Отправиться на Святой остров, как предлагала сестра, и все рассказать тамошним первосвященникам? Ну и что? Кому они поверят: беглой монашке и ее сестре-язычнице или самому влиятельному патрицию Империи, первосвященнику Британии, настоятельнице одной из главных христианских обителей Геба?
И чем они смогут доказать свои слова? Тем, что предъявят камни и "синюю пыль"? Да увидев такое, их сразу же порешат.
Александрия? Далеко. Ох, и далеко же. Поди, еще туда доберись. А там что? Как попасть ко двору августа? Как разыскать этого приятеля Смоллы Потифара?
Вот в таких мрачных размышлениях и прошел вечер.
Сестры улеглись спать, не зажигая свечей.
Заснуть не удалось.
Встав, Орландина подошла к окну. За мутноватыми стеклами было темно и тихо. Ущербная Селена висела низко над крышами. Темноту разрывал только тусклый свет факелов на стенах домов. Редкие припозднившиеся гуляки брели домой.
Амазонка вновь легла, завернувшись в колючее покрывало.
Невеселые мысли никак не хотели ее отпускать. Ну вот, удрали они с сестрой из Сераписа, своего родного города. А дальше-то что?
Хорошо, если Арторий и прочие, кто за этим стоит, забудут о них. А если нет?
Тогда можно где-нибудь осесть, как-нибудь обустроиться… Да, вот именно: "где-нибудь", "как-нибудь".
А если их решат достать, несмотря ни на что? Так и бродить всю жизнь, таясь ото всех и вздрагивая при виде стражника? Это ведь лишь со стороны кажется, что вольная жизнь простая и легкая.
Что бывает с такими бродягами перекати-поле, она представляла. Видела таких, покрытых шрамами с ног до головы, седых в сорок лет, сизых от выпитого, одиноких старух, уже не способных поднять меч и натянуть лук, даром прожегших жизнь, не имевших ни дома, ни семьи.
И хорошо еще, если у них оставался нажитый от кого-то из мимолетных кавалеров сын или дочь… А то ведь одна судьба - доживать из милости при казарме или вообще побираться на городских улицах.
Именно от такой судьбы, вдруг подумала Орландина, ее и старалась оберечь матушка Сэйра, когда выдала замуж за Клеора.
Не вояку ж ей сосватала, который только драться и умеет, а лекаря: тот всяко себе на жизнь заработает. И шансов голову сохранить у него побольше будет, чем у простого наемника. У воина какая жизнь? Есть войны, упаси от них все боги и император, - проливаешь кровь, холодаешь и голодаешь. Нет войны - ждешь ее да заработанное проедаешь, подумывая, что завтра будешь кушать. Вроде и платят немало, и опять же - добыча, а бывает ведь знатная добыча, даже и у нее, девчонки молоденькой, и то трофеи будь здоров попадались! А все словно вода весенняя - пронесется поток, пошумит, глядь, а рыбы-то опять на мели и жабрами хлопают. И куда только все девается?
Если по совести, так кому из наемников их ремесло дало даже не богатство, а нормальный достаток?
Взять хотя бы ее знакомых и близких. Мать только лет десять назад перебралась из казармы в свой домик, и то только потому, что сын умершей подруги уступил его за полцены. У Смоллы, правда, дом из кирпича с мансардой и собственная лавка в Новом Городе - так не приведи боги такой ценой богатство зарабатывать: из метателей "дикого огня" до старости доживают единицы.
Ну, кто еще? Разве вот Гордиан… Так ведь такое счастье, как ему, выпадает хорошо если одному из тысячи. Вон она Эгмунду Ворону подарила меч, за который поместье можно было купить. Он его быстренько продал и все за полгода спустил, а потом, чтобы долги раздать, и завербовался в Заморские королевства. И ни слуху ни духу. Говорят, съели его дикари краснокожие.
Нет, меча ей не жалко. Все было по справедливости - жизнь тогда ей спас Ворон. Грех было не одарить его достойно. Получилось бы, что она свою голову дешевле железяки ценит. Но все равно ведь впрок не пошло.
