* * *
Молодой рабочий Павел взмахнул кулаком.
- Распоясавшиеся попы и жандармы в штатском перешли к решительным действиям. Мы все были свидетелями чудовищной провокации с открытой охотой на людей. Сатрапы бесчинствуют. Они убивают наших братьев на наших глазах. Пора ответить им тем же. Нас больше, мы основа государства. Так покажем нашу силу потерявшей края элите. Не она, а мы здесь власть! Так победим!
- Такъ! - весомо ответил дюжий коновал Гнидко, сын вольноотпущенника. - Они пролили кровь, и мы прольём.
- Воздержитесь, товарищи, от преднамеренных суждений, - вкрадчиво упредил разгорающиеся прения председатель Боевого Комитета Рабочей Партии неработающий пролетарий с незапоминающейся фамилией и внешностью, которые все присутствующие знали, но почему-то не могли вспомнить. - Наш выбор - выбор окончательный, и обжалованию не подлежит. Он подлежит исполнению, потому мы должны тщательно всё взвесить, прежде чем вынести резолюцию по предложению товарища Павла.
- Чего вешать? - взбеленился Павел Вагин. - Они взрывают дома и бросают в тюрьму старух. Они сажают всех, кто подымет голову. Бастанул - в тюрьму, нассал под угол - закатают на пятнадцать суток, дал городовому в морду - вообще пожизненно будешь лес рубить. Они убили Кенни!
- Сволочи! - взметнулся к потолку подпола негодующий хор членов.
- Кто здесь власть? Они? - крикнул Павел. - Мы!
- Мы-ы! - взмыкнул Комитет.
- Месть! - гаркнул Павел, и собрание поддержало его, потому что даже председатель не мог остановить справедливое негодование угнетённых. Гроздья гнева созрели, чтобы обрушиться на головы ничего не подозревающих господ. - Сейчас или никогда!
- Даёшь!
- Даёшь месть!
- Больше ада!
- Только хардкор!
- Подпалим доброхотов.
За акцию возмездия проголосовали единогласно. Возросло и тело профсоюза. Вместо застреленного члена от профсоюза токарей-фрезеровщиков избрали двух новых, отдельно от токарей, отдельно фрезеровщиков. Молодые и перспективные, ходившие у Кенни в помогальниках, без опыта и влияния не могли в одиночку управится с коллективом. Взамен отрубленной гидра рабочего класса отрастила две свежие головы. Актуальные и динамичные лидеры поспешили вклиниться в тренд и инициативно выступить за акцию неповиновения от лица осиротевшего коллектива токарей-фрезеровщиков. Подготовка к демонстрации протеста началась ускоренными темпами.
Песец, как водится, подкрался незаметно, хоть виден был издалека.
Так всегда бывает, когда оцениваешь ситуацию задним числом и задним местом.
* * *
- Ужо тебя в ряды приняли, сын своего отца, - Мотвил сопровождал всякое движение молодого лучника поворотами слепой морды. Провалы на месте вытекших глаз, розовая кожа лысины, где сгорели волосы, и тавро на лбу не уродовали бородатого шамана, давно изуродованного татуировками и шрамами, а придавали дополнительной инаковости, как подобает верховному жрецу, пусть и обращённому в рабство. - Исполняешь работу тайную, жертвуя связями явными. Но в том не обретёшь порицания никогда, потому что свойство твоей натуры определяет твою судьбу, эльфийский метис-мутант.
Не обращая на него внимания, Жёлудь выволок из-под койки сидор. Опустился на скрипнувшие ремешки кожаной сетки, застеленной ватным матрасом, размотал устье.
- Что ты несёшь? - устало отмахнулся парень. - Совсем от скуки сбрендил?
Странное чувство, словно сорок невидимых бесплотных пальцев со всех сторон ощупали тело, заставило Жёлудя замереть.
- Ты чего?! - дёрнулся он.
Пальцы исчезли. Мотвил выглядел озадаченным.
- Ты губишь всех, кого любишь, сын своего отца. Ты недавно познал женщину. Искра любви, которая проскочила между вами в тот момент, убила её. У неё не было силы долго сопротивляться давлению смерти. Взамен она одарила тебя защитой.
- Нюра? - пробормотал Жёлудь.
- Носи. Пусть потраченная на броню кровь хранит тебя.
