В комнате шептались, но наверняка трудно было сказать, шепот ли это, хотя я стоял, прижавшись ухом к двери. Главная дверь в сад открылась и закрылась. Я увидел Мелахат во дворе. Она махала рукой, подзывая кого-то. К ней подбежали двое маленьких мальчишек. Она наклонилась и что-то им шепнула. Те побежали к другой стороне дома: раздался щелчок засова - садовая дверь открылась, и еще один щелчок, когда она захлопнулась и закрылась на засов.
Мелахат пришла ко мне во внутренний дворик.
- Ты видела ее? - спросил я с нетерпением. - Как она выглядит?
- Она была под накидкой, - отвечала Мелахат. - Она сказала, что у нее нет слуг, но она видела в садовое окно двух мальчишек и хочет, чтобы их приставили к ней как слуг.
- О, разумеется, - отвечал я. - Дикарка из пустыни. Ей будет одиноко без слуг.
- Я знала, что вы это одобрите, - сказала Мелахат, - поэтому приставила их к ней на время.
- О, приставь их постоянно. Она пробудет здесь долгое время.
И так оно и будет, ведь она принадлежит мне - душой и телом, подумал я. Похоже, снова заработал душ.
- Кажется, она снова принимает ванну, - сказал я.
- По-моему, это моются мальчишки, - предположила Мелахат. - На них было столько грязи.
Так, вероятно, и было на самом деле. Минут через десять один из них вышел из садовой двери во дворик. Это был как раз тот, которого я чаще всего пинал ногой. Волосы у него слиплись от воды, и выглядел он чуть посветлее. На нем были вышитые орнаментом штаны и такая же куртка. Откуда они? Турецкий национальный костюм! Ну конечно же - дикий народ пустыни!
- Ютанк, - нагло сказал мальчишка, - говорит, что Султан-бею лучше принять ванну и надеть на голову тюрбан. Что ему такому грязному она петь не будет!
Я хотел было пнуть его, но передумал. Смысл сказанного дошел до меня, и я возликовал: ага, она сразу же хочет приступить к работе! Я поспешно удалился, принял ванну, зашел в хранилище одежды, где нашел кусок ткани, который можно было закрутить в тюрбан, а также кафтан.
Наконец я вышел. Мелахат, Карагез и двое мальчишек занимались обустройством гостиной. Теперь я был рад, что позволил Карагезу купить все эти новые ковры. Слуги устроили небольшое возвышение с подушками и показали, где я должен сидеть. Посреди гостиной на полу, на некотором расстоянии от моего места, было сооружено еще одно сиденье из груды подушек уровнем пониже. Карагез, видимо, получил указания и сильно убавил освещение. Установили две фитильные лампады, чтобы по комнате разливался желто-оранжевый свет. Слуги, крадучись, ушли. Я сел, скрестив ноги, на помост и стал дожидаться появления Ютанк.
Глава 5
Минут через двадцать дверь гостиной, щелкнув, слегка приоткрылась, и я почувствовал устремленный на меня взгляд. Зная, как она робка, скромна и пуглива, я боялся вспугнуть ее резким движением и сидел, не шевелясь. Дверь приоткрылась еще чуть-чуть, и, подобно тени, в залу проскользнула Ютанк. Остановилась в свете желто-оранжевого пламени.
Она была одета в шаровары и очень тесный жилет, скрывавший грудь, но оставивший обнаженными горло и живот. На босых ступнях выделялись ярко-красные ногти. Иссиня-черные волосы украшал венок из цветов. Лицо ее было скрыто под чадрой. Но сквозь нее я чувствовал на себя пристальный взгляд очень больших, наверное, испуганных, слегка раскосых глав. Одну из рук она держала под чадрой; должно быть, от робости она прикусила кончик пальца. Я сделал ей приглашающий знак - и она едва не пустилась наутек. Я снова замер. Так прошла минута. Постепенно к девушке вернулась смелость, и она двинулась дальше. В левой руке она несла пару музыкальных инструментов. Она застенчиво приблизилась к подушкам в центре гостиной, и теперь я мог разглядеть ее лучше. Кожа красно-бурого цвета. Из-за чадры я не видел ее лица, но потупленные, только изредка поднимающиеся глаза показались мне прекрасными.