Странно, что эти мысли приходят ей только теперь, словно у нее глаза открылись. Или дело в том, что прежде она жила, особо не думая, как придется?
Получается, подумала Орландина, вроде как у разбойников да пиратов.
Казалось бы, бери нож да топор и выходи на большую дорогу - богатство само пойдет в руки. А, спрашивается, есть ли кто из лихих людей, кто свой фарт не спустил по-глупому, а пользу получил? Про таких только в сказках да песнях, пожалуй, и говорится. Если кто и забогател со всего этого, так это купцы, которые награбленное перепродают, да трактирщики, у которых братва гуляет. А у самого разбойника какая доля? Дубиной помахал, попил-погулял и на виселицу.
Если же кто-то - удалью, лихостью, удачей, умом добыл себе богатство или унаследовал его от предков, то должен всю жизнь трястись над ним, стеречь добро и приумножать. А перестанешь приумножать, да начнешь жить в свое удовольствие - смотришь, а тебя уже хватают стражники и тащат в долговую тюрьму.
Орландина, несмотря на юность, видела тому живые примеры.
Видала она и бывших богатых купцов, и их сынов, разорившихся напрочь и торгующих фруктами и сахарной ватой с лотка. Или патрицианок, исправно и вполне профессионально обслуживающих посетителей веселых заведений.
А ведь Серапис и окрестности были местом спокойным и относительно мирным. Во всяком случае войн, после которых сотни тысяч вмиг теряют все нажитое, не было уже на памяти целого поколения! Не окраины Империи, где постоянно то какие-нибудь варвары нападут, то пираты налетят, то беглые каторжники озоруют.
- Сестра, - вдруг тихо позвала Орланда. - Ты не спишь?
- Нет, не сплю, - ответила воительница. -Чего тебе?
Я хочу спросить, ты совсем не помнишь, ни капельки… нашу настоящую маму?
- Нет, говорила же, - вздохнула Орландина. - Как все отрезало.
Первое ее разумное воспоминание было таким.
Ей года четыре или около того. Она в женской казарме, в отгороженном ветхими занавесями углу, где ее кроватка стоит рядом с ложем Сэйры. Орландина возится на полу, играя в игрушки - неуклюжие тряпичные куклы, сшитые матушкой или кем-то из ее подруг, и напевая какую-то песенку. А ее приемная мать смотрит на нее, сидя на койке, подперев голову руками, и как-то по-особому нежно улыбается. А потом вдруг отворачивается и вытирает глаза, словно бы в них попала соринка…
Только сейчас Орландина поняла, как любила ее приемная мать. Эта высокая, рано поседевшая женщина неизвестного роду-племени, с кулаками побольше, чем у иного портового грузчика. И у которой на рукояти меча было два ряда зарубок, обозначавших количество лишенных ею жизни врагов.
Она, прозванная Железной Сэйрой, размякала от одного слова своей дочки, а уж слезами и плачем Орландина могла добиться чего угодно.
Ведь не хотела же матушка делать из нее воительницу, но уступила просьбам.
Как-то, когда ей было лет восемь, одна из пришедших к ним в гости товарок матери решила пошутить и сказала будто бы по секрету Орландине, что матушка собирается зажарить ее на свой день рождения и съесть в компании друзей. Мол, это у них в легионе такой обычай, пришедший будто бы от африканских амазонок, которые питались исключительно человечиной.
Не помня себя, Орландина, зарыдав, побежала в кладовую, где Сэйра как раз выбирала, чем ей угостить приятельницу.
При виде захлебывающейся рыданиями дочери та выронила собранную снедь и кинулась к девочке, спрашивая: что случилось? А Орландина все плакала и просила матушку не есть ее, говоря, что будет послушной девочкой, что не будет таскать у нее варенье из сундучка, а когда вырастет- заработает на службе много денег и построит матушке дворец. Кое-как успокоив орущее и залитое слезами существо и узнав, от кого Орландина это услышала, Сэйра с каменным лицом зашла в комнату и, не говоря ни слова, со всего маху заехала шутнице в челюсть, да так, что та вынесла спиной дверь…
"Матушка, прости дурочку молодую. Уж и не знаю, когда увидимся…"
Орландина почувствовала вдруг, как непривычно щиплет в глазах.
