- В секвойях - энты, в лупунах - энтицы, - подсмеивалась над ним сестра, тоже на свой манер усердная книжница.
- Так ты тоже чувствуешь, что они живые?
- Чего-о? Мы среди каменных дольменов, что ли, бредём?
- Разумные, чучело. Высоко и быстро мыслящие. Хотя похоже, что в этом мире из живого остались лишь эти древесные великаны - и никакой горячей крови…
- Интересная у тебя оговорка. Всеобъемлющая. Исключает млекопитающих и включает, кроме мурашек и термитов, всяких хлюпающих и ползающих гадов, - отвечает Филиппа. - Ох, то-то мне кажется, что там вдали как серебряный ручеек льется по моховым кочкам.
Бьярни кротко помалкивает - ему забавно.
- Растения связаны с неисчерпаемостью ресурсов солнечной энергии.
- Почему мы видим свое личное будущее, будущее земли всех стран на ней страны как бесконечно продленное настоящее? Не разумнее было бы кротко принять грядущую древесность? - резонирует и резюмирует Филипп.
- И змейность, - хихикает Филиппа.
Секрет был в том, что ее братик в детстве боялся лягушек и ужей, а она - вовсе нет.
- Но не цветочность, - не совсем кстати влез в разговор Бьярни. - Все луга и лужайки крашены одни цветом. Может, просто не сезон?
Так, переговариваясь и отпуская безобидные шпильки, они дошли до места очередного ночлега - вернее, до той небольшой и относительно твердой полянки, куда их летун счел возможным спланировать.
- Ребята, а ведь это опять-таки не почва в ученом смысле, - вдруг сказал Бьярни, приклонившись к траве. - Как и в Европе.
- Ты, наверное, умеешь видеть микробов без лупы? - полусерьезно, полунасмешливо проговорила Филиппа. В редкостных способностях их почетного бодигарда брат и сестра вообще-то не сомневались.
- Кровь я чувствую, дети мои, - объяснил он. - Уж мою палаческую натуру не проведешь.
И добавил, когда они уже забрались в корпус вертолета:
- Знаете предание? Эта широкая земля - и та, по которой протекла Амазонка, и другая, что держала на себе цивилизацию майя, были рождены благодаря тому, что боги однажды напоили ее своей кровью. Ее бытие было абсурдным, а от ее жителей требовалось встречное возобновление жертвы.
Сам император себе кровушку пускал, а уж про всяких пленников и добровольных фанатов и речи нет.
- Очень приятно, - хором ответили двойняшки.
И тотчас залезли в вертолет, задвинув трап внутрь.
А ранним утром их плотно окружили.
Людей - или разумных существ - не более двадцати от силы.
Тонкие и гибкие силуэты, струящиеся, будто под слоем чистой воды, зеленовато-черные волосы. Не столько одетые, сколько завернутые в бурую пелену с ног до головы. Бледная кожа оставшихся нагими рук, бледные лица. Медленная грация движений выдавала недюжинную силу. И полная тишина.
- Откуда они взялись? - спросил Филипп своего "дядьку". - Всё это.
- Это мы так здешних аборигенов отыскали, - объяснила ему сестра. - По-моему, либо из дупел, либо так просто от стволов отслоились. Дриады или типа того. Ничего себе! Бьярни, скажи, а?
Тот кивнул:
- Не впервой мы их замечаем, кстати.
В самом деле, двойняшки давно уже обращали внимание на заплывшие корой узкие и длинные щели: судя по их размерам, в древесных гигантах должны были обитать гигантские существа. Но их сопровождающий с умной миной Натти Бампо указал на еле заметную цепочку узких следов:
- Не корова топтала. И не бык. В обуви, однако.
- Бьярни, и что дальше?
- Три варианта: взлететь с места в карьер, выйти и подружиться или сразу ощетиниться всем, чем можно.
- У нас же ничего такого нету, - ответила Филиппа. - А как насчет подождать?
- Это наше яичко вот-вот раздавят как суповую банку, - хмыкнул ее брат.
