– Учишь тебя, Куликов, учишь, а все впустую. Не шпионы они, а жулики. Мазурики, понял? Оружие-то дорогое, старинное. Видать из музея? А деньги эти для таких, как ты лохов, предназначены. Какая же это валюта, если здесь на купюрах русским языком написано "сто рублей". Читать не научился?
– Виноват, товарищ Доренко, – вздохнул конопатый. – Ошиблись маленько.
– Да ладно, – махнул рукой старший оперуполномоченный, – идите, товарищи. Я с этими пережитками старого режима сам разберусь.
Стоило только подчиненным закрыть за собой дверь, как лицо старшего оперуполномоченного преобразилось. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что Ярослава он узнал и, более того, расположен к долгой с ним беседе. Во всяком случае, он предложил арестованным присесть к столу, а сам разместился напротив. Руки поэту и детективу он, однако, не развязал, видимо, опасался недружественных действий с их стороны. Несколько томительных минут Кузнецов и фон Дорн пристально смотрели в глаза друг друга. Потом Ярослав перевел взгляд на правую кисть оппонента.
– Да, Друбич, – кивнул головой фон Дорн, – рана зажила. Но зарубка на память осталась. А вы докатились, ваше благородие! Лейб-гвардии поручик Друбич насилует девиц и грабит музеи! Как же низко пала русская аристократия.
– Бросьте кривляться, фон Дорн, – нахмурился Ярослав, – вы отлично знаете, что никого я не насиловал и тем более не убивал.
Фон Дорн подхватился с места и метнулся к двери, но, ничего подозрительного там не обнаружив, вернулся к столу почти успокоенный:
– Вы с ума сошли, Друбич, забудьте эту фамилию, иначе вас вынесут из этого здания ногами вперед. Теперь я Доренко Терентий Филиппович, прошу любить и жаловать.
– Кузнецов Ярослав, – в свою очередь представился детектив.
– Кравчинский, – назвал себя поэт, – Аполлон. Свободный художник и абсолютно лояльно настроенная к властям личность.
– И угораздило же вас, батенька. – Терентий Филиппович покачал головой. – Явная контра, что по имени, что по фамилии. Двадцать седьмой год на дворе, пора бы уже привыкнуть. Назовитесь Кривцовым или Кравцовым, на худой конец. Какие в Стране Советов могут быть Аполлоны?! Скромнее надо быть, уважаемый. Имя Афанасий куда созвучнее эпохе строительства социализма.
Очень может быть, что фон Дорн просто издевался над попавшими в беду людьми, но была в его словах тем не менее и суровая сермяжная правда. Ярослав опять засомневался по поводу бывшего преображенца. Помнит ли фон Дорн того самого поручика, с которым нынешней ночью дрался на дуэли в дворцовом саду, или же речь идет о совсем другом Друбиче, не имеющем к вчерашнему событию никакого отношения?
– Вы, надеюсь, не забыли, поручик, что за вами остался карточный должок?
– Ну как же, – вмешался в разговор Кравчинский. – Сто рублей, проигранных в трактире на Мещанской.
– Какой еще Мещанской?! – рассердился фон Дорн. – Банк мы метали в Мазурских болотах. И проиграли вы, Друбич, тысячу рублей. Считайте, вам здорово повезло, если бы не германская артподготовка, я бы вас без штанов оставил.
Ярослав факт проигрыша признал. Не имело смысла спорить с Терентием Филипповичем по столь пустяковому поводу, как тысяча рублей. Тем более что фон Дорн вроде бы не собирался требовать с бывшего фронтовика немедленной оплаты.
– Я ведь понимаю, Друбич, что вы объявились в этих местах неспроста. Может быть, поговорим начистоту?
Конечно, Ярослав и дальше мог бы разыгрывать святую простоту, выражать недоумение и даже возмущение, но это была абсолютно проигрышная позиция. Чего доброго, фон Дорн мог обидеться на своего бывшего сослуживца и просто шлепнуть его как контру, обманом проникшую в стан победившего пролетариата. Черт его знает, какими правами обладал в Далеком двадцать седьмом году старший оперуполномоченный столь почтенной организации.