Ютанк опустила на пол один из инструментов - дюймов восемнадцать в диаметре, нечто вроде тамбурина - и грациозно села на подушку, скрестив ноги. Другой инструмент она положила себе на колени. Я признал в нем некую разновидность лютни с длинным грифом и тремя струнами.
- О, господин, - проговорила она едва слышно, - с твоего разрешения и по твоему повелению я спою.
Я важно махнул рукой и повелел: "Пой!" Она вздрогнула, и я понял, что сказал это слишком громко. Опустив глаза, она настроила инструмент и стала играть. Прекрасно! Традиционная турецкая музыка - очень восточная по стилю, где такты оканчиваются на неопределенных неударных звуках. Обычно мне это не нравится, но проворство ее рук и мастерство исполнения были таковы, что все вокруг словно превратилось в мир грез. Какое совершенное владение инструментами!
Замер последний аккорд. Я боялся аплодировать. Ютанк посмотрела на меня с такой робостью, что я был уверен - ее выступление казалось ей слишком большой дерзостью. Она прошептала:
- Ведь в этой комнате нет записывающих устройств?
Меня это сильно удивило. И тут я понял, почему она спрашивала. У простых турок существует суеверие, что, если запишут их голоса, они их лишатся. Это, несомненно, доказывало, что девушка всего лишь представитель кочевого племени пустыни Каракумы, дикарка.
- Нет-нет, - поспешил я уверить ее, - конечно, нет!
Но она поднялась с подушек, двигаясь с истинно поэтической грацией, и пошла по комнате, заглядывая за разные предметы - ей просто хотелось убедиться. Вернувшись на прежнее место, она села и взяла в руки свою лютню.
- У меня не хватало смелости петь, - тихо сказала она, - но сейчас я спою.
Она взяла несколько аккордов и запела:
Поднялась, как в объятьях небесных, луна,
Свежим росам открыла свой ротик она.
Но сбежала от солнца - Ее ль в том вина?
Сожжена не твоими ль лучами?
Я был заворожен ее низким, хрипловатым, чувственным, вкрадчивым голосом. Она произносила слова с туркмено-турецким акцентом, который можно было распознать даже несмотря на то, что распространенный в России турецкий язык вряд ли имел какие-либо диалекты. Ее голос, взбудоражив меня, вызвал прилив сил. К моему разочарованию, она отложила инструмент в сторону и, склонив головку и потупив глаза, прошептала:
- О, господин, с твоего разрешения и по твоему велению я буду танцевать.
- Танцуй! - разрешил и повелел я с радостью. И опять сказал это слишком громко. Она сжалась от страха. Но вот наконец она подняла бубен. Это было необычно. Как правило, турчанки-танцовщицы пользуются ручными трещотками. Но это был турецкий бубен.
Она поднялась с такой гибкой легкостью, что я едва заметил это. С минуту мне казалось, что она просто стоит и только, а затем я увидел обнаженный живот с упругими эластичными мышцами!
В свете горящего пламени живот ее двигался и извивался, хотя тело оставалось в полном покое. Настоящий танец живота! Грудь ее скрывал жакет, бедра прятались в шароварах, но нагота между ними жила своей жизнью!
Затем в такт движению мышц Ютанк застучала в бубен. Она стучала все громче, ноги стали раскачиваться сильнее, и вот уже закачалось все тело. Мышцы на животе собирались в пучки и извивались, а им в такт раскачивались бедра!
О мой Боже!
Такое могло свести мужчину с ума!
И все это при стыдливо опущенных глазах.
А теперь - что это? В промежутках между ударами по бубну она дергала за чадру. Ютанк открывала лицо!
Мало-помалу, все выше поднимая то одну, то другую ноги, сильнее раскачивая бедрами, она все больше обнажала свое лицо. Под звон бубна Ютанк затянула песню без слов.