Бьярни пожал плечами:
- Вот не думаю. Его ж не полные дураки изобретали. Ну конечно, я так понимаю, что этих буратин нечего бояться. Потому что вы со мной.
- Что, дров нарубишь, дядюшка? - отозвался Филипп. - Неинтересно. Тем более вроде как именно их мы и искали, так? Конечно, мы не рассчитывали, что окажемся посреди целого стада.
- Рощи, - поправила его сестра, нервно хихикнув.
- И вообще, мы ведь мобили, как у великой Урсулы ле Гуин: потрясать своей мощной мышцей в гостях не очень-то прилично. Лучшее нападение - это защита, лучшее укрытие - распахнуться настежь.
- Тогда вот что, детки. Спускаюсь первый я, вы сзади и становимся в позу. В случае чего я вас обоих зараз подмышки возьму и втряхну летуну в нутро.
Но едва все трое выстроились на толстом мху, как Древесные Люди единым движением поклонились в пояс.
- Дети Великого Кецалькоатля, Пернатого Змея! - сказал один из них на каком-то странном диалекте испанского. - Мы видели, как ваше Змеиное Яйцо с рокотом проносилось над вершинами Лесной Обители, и следили за тем, куда оно опускалось. Вихрь несся за ним и колыхал кроны, как могучий кондор. Мы приветствуем вас.
Его язык хорошо понимали все трое - Вертдом воспитывает своих принцев полиглотами.
- И мы вас приветствуем, - сказал Филипп. - Кто вы?
- Мы зовем себя "Люди Лупуны", "Люди Секвойи" или просто "Зеленые Люди", - ответил вождь или глашатай. - Я Инкарри, то есть "Хозяин, Что Приходит", касик и жрец. Рядом мои дети: сын Итцамна, "Небесная Роса", и дочь Эхекатль - "Ветер". Остальные - мои родичи.
Снова последовал дружный поклон почти такой же глубины, как и прежде.
- А мы - Филипп, Филиппа и Бьярни. Надеюсь, эти имена не будут так уж трудны для ваших ушей.
- Вовсе нет. От языка предков, из которого мы берем торжественные имена, сохранились только эти.
Говоря так, Инкарри и его спутники вежливо окружили нашу троицу и оттеснили от вертолета.
- Съедят, - тихонько шепнула Филиппа по-вертдомски.
- Не дрейфь, по виду они или совсем травоядные, или своим личным хлорофиллом солнышко ловят.
Скорее всего, Древесников в чаще было куда больше, чем казалось нашим пешеходам, потому что идти до места оказалось совсем недалеко.
Только это была вовсе не роща и не деревня.
Над огромным, если смотреть на него снизу, многоярусным сооружением кроны смыкались так плотно, что день едва проникал вниз. Нужен был наметанный глаз, чтобы разглядеть естественную маскировку того, что будто само выросло из земли. На усыпанной крупным щебнем (всё, что осталось от плит) широкой площади росла жесткая трава. Ступени были покрыты мхом - но нет, то были разросшиеся кусты.
- Вот вам и теокалли, - ахнула Филиппа.
Инкарри уловил слово.
- Да. Это священная гора, которую воздвигли, уходя из родных краев, мои предки. Она куда меньше тех, что в Мехико, но ей и не надо быть большой.
- Писарро? - спросил Филипп.
- И Фернандо Кортес. Те, кого они оба теснили, двигались с разных сторон и в разное время.
- Как это выходит, что мы так сразу попали куда хотели?
- Взаимная заинтересованность, - пояснил Бьярни на куда худшем испанском, чем у двойняшек. Нас вроде как привадили.
В низких хижинах, сложенных из того же камня, что и бывшая площадь, но куда более свежих по виду, оставалось много народу - и все они вышли встречать пришельцев. Их черты сначала показались Бьярни скорее латинскими, чем индейскими, потом - наоборот. Русалочьи волосы были мягки и одинаковой длины у обоих полов, разрез глаз напоминал лист ивы, прямой нос с круглыми ноздрями вырастал сразу между бровей. Здесь были юные с виду женщины и мужчины, похожие на прекрасных призраков, старики с лицами и телом, сморщенными, точно гриб, и искривленными, как мандрагора, детишки - круглые дождевики-перводневки. Они двигались куда быстрее, чем повзрослевшее поколение, но не так плавно, изящно и текуче.