Парень поёжился от такого благословения, но погрызенная крысокабаном куртка согревала, надёжно облегая, и превосходство шамана не смутило его.
- Вот что может натворить попавшая в кровь слезинка мужеложца, - парировал Жёлудь.
Мотвил отпрянул, таким по-эльфийски отстранённым, всепонимающим и надменным обернулся в ответ на колдовское проникновение в душу молодой лучник. Он обманчиво мнился пищей, но оказался не по зубам, стоило запустить в него тентакли разума. Верховный шаман Москвы давно так не плошал. Он вернулся полностью в своё тело, лёг на спину и вытянулся на койке, как будто утратил интерес к собеседнику. Мотвил испугался. В новгородском плену ему становилось всё более и более неуютно.
- Ножей много не бывает.
Жёлудь выудил из сидора боевой трофей времён лихославльской охоты на "медвежат". Доселе молодой лучник извлекал его из ножен всего раз, для порядку, а потом убрал на дно вещмешка. Теперь, когда нож понадобился для постоянного ношения, пришлось присмотреться к нему повнимательней. Тёмная от льняного масла наборная рукоять из берёзовой коры была широкой даже для кисти Жёлудя. Дизайнер с Горбатой горы мало заботился об удобстве пользователей, стремясь сделать оружие для гвардии Озёрного Края максимально "медвежьим". У него получилось. Всадной клинок, ограниченный короткой толстой гардой, был шириной пальца три. Кинжальное остриё, достойное небольшого копья, переходило в ровное лезвие, а со стороны обуха шёл странный прогиб, на спинке которого зубрилась заточенная насечка. "Для пилы не годится, - пощупал Жёлудь. - Зачем такая впадина? Если верёвки резать, так сделали бы серрейтор. Чешую с рыбы драть? Тогда прогиб не нужен. Ни то, ни сё, даже ладони на обух не положить, чтобы лучину поколоть". Сотворённый максимально универсальным, нож имел страшный боевой вид, в нём можно было отыскать приметы функциональности, но их гениально подобранное сочетание сводило пользу к нулю.
Штатный подвес ножен состоял из простой кожаной петли. Нож свисал с ремня вертикально, и в таком виде был решительно не пригоден для скрытного ношения в городе. Жёлудь вытащил из кармашка сидора кисет с запасными тетивами, принялся мастерить подвязку, чтобы ножны висели на поясе горизонтально и были прикрыты одеждой от посторонних глаз.
- Ножик твой загляденье, от одного вида срать хочется - глумливо оценил Михан, остановившись возле койки. - Ты чего, носить его собрался?
- У тебя такой же, пердун, - огрызнулся Жёлудь. - Вместе "медвежат" трясли. Или ты свой продал уже?
- Конечно, нафиг мне этот адский ужоснах? А ты чего делал сегодня?
- В цирк ходил, - сдержанно ответил Жёлудь и замолчал, чтобы не сболтнуть лишнего.
- В цирк… - не без ревности к проведённым с толком выходным вздохнул Михан. - Нашёл развлекалово, дурень. Эх, я бы на твоём месте случая не упускал. Ты когда ещё в таком огроменном городе побываешь?
- Ты лавочник, сын мясника, - сидящий Жёлудь посмотрел на стоящего Михана сверху вниз таким презрительно-холодным взглядом, что чуткий шаман Мотвил на соседней койке заворочался. - А я эльф, из боярского рода. Твои развлечения низменны, бабы и барды, а мои останутся высоко духовными, как в большом городе, так и в маленькой деревне.
- Я в Новгороде Великом буду служить, - уже со смешанным чувством зависти и неприязни отозвался Михан. - Я подле князя буду в Кремле, а ты так и сгниёшь в дремучем лесу, дуралей.
Жёлудь не удостоил противника ответом. Крепко затянул узелок, словно запаял сплетённую из конского волоса тетиву, и отметил, что петля села на ножны как влитая.
- Не говори "гоп", ты ещё не в Кремле, - подал голос верховный шаман Москвы. - И лучше бы тебе там никогда не быть.