Под эти мрачные мысли она наконец и заснула.
Глава 9. НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА
С утра пораньше, посовещавшись, они решили разделить обязанности следующим образом.
Орландина продолжит прогулки по Тартессу (программа-минимум - найти подходящее место постоянного жительства), а Орланда пойдет в ювелирные ряды и прояснит что-нибудь насчет камней.
Для начала выбрали один, бесцветный, довольно неказистый на вид.
Честно говоря, амазонка опасалась отпускать сестру одну, но согласилась с ее доводами, что скромная девица будет вызывать меньше подозрений. А при виде Орландины у любого возникнут мысли: где зарыт труп того бедолаги, чьим камень был раньше.
Из лавок в ювелирном ряду она выбрала не самую богатую, хотя и не самую захудалую.
Надпись на вывеске гласила, что ее держит Герион, ученик самого Пифагора Афинского. Кто такой Пифагор Афинский, послушница не знала, но подумала, что чем-то он знаменит, иначе бы не имело смысла упоминать о нем на вывеске.
Перед тем как войти, на всякий случай огляделась по сторонам. Вроде бы подозрительного не заметила. На секунду почуяла робость, но преодолела себя и, толкнув дверь, решительно вошла.
- Вот, - протянула руку к человеку за столиком. - Не могли бы вы взглянуть?
Нуте-с, нуте-с, что у нас там? - Глаза старичка-ювелира зажглись алчным блеском.
Дрожащими от плохо скрываемого возбуждения руками он буквально выхватил из пальцев Орланды бесцветный прозрачный кристалл. И тут же впился в него орлиным взглядом.
- Хм, хм, - забормотал себе под нос. - Любопытно.
В его руках появилась огромная лупа, с помощью которой он продолжил свои исследования.
- Весьма любопытно.
Герион оторвался от своего занятия и странно посмотрел на послушницу. Будто бы она сама была драгоценным камнем, который нужно было оценить.
- Это ваш камень?
- Разумеется, мой. - Орланда изо всех сил старалась не выдать смущения: врать она особо не привыкла.
- Ну да, ну да. Конечно.
И вновь вернулся к кристаллу. Налив воды в гладкий цилиндрический стакан из неокрашенного стекла, старик бросил в него камень и, подойдя к окну, подставил сосуд под солнечные лучи.
- Ах, ах, ах! - закудахтал. - Ах, ах, ах!
Девушке уже начала надоедать вся эта канитель. Напрасно, ох, напрасно она решилась на эту авантюру. Однако ее уже давно подмывало узнать, что за сокровища приплыли им с сестрой в руки.
Ювелир вытащил камень из стакана и провел им по оконному стеклу. Там осталась глубокая царапина.
- Хотите продать? - осведомился старикашка, кладя кристалл на стол и усаживаясь на свой "насест".
- Хотите купить? - ответила вопросом на вопрос Орланда.
Хозяин печально затряс головой и кисло улыбнулся.
- Боюсь, красавица, у меня денег не хватит, чтобы заплатить вам за эту прелесть. Думаю… - он сделал паузу, - что ни у одного из моих коллег в этом городе не найдется средств на покупку вашего… (он ведь ваш?) камня.
- Неужели он так дорого стоит? - изумилась послушница.
Старик не производил впечатления такого уж бедняка.
- Немыслимо, - вздохнул ее собеседник. - Никогда не видел ничего подобного. Невероятная чистота. Такие камни сейчас большая редкость.
Взял в руки камень и начал любовно поглаживать его.
- И все-таки сколько он может стоить? - настойчиво поинтересовалась Орланда.
- Думаю, половину того, что у меня есть.