Вдруг, резко вскрикнув, она в легком прыжке взвилась в воздух! Чадра слетела с ее лица.
Она опустилась на пол: вращались бедра, будто что-то мололи, вздымался живот, будто что-то взбивал, змеями извивались руки, - но взгляд, опаляя огнем, неподвижно застыл на мне.
Ютанк была великолепна! Никогда прежде не видел я такого лица!
Я затаил дыхание, сердце готово было выпрыгнуть из груди - никогда еще я не чувствовал такого страстного желания. А Ютанк все выше поднимала ноги, яростней стучал бубен - она ударяла им то по локтю, то по ладони, - а затем она словно сорвалась с привязи: прыгнула, закрутилась в воздухе веретеном и опустилась, небольшая пауза, чтобы покачать бедрами и взглядом прожечь меня насквозь, - и новый прыжок. Бубен бил все чаще и чаще, прыжки и вращения в воздухе становились все стремительней, пока она не растворилась в движении, став расплывчатым пятном в желто-оранжевом пламени.
Никогда в жизни не видел я, чтобы так танцевали! Мое собственное тело не выдержало и непроизвольно задергалось, подстраиваясь под ритм ее танца. Внезапно сделав высокий прыжок, Ютанк издала пронзительный крик, опустилась на свою подушку, скрестив ноги, - и замерла. Только ее глаза горели, как раскаленные угли!
Я не мог перевести дух.
Она быстро вытянула руку и схватила струнный инструмент. Ударила по струнам. И, не сводя с меня горящих глаз, запела вибрирующим, сдавленным от страсти голосом:
Соловей лежал дрожащий
У него в руке жестокой.
Трепетало в страхе горло.
И в момент безумной страсти
Был задушен он.
О, милый!
Если вдруг любви лишь ради
Ты убьешь меня - ну что же,
Не забудь свою голубку!
Это было уж слишком!
- Нет! Нет! - вскричал я. - Клянусь всеми богами, я бы никогда не смог тебя убить!
Слишком громко! Это все погубило. Она сжалась в комок, потом бросилась к двери, что-то крича в испуге, открыла ее и была такова. Я побежал за ней, но поздно: ее комната изнутри была уже на стальном засове. Я присел во внутреннем дворике, мучаясь от неутоленной страсти, утонув в угрызениях совести. Я сидел там до рассвета, сторожа эту дверь, но она так и не вышла.
Глава 6
Весь следующий день я был сам не свой. Ни о чем не мог думать, кроме Ютанк. Да и то в каком-то угаре. Меня одолевали бесчисленные идеи, как привлечь ее внимание, как загладить свою вину за то, что ее напугал, но все они никуда не годились. В ограде ее личного садика была небольшая дыра, и днем я прильнул к ней, согнувшись, жаждая увидеть ее хоть одним глазком.
К вечеру, когда опустилась прохлада, Ютанк вышла в сад. Она была в украшенном вышивкой плаще, без чадры - очевидно, не подозревала, что ее разглядывают. Ее лицо было так красиво, что просто дух захватывало, а походка - такая легкая, такая ровная - казалась мне самой поэзией.
Она вернулась в свои покои.
Напрасно я ждал ее в тот вечер в гостиной. Ни один мальчишка не явился с известием. Она не пришла. Я просидел там всю ночь, прислушиваясь к малейшему звуку.
Объятый усталостью, я наконец забылся сном, в котором меня преследовали кошмары: мне представлялось, что Ютанк была всего лишь сновидением. Проснулся я около полудня. Завтрак не лез в горло. Я походил по двору, зашел в дом и попробовал заинтересовать себя чем-нибудь еще. Пустое дело. Примерно в три я снова вышел из дома.
Голоса!
Они доносились из сада! Я быстро подобрался к дырочке в заборе и заглянул в нее.
Там сидела она! Ютанк была без чадры. Она была великолепна - уже в другом плаще, но беззаботно распахнутом, так что были видны лифчик и плотно облегающие короткие панталончики, обнажавшие ноги и живот. И так меня приковало к ней, что поначалу я даже не заметил двух мальчишек. Они сидели в траве у ее ног. В расшитых курточках и штанишках. Выскобленные и чистенькие. Каждый держал на колене серебряную чашечку.