– Я ищу клад, Терентий Филиппович, – доверительно наклоняясь к собеседнику, сообщил Кузнецов. – Речь идет об очень большой сумме. И, по-моему, в ваших интересах помочь мне в этих поисках, товарищ Доренко.
– Возьмем клад и махнем за кордон, – вдохновенно поддержал детектива поэт. – Бланманже будем кушать, батистовые портянки носить.
– Заманчивое предложение, – задумчиво протянул фон Дорн, достал кисет с махоркой, скрутил здоровенную "козью ножку" и принялся с упоением отравлять своих собеседников вонючим дымом.
Вежливый Аполлоша предложил бывшему преображенцу сигару, которая совершенно случайно завалялась в кармане. Фон Дорн заинтересовался предложением и даже в знак особого расположения развязал поэту руки. Пристрастие Кравчинского к сигарам, разумеется, не было тайной для Ярослава, но он полагал, что сигары остались в джинсовой куртке, брошенной здесь, в этом дворце, во время вчерашнего переодевания. Как вскоре выяснилось, детектив был абсолютно прав в своих предположениях, а ошибся он в другом: брошенная одежда вовсе не испарилась вместе с ложем и прочей роскошью, а продолжала, как ни в чем не бывало, висеть в шкафу, где по всем приметам должны были храниться деловые бумаги. Аполлон достал из шкафа сначала свои туфли, потом джинсы, а уж затем ту самую куртку, в кармане которой лежали сигары. Фон Дорн наблюдал за ним с интересом, похоже, для него было неприятным сюрпризом то обстоятельство, что какой-то тип держит в кабинете наделенного властью лица свои пожитки. Впрочем, в шкафу хранились не только вещи Кравчинского, но и барахло Кузнецова. Ярослав этому обстоятельству обрадовался, поскольку ему уже до чертиков надоело ходить в сапогах со шпорами, и он горел желанием переобуться в родные кроссовки.
– Вы не возражаете, Терентий Филиппович, если мы переоденемся? – вежливо полюбопытствовал Аполлон, развязывая между делом руки Ярославу.
Фон Дорн раскурил сигару и блаженно затянулся. Его молчание было расценено приятелями как знак согласия. Переодеваясь, Ярослав успел заметить, что в шкафу остались висеть джинсы и рубашка Коляна Ходулина. Похоже, граф Глинский так и не вошел в разум и продолжал мотаться по окрестным лесам со своей императрицей, пугая местных жителей. Впрочем, их и без Коляна было кому пугать. Любопытно все-таки узнать, откуда в этих во всех отношениях невинных местах появилась чертовщина?
– Вы что же, останавливались на ночь в этом дворце? – задал давно ожидаемый вопрос фон Дорн.
– Накладочка вышла, – извинился за свое неразумие Ярослав. – Мы никак не предполагали, что в доме нашего приятеля Глинского ныне располагается государственное учреждение.
– Вообще-то здесь находится сельский Совет. Мы заняли помещение временно. А кто он такой, этот Глинский?
– Родной племянник бывшего здешнего барина, – быстро отозвался Кузнецов. – Вы, конечно, слышали о старом графе?
– Так его, если не ошибаюсь, шлепнули еще в семнадцатом, – пожал плечами фон Дорн. – А что, старик был очень богат?
Кузнецов понятия не имел о материальном достатке убитого старого графа, но охотно подтвердил предположение старшего оперуполномоченного. А по словам развившего тему Кравчинского, старый граф Глинский буквально купался в золоте и бриллиантах.
– Значит, за этими бриллиантами вы и приехали сюда?
– Вы на редкость проницательный человек, уважаемый Терентий Филиппович, – польстил товарищу Доренко хитроумный Аполлоша. – Собственно, клад, зарытый богатым дядей, ищет его племянник Николай Глинский, а мы только помогаем озабоченному материальными проблемами человеку, причем, естественно, небескорыстно.