"Ого! А ведь это не самый большой камешек среди нашей добычи".
- А может, возьмете за полцены?
Отрицательно покачал головой.
- Нет, девочка. Стар я, чтобы играть в эти игры. Считайте, что мы с вами не виделись. Но соваться к кому-нибудь другому не советую. Не подумайте, что хочу запугать, просто все, кто занимается тем же промыслом, что и я, уже оповещены о возможном появлении на рынке таких вот красавцев. - Старик ласково прикоснулся к камню. - Обещана крупная награда тому, кто первым даст о них знать, куда надо.
- Спасибо вам, мастер.
- Не за что, красавица. Сожалею, что не могу быть полезным. - Он проводил девушку до самых дверей и, склонившись к ее уху, прошептал на прощанье: - Берегись, дочка. Такие камни обычно приносят своим владельцам крупные неприятности…
На обратном пути Орланда решила сделать то, что давно бы полагалось совершить. А именно - посетить храм божий, поставить свечку и возблагодарить святых и Господа за спасение.
Увы, ее ждало жестокое разочарование.
Ей указали дорогу к нескольким христианским храмам, но когда она подошла к первому, то выяснила, что это капище еретиков куявского обряда, поклоняющихся крылатому псу - святому Симарглу.
Второй храм принадлежал вообще какой-то невообразимой секте. С виду он выглядел как обычный, и монашка зашла туда и даже подумала: а не пожертвовать ли камень на богоугодные дела, сестре же сказать, что потеряла? Но тут увидела, что на центральной фреске, на куполе, запечатлен не кто иной, как владыка преисподней Осирис, чудесным образом преобразившийся во Христа, вершащего Страшный суд. Тут же обретался собакоголовый Анубис.
На вопрос, что это такое, прихожане ей спокойно ответили, что сие - святой угодник божий, Анубис Мемфисский, который до появления христиан опекал праведных мертвецов. Ежели красавице любопытно, то вот папирус с кратким житием Анубиса-угодника. Совершенно бесплатно. И образок, освященный патриархом Александрийским и епископом Тартесским. Имеется при храме и весьма обширная библиотека, где можно отыскать очень редкие рукописи. А также школа для неофитов.
Не сдержавшись, она обозвала их еретиками, достойными геенны огненной, и дело чуть не закончилось потасовкой - одна старушенция пыталась съездить Орланде метлой.
Еще одна церковь именовала Христа царем богов и без лишних слов объявляла, что все боги существуют, но правят ими Саваоф и дети его, Сын и Святой Дух.
После этого Орланда оставила поиски и направилась домой.
Вернувшись в гостиницу, она долго не могла успокоиться.
Душевное расстройство, как всегда, вызвало жуткий голод. Прихватив Ваала, девушка спустилась в трактир и, сделав заказ, предалась грустным размышлениям.
Ну ладно, сестра ее - язычники просто не знают истины. Но эти, извратившие учение!
Хотя чего еще ждать от этих людей, происходящих от атлантов, некогда тут правивших.
Из священной истории она знала, что этой утонувшей за грехи землей правили жрецы, которых всякие дикари, поставлявшие им воинов, золото, рабынь и рабов, почитали не меньше богов.
Они умели складывать из камней великие пирамиды, стоящие вечно, и выплавлять металлы. Они приносили в жертву сотни и тысячи человек, желая "умилостивить" Темных Божеств, от которых дошло только имя - Чернокрылые. И, конечно, чтили всяких ящеров, крокодилов, демонов и прочую языческую прелесть.
Неудивительно, что Господь утопил их, расправившись с ними, как с нечестивым Содомом.
И вот она в этом городе, населенном их потомками, и даже не то что исповедаться, а и помолиться по-человечески не может.
Орланда невольно позавидовала сестре - той все нипочем.
Ну что ж, зато она будет в царствии небесном. Ее вера истинная. Ибо что, как не воля Создателя, причиной того, что ее братья по вере попали в этот мир, не знавший распятья Сына Божьего. Ибо чем, как не вмешательством Всевышнего, может быть удивительная история того, как появилась на Гебе истинная религия.