Она сказала что-то такое, чего я не расслышал, и оба они засмеялись. Улыбаясь, Ютанк лениво откинулась назад, еще больше обнажая живот и внутреннюю часть бедра. Она тянулась - тянулась к серебряному чайнику и серебряной чашке на серебряном подносе.
С бесконечным изяществом она взяла чашечку одной нежной рукой, а чайник - другой. Налила себе в чашку, затем подалась вперед и налила каждому из мальчишек. Небольшое чаепитие! Какое очарование!
Она подняла свою чашку, мальчики - свои, и сказала: "Serefe!", что по-турецки значит "За вас". Они поднесли чашки к губам. Верно, напиток был ужасно горячим и крепким: сделав глоток, мальчики задохнулись и закашлялись. Но они все же улыбались и наблюдали, как Ютанк потягивает чай.
- А теперь, - проговорила она низким хрипловатым голосом, - пойдем дальше и расскажем следующую сказку.
Мальчишки завертелись от восторга и придвинулись поближе, с обожанием поедая ее глазами. До чего же она была очаровательна - в этой роли сказительницы.
- Сказка называется "Златовласка и три комиссара", - начала Ютанк, поудобнее устраиваясь на садовом сиденье. - Жила-была девочка, которую звали Златовласка. То есть у нее были золотистые волосы. И любила она бродить по лесу и вникать во все лесные дела. Такая любопытная! Однажды идет она и видит: стоит в лесу избушка. Вскрыла она замок и незаконно проникла на чужую территорию. Надо сказать, что у этой Златовласки был ужасный аппетит, ведь она родилась в семье капиталистов и ей всегда казалось, что она просто умирает от голода. И вот видит она стол, а на столе три миски с кашей. И думает: здесь живет рабочий, его избушку надо поэксплуатировать.
Садится она на самый большой стул и пробует кашу из миски - слишком горячая. Пересаживается она на стул поменьше и набрасывается на кашу из другой миски - фу, слишком холодная. Садится она на самый маленький стульчик и - ух ты! - прекрасная каша. Ну конечно, проявилась ее капиталистическая натура, и съела она все без остатка. Ничего не оставила, совсем ничего.
А в избушке этой жили три комиссара, и ушли они на партийное совещание, чтобы помочь рабочим, вот и попала эта свинюшка Златовласка в ужасный переплет. Ведь шутка сказать, они были вовсе никакими не рабочими, а настоящими твердыми, крутыми друзьями народа, комиссарами, с которыми шутки были плохи. Здорово не повезло этой малышке Златовласке, но так и надо этому поросенку - пусть знает, что делает. Ну, в общем, она удрала. И вот самый большой комиссар кладет свою плетку на стол, видит свою миску и говорит: "Кто, черт побери, трогал мою кашу?" А комиссар среднего роста кладет на стол свой кастет и говорит: "Эй, какой (…) трогал мою кашу?" Самый же маленький комиссар только повесил на стену свой пистолет, как вдруг видит - а миска-то его пуста!
Мальчишки напряженно подались вперед, ловя каждое слово. Ютанк склонилась к ним поближе и продолжала:
- И вот видят они следы на снегу, берут своих собак - и в погоню за Златовлаской! Они гнались за ней по горам, и лесам, и по скованным льдом рекам. Ух ты! Вот это была погоня! И наконец они загнали ее на дерево.
Ютанк откинулась назад, отпила из серебряной чашки. Похоже было, что она не собирается продолжать. Мальчишки вытянули шеи: "Ну а дальше? А дальше?"
Ютанк мечтательно улыбнулась, затем сказала:
- В общем, они ее схватили и (…), и все здорово повеселились.
Мальчишки засмеялись и все никак не могли остановиться; засмеялась и Ютанк. Смех становился все безудержней, ребята не выдержали и, схватившись за животы, покатились по траве.