Нельзя сказать, что эта сочиненная на скорую руку история с кладом звучала весьма убедительно, но ведь и Терентий Филиппович Доренко не был ни старшим оперуполномоченным, ни фон Дорном. А вот кем он был на самом деле – это еще предстояло выяснить. В любом случае этот человек, а то, что перед ними человек, ни у Кузнецова, ни у Кравчинского не было никаких сомнений, был связан с теми силами, что проводили здесь какой-то эксперимент. Вот только сути этого эксперимента Кузнецов никак не мог разгадать. Абсолютно дикая мешанина времен и народов. Лейб-гвардейцы и чекисты, императрицы и разбойники, если к ним прибавить еще и виденного Коляном Ходулиным монголо-татарина, который, впрочем, мог оказаться и печенегом, то картина получалась за гранью маразма. Не хватало еще, чтобы сейчас сюда вошел товарищ Сталин с неизменной трубкой в руке и проэкзаменовал товарищей Кузнецова и Кравчинского на знание основ марксизма-ленинизма.
– А где сейчас находится Николай Глинский?
– Понятия не имею, – пожал плечами Кузнецов. – Мы высадили его на опушке леса, где у него была назначена встреча с Ефросиньей, бывшей экономкой старого графа, и в этот самый момент на нас напали ваши товарищи.
– А этот Глинский вас не надует?
– Нет, – покачал головой Аполлоша. – Слишком большой риск для него. Без нас ему не перейти румынскую границу с такой умопомрачительной суммой.
– Хорошо. – Фон Дорн решительным жестом затушил сигару. – Какой будет моя доля в этом деле?
– Пять процентов, – вежливо предложил Кравчинский. – В любом случае решать будет Глинский, все-таки именно он является законным наследником.
– Законным наследником старого графа Глинского является Советское государство, – вернул Аполлошу к суровой действительности товарищ старший оперуполномоченный.
– Виноват, – быстро поправился Кравчинский. – Десять процентов. Но учтите, Терентий Филиппович, эту сумму еще придется отработать.
– Пятнадцать процентов, – твердо сказал фон Дорн. – Без моей помощи, господа, вам отсюда не выбраться ни с кладом, ни без оного. Вас ведь заподозрили в шпионаже. Статья расстрельная.
– Уже учли, – охотно подтвердил Кравчинский. – Пятнадцать так пятнадцать, думаю, Глинский возражать не станет. В нашем теперешнем положении помощь старшего оперуполномоченного Объединенного государственного политического управления будет воистину бесценной.
После этого высокие договаривающиеся стороны ударили по рукам. Расписки фон Дорн с бывшего сослуживца не потребовал, что, безусловно, характеризовало его с самой положительной стороны. Более того, товарищ Доренко пообещал товарищу Кузнецову в случае успешного завершения дела и честного дележа добычи простить ему карточный долг в размере тысячи рублей, проигранных когда-то в Мазурских болотах.
Вызванный на ковер к начальнику конопатый Куликов был строго проинструктирован по поводу дальнейшей участи арестованных. Подозрительных лиц велено было отвести в подвал дворца и запереть накрепко. Курносый был явно польщен доверием начальника. Кроме того, его распирало от гордости, что прихваченные им на дороге два типа действительно оказались опасными преступниками, требующими заботы и внимания. Арестованных Куликов повел все по той же, знакомой по вчерашним приключениям, винтовой лестнице. Для Кузнецова и Кравчинского этот дворцовый подвал успел стать почти что родным. Единственное, что огорчало Аполлона, так это отсутствие вина, которым он баловался вчерашней ночью. То ли вино выпили революционно настроенные крестьяне еще в семнадцатом году, то ли по какой-то другой причине, но добротно сработанные полки зияли пустотой, и Кравчинский ничего кроме застарелой пыли на них не обнаружил.
– Ну и что ты думаешь по поводу этого бреда? – спросил Аполлон, после того как тяжелая дубовая дверь закрылась за конопатым.
– Прежде всего, мне непонятно, как наша одежда оказалась в старом шкафу, если мы переодевались в другой комнате.
– Я ее туда еще вчера перепрятал. Вы с Коляном вечно свои шмотки разбрасываете где попало.
– Но ведь вся мебель в спальне поменялась?