…Случилось это в эпоху Второй Великой смуты, когда в Империи было целых три августа - в Александрии, Лютеции и Афинах.
И вот в эти смутные дни в главный порт острова Кандия, славного своими виноградниками, медными рудниками, породой сильных и трудолюбивых ослов, а также самым большим в империи рабским рынком, вошла флотилия кораблей странного вида - пузатых и неуклюжих, с большими красными крестами на несуразных квадратных парусах.
Спустившиеся на берег люди в незнакомых доспехах сперва спросили у обеспокоенных жителей на скверной латыни и еще более дрянном койне: не Иерусалим ли это?
Затем, ни с того ни с сего, начали ломать статуи святых богов и громить храмы, колошматя чем ни попадя подворачивающихся под руку жрецов.
Местная стража, больше привыкшая ловить беглых рабов и усмирять пьяных матросов, разбежалась при виде закованных в сталь воинов, благоразумно не пытаясь им мешать.
Одним словом, уже через пару дней остров был в руках пришельцев неизвестно откуда.
После того как были доломаны все статуи или, как выражались гости, "идолы", они ограбили все храмы и купцов, правда, как писали очевидцы, особо не зверствуя, поскольку сами были весьма потрясены тем, что сообщили им пленные.
Потом, наполнив водой главный бассейн в местных термах, загнали туда по очереди всех жителей, каких смогли поймать, раздали им крестики и приказали молиться только богу пришельцев - Иисусу, будто бы распятому в Великой Иудее при каком-то Тиберии, и отцу его Иегове.
Нескольких шибко умных историков, вздумавших усомниться в истинности подобных утверждений и пожелавших устроить прения на религиозно-историческую тему, пришибли на месте, но опять-таки крови особо не проливали. Даже жрецы разгромленных храмов, которые священники "крестоносцев" (так именовались чужаки) присвоили и посвятили своему Христу, отделались все тем же крещением и покаянием.
Плохо пришлось разве что жрецам Ваала - в его кандийском святилище иногда еще приносили в жертву младенцев. Тайком, конечно. Закон, запрещающий человеческие жертвоприношения, был принят еще при божественном августе Октавиане.
Рыцари растопили большую храмовую печь, куда жрецы-мучители кидали несчастных детей, а потом быстренько переправили туда всех служителей злобного бога, после чего развалили храм до основания.
Попутно они освободили всех рабов (ну почти всех - хорошенькие девушки были забраны их жрецами в послушницы открывшихся тут же монастырей). Больше того, почти всех их посадили на трофейные корабли и отпустили с тем, чтобы те всем рассказали о новой вере и проповедовали ее.
Естественно, большая часть рабов, едва ступив на твердую землю, разбежалась, куда глаза глядят, а кое-кто даже занялся пиратством и разбоем. Но нашлись и те, кто преисполнился благодарности освободителям и всерьез начал вербовать новых сторонников этого странного вероучения.
Разумеется, известие об этом с разной скоростью, но достигло всех трех императорских дворов, однако там только отмахнулись - было не до того.
Вскоре крестоносцы сами напомнили о себе.
Их послы явились в Афины к августу Афраниусу. Будущему Птолемею Двадцать Шестому. Афраниусу Великому, Отцу и Спасителю Отечества.
Сперва они потребовали от него принять их веру, обещая помощь своего непонятного бога во всех начинаниях государя.
"Сим победиши!" - утверждали, размахивая перед носом августа золотым крестом.
Император, как говорили злые языки, и в своих-то богов верил не шибко, однако предложил устроить диспут с лучшими философами и мудрецами, какие были в Афинах. Даже специально пригласил из Иерусалимского храма нескольких фарисеев и саддукеев в качестве третейских судей.
Диспут закончился дракой и скандалом, и, по словам хронистов, Афраниус покатывался со смеху, глядя с трона, как дюжие рыцари и монахи лупцуют почем зря почтенных старцев.