- В нашей земле повсеместно происходит ущемление жизни - она медленная, - объяснил Инкарри. - Нам ее не хватает - мало солнца. Оттого каждую ночь мы закрываемся в деревьях, каждый в своем, и делим с ними то, чем они напитались днем. Однако и вся природа здесь оскудела и затаилась.
"Ну конечно, - скептически подумал Бьярни. - Раньше-то секвойи небо верхушками подметали, однако".
Тем временем они дошли до того, что можно было счесть главным домом селения.
- Мы не можем угостить вас ничем, кроме того, что едим сами, - сказал касик, указывая гостям на широкий низкий помост под тростниковой крышей, водруженной на угловые столбы.
"От души надеюсь, что это не плесень и не слизняки", - подумал Филипп, усаживаясь на плоской подушке между сестрой и Бьярни с одной стороны и детьми хозяина с другой. Естественно, озвучивать он это не стал - и был прав. Потому что на широких блюдах, которые внесли женщины и юноши подростки, возвышались груды зелени и древесных плодов, а в кувшины было налито нечто, имеющее почти божественный вкус и аромат, но, как пояснил Бьярни, крепковатое для обоих детишек.
В ответ на это замечание Филипп и Филиппа опрокинули в себя чашек по пять, прежде чем улечься на толстые и упругие циновки ближайшей хижины.
- Ты старший, - проговорил Инкарри, когда пиршество утихло и второстепенные люди разбрелись. - Я не думаю, что вы так наивны, чтобы поверить пышному величанию, но в нем куда больше правды, чем ты думаешь.
Легкий влажный ветер струился сквозь прутья мужского дома, оплетающие настил с трех сторон.
- Как, по-твоему, хозяин, конквистадоры были настоящими детьми Пернатого? - спросил Бьярни, не чинясь больше. Когда ничего не остается, кроме как доверять друг другу, это доверие как-то возникает само.
- Да, были. Они повернули нашу историю, и не совсем к худу.
- Мы тоже хотим вывести историю из тупика. Ты слыхал об острове в океане времен, которого не коснулось дыхание праха и пепла?
- Когда началось оскудение, по сосудам моих предков еще бежала горячая алая жидкость, угодная богам, а не древесный сок. Это потом они как-то сумели превратиться, чтобы выжить. Я так считаю, они знали и про Вертдом, потому что до нас дошли предания. Вы явились со стороны моря, как и должно быть. У всех вас белая кожа и светлые волосы.
- Но мы безбородые. Как и все вы.
- Мальчик слишком для того молод. Насчет тебя тоже говорится в преданиях - человек, сотворенный из разумной стали, с посеребренным лицом и телом.
- Гм. Ты еще что-нибудь слыхал такое… чтобы пригодилось для нашей идентификации?
Как ни странно, Инкарри понял и длиннющее слово, которое Бьярни вставил, чтобы слегка сбить с толку упорного собеседника.
- Да. Золотое Перо от тела Змея.
Бьярни слегка вздрогнул:
- Ну, ты, старче, попал в мишень. Насчет тела и прочего не знаю, только вот…
Он полез рукой за подкладку легкой куртки и достал узкий футляр. Инкарри широко раскрыл глаза, но потом закивал головой с видом полного удовлетворения.
- Раскрыть?
- Ни в коем случае. Это будет кощунством. Я верю. Я знаю. Я чувствую. Но взять это должен сам он.
- Когда?
- Когда соизволит явиться на призыв или мольбу.
Бьярни подумал про себя, что такого можно дожидаться хоть сто лет, хоть двести, но снова промолчал.
В это время из хижины высунулись четыре сонных и разомлевших мордахи: вертдомские двойняшки и дети хозяина.
- Может статься, мы отыщем, чем приманить Змея, коль уж с нами его отпрыски, - с важностью произнес Инкарри в ответ на невысказанное.