– Шкаф тот же самый, – возразил Аполлон. – Я его сразу опознал.
– Любопытно. Выходит, не все в этом мире подвластно экспериментаторам.
– Хотел бы я знать, кому понадобилось разыгрывать весь этот балаган! – сердито выкрикнул Кравчинский. – То, понимаешь, средина восемнадцатого века, то первая треть двадцатого. От такой быстрой смены эпох запросто свихнуться можно. Ты мне объясни, почему они тебя называют Друбичем? Я ведь остаюсь Кравчинским. И почему Колян из Ходулина превратился в Глинского? Сдается мне, Ярослав, что именно здесь зарыта собака. Вы с Коляном далеко не случайные гости на этом празднике жизни.
– Вообще-то, Друбич – фамилия моей бабушки.
– Вот! – торжествующе заорал Аполлон на весь подвал. – Я же говорил! А Колян наверняка незаконнорожденный потомок этого местного Дракулы. Вот когда вся правда о ваших замечательных предках наружу-то полезла. Эх, не та нынче эпоха, а то я бы на вас настучал куда следует.
– Эпоха-то как раз та, – усмехнулся Ярослав, подталкивая приятеля в спину. – А из подвала нам пора выбираться. На свету договорим.
Уже знакомым подземным ходом они без проблем выбрались наружу. К сожалению, ни кареты, ни другого сколько-нибудь пристойного средства передвижения им к порогу не подали. Оставалось только вздыхать по поводу брошенной на дороге "Лады" да уныло загребать поношенными кроссовками дорожную пыль. Кравчинский настаивал на скорейшем возвращении к оставшейся без присмотра собственности. И Ярослав его обеспокоенность очень хорошо понимал. Разберут ведь в два счета на запчасти, а потом и спросить будет не с кого. А машина хоть и старенькая, но на ходу. Другое дело, что до "Лады" нужно было еще протопать добрых два десятка километров и уйдет на это часа четыре, не меньше. Ярослав предложил наведаться в деревню и забрать у Митрофанова коней.
– Наших саврасок давно уже, поди, обобществили, – вздохнул Кравчинский. – А Ванька наверняка сейчас сельсоветом заведует и шерстит почем зря зажиточных мужичков. У него к чужому добру наследственная слабость.
Аполлон, как выяснилось, не оставил своих подозрений на счет Митрофанова. Что касается Ярослава, то он все-таки сомневался, что застарелый шрам на плече может быть подтверждением только вчера полученной раны.
– Да не вчера, – возмутился Кравчинский, – а двести лет назад.
– Люди столько не живут, – отмахнулся от поэта детектив, вконец замороченный фактами, упорно не желавшими укладываться ни в какие логические умозаключения.
Спор двух приятелей разрешил все тот же Ванька Митрофанов, вывернувший из-за ближайшего перелеска верхом на вороном коне графа Глинского. Гнедого жеребца он вел в поводу. Митрофанов уже успел частично потратить заплаченные ему Ярославом за предстоящие труды деньги и пребывал по этому случаю в хорошем настроении. Увидев старых знакомых, он еще более просветлел ликом и приветственно замахал руками, едва при этом не выпав из седла.
– Здорово, разбойник, – тепло приветствовал крестьянина Кравчинский.
– Так от сексуального маньяка слышу, – не остался в долгу Митрофанов. – Вот, значит, как вы и говорили – веду коней во дворец.
Вообще-то Ярослав велел Ивану всего лишь расседлать коней и отпустить на волю, но тот, видимо, не расслышал или запамятовал, однако в любом случае ругать его было особенно не за что.
– Приказ отменяется, – сказал Ярослав. – Коней мы забираем.
– Хозяин – барин. – Ванька не стал спорить, кошкой прыгая с седла на землю.
В эту минуту Ярославу показалось, что он признал в Митрофанове разбойника. Узнал по быстрому взгляду, брошенному из-под упавшей на лоб пряди волос, и по кошачьей ловкости в движениях. Несмотря на разгульный образ жизни, Митрофанов не потерял еще ни природной силы, ни здоровья. Такой, пожалуй, мог бы стать атаманом разбойной ватажки во времена оны.