Наконец веселье утихло. Ютанк мило улыбнулась мальчикам, снова взяла чайник и предложила выпить еще чаю. Это была очаровательная сценка! Понятно, русская машина пропаганды обработала ее мозги. И, естественно, она не желала робеть, разговаривая с мальчишками. Но как мило, что она не жалела своего времени на просвещение этих двух маленьких турецких сопляков! Это говорило о том, что у нее доброе сердце. В тот момент когда Ютанк протянула руку с чайником, я увидел ее подмышку. Я и не предполагал, что это может так на меня подействовать. У меня просто перехватило дыхание.
И тут этот экскремент по имени Карагез вышел из-за садовой ограды и кашлянул. Я поднялся, сделал вид, будто что-то потерял, и ушел. В моих ушах все стоял ее низкий хрипловатый голос, и до конца дня я не мог думать ни о чем другом.
Вообразите себе мое состояние, когда тем же вечером в восемь часов ко мне явился один из ее мальчишек.
- Ютанк просит передать, чтобы вы помылись, надели тюрбан и сели в гостиной.
И поверьте, я молниеносно сделал все, что от меня требовалось, и, усевшись на подушки, стал ее ждать…
Глава 7
Пламя окрашивало комнату в желто-оранжевый цвет. Ютанк тихо проскользнула в дверь, тенью проплыла к своим подушкам, села, скрестив ноги, посреди комнаты и поставила на пол большой серебряный, блестящий, как зеркало, поднос, свою лютню и бубен. Она была одета в серые шаровары, короткий расшитый серебром жакет, который скрывал грудь, но оставлял открытыми живот и руки. Головку ее украшала серебристая лента. Лицо скрывалось под чадрой.
Вот так она и сидела, потупившись и не глядя на меня. Только время от времени вздыхала.
Я не решался заговорить, боясь, как бы она не убежала. Но это длилось так долго, что я не выдержал и прошептал:
- Тебя что-то гнетет?
Очень низким, шелестящим голосом она отвечала:
- О, господин, я печальна оттого, что лишена самого необходимого в жизни, и эта мысль не дает мне покоя. Я вздыхаю по своей нищете - ведь у меня нет ни шелковых носовых
платков, ни дезодоранта, ни "Шанель номер пять", и я лишена возможности принимать французские пенистые ванны. Мне нужно всего лишь немного наличных, чтобы это купить, - каких-нибудь две-три сотни тысяч лир.
У нее был такой понурый вид! Что толку было теперь напоминать этой дикой, примитивной кочевнице из пустыни Каракумы, что она рабыня. Естественно, ей нужны деньги для покупки самого необходимого. Как ей, должно быть, этого не хватало, когда она там, в этих песках ходила за верблюдами!
- Они твои, - сказал я со щедрым великодушием.
Она сразу же распрямилась, стрельнула в меня глазами и скромно опустила их вниз. И вот она взяла свой бубен и стала постукивать по нему - медленно, робко, затем завела жалобную песню без слов. Я понимал: ей нужно было настроиться на боевой лад.
Бубен зазвучал громче. Затем в середине такта она переключилась с бубна на серебряный поднос и стала постукивать по нему.
Мелодия крепла, становилась быстрей, теряя свою жалобность. Тело Ютанк стало раскачиваться. Она встала на колени и закачалась еще размашистей. Браслеты стучали о поднос, ритм ускорялся. Ютанк села на корточки и, выбрасывая ритмично одну за другой ножки с посеребренными ногтями, поплыла по комнате, все напевая какую-то дикую мелодию, и казалось, что, не касаясь ногами пола, она плывет по воздуху!
Ютанк двигалась от стены к стене и обратно и в конце пути подпрыгивала, опускалась на пятки, выбрасывала руки в стороны и выкрикивала: "Хей!" И каждый раз браслеты со стуком ударялись о поднос. Варварское зрелище!
И вот она, по-прежнему на корточках, пошла уже широкими кругами. Да ведь это же была русская пляска! Темп ускорялся, удары по подносу становились все громче и громче.