С тем все взрослые разошлись на отдых, а юнцы высыпали из-под всех крыш - беситься. Походило это…Пожалуй, на то, как ба-нэсхин с разбегу седлают приливную волну. Волной были местные с их по виду неторопливыми движениями - все, кроме, пожалуй, малышки Эхекатль. Вот она, в соответствии со своим прозванием, налетала порывами.
- Ветер, который повергает наземь, - радостно смеялся Филипп. - Ярость вихря, что напрочь срывает с мозга крышу. Тебя, кстати, не называют хоть иногда Марикитой?
- Ага, - смеялась в ответ юная богиня. - А моего брата - Мескалито, потому что эта Капелька Росы уж очень жжет и пьянит местных девиц.
"Оба имени, если кто врубается, - сильно наркотического порядка, - мельком подумал Бьярни. - Детки тут не шибко простые, однако".
На следующее утро Инкарри собрал всех гостей на совет. Расселись на том же месте, где пировали.
- Я хочу просить о великой чести и великой услуге, - проговорил он, обращаясь на сей раз прямо к Филиппу. - Моя дочь достигла порога совершеннолетия, но женская Древесная Кровь не пятнает и не кормит землю, пока не нарушено девство. Последний обряд крайне опасен, и лишь самый храбрый муж или сильный жрец рискует его совершить. Что ты скажешь, Филипп, Сын Змея, если мы со всем почтением попросим о том тебя?
И видя крайнее смущение последнего, добавил:
- В ответ на эту величайшую услугу мой сын в его непререкаемой отваге готов сделать женщиной твою сестру. А он поистине из тех, кто раздвигает стволы обеими руками и стоит против урагана, не сгибаясь. Лучшего сына никому из нас не даровали боги.
- Мы должны посовещаться, - тут же ответил Бьярни.
Отвел подопечных в густые кусты и горячо зашептал:
- Корольки, вас вашему старинному долгу учили? Ну, что такое "Право сеньора" и для чего оно служило в самом начале эры? Дев всегда жуть как боялись.
- Я как-то иначе представляла себе свою первую брачную ночь, - скептически фыркнула Филиппа.
- Сочувствую, - ответил ей брат. - Тебе бы в Древний Рим вернуться. Там всех патрицианок, бывало, в день свадьбы на колени Приапу сажали. Такому каменному, и хвост смотрит прямо в небо. А у австралийцев отроковицу вскрывали острым каменным ножом, причем делал это жрец во время экстатической общей пляски.
- Гадость, - ответила она. - И не забывай, пожалуйста, что тебе самому придется выступить в роли устричной открывалки. Или даже лобзика по дереву.
- Кончайте базарить оба, - сухо одернул их Бьярни. - Отказаться от чести, я разумею, можно вполне. Только именно вот это и будет самым стыдным и позорным. И малодушным.
- Ну, если шеф так считает… - протянула Филиппа. - Мы вообще-то для контактов сюда явились.
- Очень и очень тесных, - вздохнул Филипп.
- Мы согласны, - торжественно объявил человек-меч, когда они вернулись к Инкарри.
И всех четверых начали готовить к торжеству на следующее же утро, еще до восхода солнца…
Той тапы из мятой коры, в которую облекались все Древесники, не было и в помине: плащи и юбочки из травы, заменившей тут перья, ожерелья из алых ягод и бурых семян, белых косточек и обрывков пуха. Раскраска, сделавшая близнецами всех четверых: какие-то круги и зигзаги сине-белого цвета. Непонятного вида обувь - гибрид сандалий и прорезанных насквозь башмаков. Такими предстали Даятели Священной Жертвы перед восхищенными взорами собравшихся.
Потом юные пары взялись за руки, и их с невероятным пиететом повлекли к пирамиде: впереди вождь, Бьярни и служители культа - в основном старики, - посередине сначала Филипп с Марикитой, потом Итцамна и Филиппа, сзади все прочие, исключая малолеток. Процессия по ходу дела пританцовывала: два шага вперед, малый шажок назад.
Подниматься на теокалли было совсем уж тягомотно: широкие ступени, сложенные из шершавого известняка были каждая по колено человеку, и чтобы подняться на очередной пролет, нужно было обогнуть все строение по периметру.