– Так как же быть с самогонным аппаратом? – спросил Ярослав.
– Верну, – клятвенно заверил Иван. – Хоть не я его украл, но своей вины не отрицаю. Вот туточки за кустиками была моя земляночка. И какая вражина туда забралась, ума не приложу?!
– Покажи мне землянку, – велел Ярослав к большому неудовольствию Кравчинского. – Может, там следы остались.
– Пошли, – коротко бросил Митрофанов, круто сворачивая с тропы в заросли.
Кравчинский тихо ругался сквозь зубы. Дался Яриле этот самогонный аппарат! Как будто других забот у них сейчас нет, как угождать подозрительной во всех отношениях ходулинской тетке. Впрочем, путь до землянки оказался недолгим. Видимо, Митрофанову лень было углубляться в лесные дебри, и он вырыл подземное убежище буквально в сотне шагов от проселочной дороги.
– Так ведь намаешься с флягой, – объяснил свою оплошность Ванька. – Брагу-то на себе пришлось бы переть.
Землянка, надо отдать старательному крестьянину должное, была обустроена на совесть. Ярослав не поленился и спустился внутрь. Пригибаться ему не пришлось, землянка уходила вглубь метра на два. Настил над головой был из хорошего теса, одолженного, надо полагать, у какого-нибудь рассеянного соседа. Справа от входа располагался топчан, на который Ярослав и присел в глубокой задумчивости. В землянке было темновато, но зато прохладно, что особенно пришлось по душе утомленному солнцем путнику.
– Вы что там, заснули? – послышался сверху рассерженный голос Аполлона Кравчинского.
Поэт был прав в своем благородном негодовании, тем не менее Ярослав не отказал себе в удовольствии еще немного посидеть в прохладе, а для очистки совести провел по топчану рукой. Ничего особенного он обнаружить здесь не рассчитывал, но, кажется, ошибся. Во всяком случае, он нащупал какую-то странную вещичку, которой вроде бы абсолютно неоткуда было взяться в землянке, вырытой Иваном Митрофановым для целей возможно предосудительных, но отнюдь не преступных.
– Ты что, баб сюда водишь? – спросил Ярослав у притихшего крестьянина.
– С чего ты взял?
Детектив поднялся с топчана и подошел к лазу. Солнечный свет, проникший в подземелье, ласково коснулся диадемы, камни которой тут же заиграли всеми цветами радуги.
– Что скажешь?
– Первый раз вижу, – растерянно почесал лохматый затылок Митрофанов.
Для более детального осмотра обнаруженного в землянке предмета детектив выбрался наружу. Оснований не верить Митрофанову у него не было. Ванька, в конце концов, далеко не дурак и вот так просто оставлять драгоценную вещь на топчане в доступной всем землянке он бы, конечно, не стал. Аполлон Кравчинский найденную Ярославом вещь осматривал с большим интересом. Эксперт не эксперт, но в драгоценных металлах и камнях поэт разбирался.
– Диадема сделана из золота, бриллианты чистейшей воды. Работа скорее всего восемнадцатого века. О цене даже не скажу. Но денег от ее продажи Митрофанову хватит на то, чтобы всю оставшуюся жизнь не выходить из запоя.
– Скажешь, тоже, – обиделся невесть на что Иван.
– Ты мне лучше объясни, друг ситный, куда дел похищенную карету? – продолжал наседать на растерявшегося аборигена Кравчинский.
– Да что ты ко мне привязался с этой каретой, – отбивался Митрофанов. – Какие в наших краях могут быть кареты? Телега – еще куда ни шло.
– А телегу у Кузиных, значит, ты украл? – насторожился детектив.
– Ничего я не крал. Телегу у Кузиных Костя Кривцов позаимствовал. Правда, без спроса. Но он ведь вернул эту телегу. Справил дело и вернул. А эти жлобы подняли хай на все село.
– Знает этот жук, где находится карета, – продолжал наседать Кравчинский. – По глазам вижу, что знает.
– Далась тебе эта карета! – с досадой воскликнул детектив.