играл в карты, в любимого козла. Хорошо еще, что десятник непьющим был и меня приучал к трезвости. Остальные все пили, - да и как не запить от такой жизни!
В комнату тихонько протиснулись две старушки-учительницы и притаились, встав под стенкой и вслушиваясь в рассказ Сильина.
Снова поднялась детская ручонка - в этот раз в третьем ряду с правой стороны, у окна.
- Пожалуйста-пожалуйста
- -подбодрил кандидат в депутаты пионера, увидеть лицо которого он никак не мог - настолько тот был мал.
Мальчишка поднялся и как бы растерялся из-за того, что все на него обернулись.
- Ну, говори! - по-дружески улыбнулся ему Сильин.
- А… а вы на фронте были? - наконец спросил маленький пионер.
- Конечно, был, - Григорий Маркелович кивнул. - И в Первую мировую, но больше в Красной Армии. И скажу вам, что Красная Армия - это целый университет. Мы часто останавливались в бывших помещичьих имениях. И первым долгом искали библиотеку. Во время гражданской войны я успел прочитать почти всех классиков. А в зарядном ящике я всегда возил с собою две-три еще не прочитанных книги…
В комнату просочились тихонько еще три учителя: один старик-географ и двое двадцатилетних парней-физкультурников. Они попросили старушек-учительниц продвинуться дальше и сами заняли их места под стеной.
- Про завод расскажите! - попросил кто-то, даже не подняв руки.
Но кандидат в депутаты не обратил внимания на нарушение пионерского этикета.
- Про завод? - переспросил он и тут же стал рассказывать. - Ну, завод "Серп и молот" раньше звался заводом Гужона… Пришел я на него в двадцать первом после демобилизации. Напоминал он тогда кладбище - так тихо и заброшено все было. Типичная картина для заводов того времени: оборудование ржавело и портилось, работа производилась только в подсобных мастерских. То была пора "зажигалок", как принято говорить. Рабочие делали зажигалки, спичек ведь в то время всеобщей разрухи почти не было! Делали и другие ходкие товары, которые можно было выменять у крестьян на хлеб и картошку. В мартеновском цеху "Серпа и молота", куда я попал, работала только одна четырехтонная печь. То, что она действовала, представлялось чудом. Мне, пришедшему из Красной Армии и привыкшему к дисциплине и порядку, казалось диким то, что я увидел в цеху. Рабочие относились к заводу потребительски, чтоб не сказать хищнически. Производили топоры, шинное железо и еще что-то, что можно было менять на продукты. Железо расхищалось и уносилось за ворота. Сплошная масса состояла из одних шкурников и обывателей. Но на заводе оставалось немало и честных, сознательных рабочих. Группа таких товарищей устраивала на заводе засады и ловила шкурников, когда те таскали заводское железо. Ну вот еще несколько цифр, показывающих рост нашего завода.
И Сильин открыл черную кожаную документную папку, покоившуюся до того момента у него на коленях, достал оттуда листок бумаги и прочитал вслух: "В 1921 году на заводе работала одна печь, в лучшие дни она плавила 20 тонн в сутки, и это считалось хорошо. А сейчас у нас четыре новых печи и дают они 750 тонн стали в сутки, и зарегистрирован уже рекорд - 948 тонн стали в сутки".
- Что еще сказать? - Сильин отвлекся от листка бумаги. - Тогда, в двадцать первом, завод выпускал проволоку на гвозди, костыли, шинное и другое так называемое "торговое железо", а теперь мы плавим высококачественную сталь, идущую на укрепление обороноспособности республики. Но мне кажется, что это еще не все,, что можно сделать. Надо - еще и еще вперед!
Закончив отвечать на последний вопрос, кандидат в депутаты вздохнул и посмотрел на свои ручные часы, потом перевел взгляд на пионеров. Увидел сразу три поднятых руки: двух мальчиков и девочки, желавших о чем-то спросить. Кивнул девочке, она встала, спросила:
- А как вы стали директором завода?
- Ну, для этого надо учиться, учиться и учиться… - Сильин развел руками.
- Вот я и учился в вечерней рабочей школе, потом был мастером, в начале двадцать седьмого меня выбрали членом завкома. А в двадцать девятом, помню, случилась серьезная авария недавно отремонтированной мартеновской печи. Неожиданно обвалилась часть свода над камерами регенераторов. А это очень тесное и, главное, необычайно горячее место, залезть туда невозможно. Все потеряли голову; Останавливать печь на ремонт бессмысленно, продолжать работать - нельзя. Авария грозила выходом печи из строя на месяц - а это четыре с половиной тысячи тонн стали! Прибежал начальник цеха. Я предложил, несмотря на высокую температуру свода, пролезть туда, подбрить листы и заделать пробоины. Ничего подобного в нашей практике не было, и, однако, я настаивал на том, что после подвески листов температура в своде снизится. Действительно. как только листы были подвешены, стало прохладнее, и я заделал дыру по своему способу. Печь могла продолжать нормально работать. Этот случай выдвинул меня в ряды лучших печников страны… Ну и много похожего было… Я извиняюсь, товарищи пионеры, но, к сожалению, у меня еще сегодня две встречи с избирателями..
Григорий Маркелович Сильин поднялся. Пионеры тоже вскочили на ноги и долго хлопали, отбивая до красноты ладошки. Хлопали и две старушки-учительницы, и те учителя,. что подошли под конец встречи.