Самый верхняя ступень оказалась полой: в ней помещался небольшой храм со статуей человека в шапке из перьев и с туловищем, которое завершал раздвоенный чешуйчатый хвост, - и два невысоких стола, обращенных к ней изножьями.
Девушкам указали на них и скромно удалились из помещения.
Марикита взошла первая и вдела кисти рук в обручи.
- Сестра моя, делай так же. Вызволить руки не так легко, и опора будет надежная.
- Это зачем еще? Я чего - уже рожаю? А, ты имеешь в виду - ему по физии заехать. Ну, тогда конечно.
"Типичное ложе Прокруста, - думал параллельно с этим Филипп. - Девчонкам-то колени подогнуть придется или свесить ноги книзу".
Они с Инкарри со значением переглянулись. Нет, этот лесной мальчик был явно куда более подкован в подобных церемониях, хотя здесь факт не было никаких Дочерей Матери Энунны или Служанок Эрешкихаль. Внутри Филиппа еще только колыхалось туманное нечто, а из травяной юбки его древесного собрата уже поднялось нечто, слегка похожее на обрубок ветки.
"Ему-то легко, - мельком подумал Филипп. - Вот сестре… и мне…"
В этот миг чья-то невидимая рука подтолкнула его в спину. На ладони оказался странного вида нож. Лезвие точно из полупрозрачного стекла, широкая рукоять в виде изящно вырезанной мужской фигурки: на губах смешливая гримаса, ноги расставлены, изображая гарду.
И тотчас же туман сгустился и стал жаркой приливной волной.
- Ты уж меня прости, - пробормотал он.
Но когда Фил с трепетом раздвинул травяные заросли и коснулся этого острием кинжала, оно показалось ему тонкой нефритовой пленкой - такие получаются, когда сверлишь вязкий камень не до конца. Нечто лопнуло и порвалось - и оттого он почувствовал такой бешеный укус страсти, что выронил кинжал наземь и, содрогнувшись, занял его место сам.
Что делал в это время его товарищ, он не видел и не понимал. Только тихий восхищенный крик, только густая зеленоватая струйка протекла по камню жертвенника перед его опущенными глазами, сливаясь с иной.
- Красное, - сказал Иньямна в изумлении. - Всё красное, о брат мой и сестра моя.
Отчего-то алой, да и зеленой жидкости было много, увидел Филипп, обернувшись назад, - будто к скудной первой крови присоединялись иные потоки, свивались, вились вихрями, вспухали. Вздымались пышным и темным багрянцем невероятных цветов - астр или хризантем, живых звезд, закатных солнц. Эта волна подступала к подножию статуи, росла - и, наконец, достигла ее колен. Того места, где змеиной чешуи уже не было.
И человек поднялся во весь рост.
На нем оказалась белая диадема из длинных перьев и длинный льняной ипиль - старинное одеяние женщин и богов. Длинная борода на юношеском лике напоминала о царице Хатшепсут.
Обе девочки спрыгнули вниз со своих плит, нервически смеясь от восторга и держа друг друга за руки. Потащили своих мужчин к выходу - но навстречу им неслась ликующая волна.
По всей площадке теокалли разливался яркий багрянец, подобный свету закатного солнца - но куда гуще. Он наползал со стороны леса, его рождало и отпускало от себя дальнее море. Окрестный воздух отяжелел, колюче заискрился и как бы сгустился в сверкающий слиток, живой и могучий.
- Воистину сказано: "В начале всего было только море - ни человека, ни зверя, ни птицы, ни злака, - и лишь Пернатый Змей, Жизнедавец, полз по воде, как рдяный свет", - декламировал кто-то в толпе Зеленого Народа.
Это и был Змей, - тот, что обвил своим телом оба жертвенника и слился с ожившей статуей человека, непостижимым образом став с ней одним. Оба священных облика перетекали друг в друга почти незаметно для глаз.
Змеечеловек заговорил, подобно волнующемуся океану, - и в этом рокоте слышались все прохладные волны и все жаркие ветра Земли.