Глава двадцать первая,
в которой Щавель и Альберт Калужский заключают клятву на соли, Ерофей Пандорин идёт в Информационный центр, а революция съедает своих детей
Мотвил оказался прав. Когда Щавель пригласил Жёлудя прогуляться по городу, парень сначала оробел. В Тихвине отец редко его баловал, вот так запросто предлагая куда-то сходить, а таскал за собою Корня как старшего наследника и потом стал брать на дела Ореха. Жёлудь как младший и, по мнению парня, несправедливо недооцененный, оставался вместе с сёстрами и дворней. Братья мало посвящали его в свои взрослые игры, и на охоту за разбойниками брали на подхват, в загонщики. К девятнадцати годам младший сын тихвинского боярина уверился, что дурость его всем видна и неизлечима. Потому на мобилизацию к светлейшему князю Жёлудь последовал за Щавелем, как ребёнок следует за родителем. Хорошо, что рядом оказался однокашник, без Михана было бы совсем кисло. Ни продолжительный поход, ни короткие стычки с неприятелем не осадили в молодом лучнике привычного преклонения перед отцом. Даже мучительное пленение у вехобитов и кровавая жертва во Владимирском централе не уравняла их ни на шаг, но давеча что-то изменилось.
- Пойдём, перекусим, - по-товарищески сказал Щавель. - Проветримся немного, бери куртку.
В компании Лузги и Альберта Калужского они отошли на пару кварталов к центру и оказались в гламурном районе с милыми магазинчиками, модными бутиками и привлекательными кафешками всех мастей. За шведской лавкой "Мануфактура Хасселя", где продавались часы, очки и фотоаппараты на потребу местным хипстерам, обнаружилась витрина и дверь под вывеской "Кафе-шантан Олень Делонь".
- Что такое "делонь"? - оленей Жёлудь видел только на картинке, в Ингерманландии они не водились, но по зоологии у него было твёрдая пятёрка.
- Петушиное слово, - заявил Лузга.
- Псевдоним, - сказал Альберт Калужский.
- Псевдоним - слово греческое, - заметил Щавель. - Где греки, там и симпозиумы. Всё одно к одному. С таким оленем, сынок, ты из одной кружки не пей и не поворачивайся спиной к нему, если придётся поднимать с пола предметы, а присаживайся на корточки.
Доктор же с любопытством посмотрел на столики за витриною. Он был привычен ко всякому и не чурался ничего.
- Не зайти ли нам чуток огламуриться? - смело предложил лепила.
В витринном стекле Щавель видел отражение. Он содрогнулся, это было его отражение! Возвышающийся рядом молодой позёр с бородкой казался порождением салонного льва и светской кобылицы. Гламурное стекло делало Жёлудя совсем чужим. А ссутулившемуся поодаль уголовнику место было в исправительной колонии с оппортунистами, но никак не на воле среди мирных граждан. За время похода Лузга загорел и стал ещё больше похож на добро. И только Альберт Калужский выглядел как ни в чём не бывало. Закалённого странствиями доктора ничто не брало.
С такими спутниками терять было нечего, и Щавель молвил:
- От добра добра не ищут. В этом городе греха и барокко мы вряд ли встретим приличное заведение.
Единственный зал был скорее наполовину пуст, чем наполовину полон. В дальнем его конце обнаружился крашеный помост, на котором негромко играл камерный оркестр. Четверо музыкантов в полосатых робах, скрипач, пианист, флейтист и аккордеонист, выводили что-то запретное, из допиндецового репертуара русского шансона. Песен, естественно, не пели, сама музыка являлась достаточной фрондой, в лейтмотиве её угадывалось недовольство властями и существующими порядками.
Заняли столик в тёмном углу, избегая чужих ушей. Дождались пива и отправили официанта с заказом от себя подальше. Посидели, прихлёбывая, вполуха слушая музон и пытаясь определить, что за композицию он подразумевает. Но мелодии русского шансона были такими одинаковыми, что про загубленную режимом судьбину сложили миллион песен.
- Ты с лепилой муромским знаком, что давеча в роту заходил? - как бы невзначай поинтересовался Щавель у смиренно держащего паузу Альберта Калужского.
- С доктором Лысым? - печально покивал отрядный лепила. - Лично не знаком, но много о нём наслышан.
- И как он как врач?
- Хорош, - только и сказал Альберт.
Щавель тюкнул донышком стакана о столешницу. Отёр измазанные пеной усы. Озвучил приговор:
- Карп собирается отстранить тебя от дел, раз нашёл замену. Он здесь в силе, а я нет. Имеет право.
- Да, я знаю. Видел вчера, как они переговаривались.
- Два месяца работы тебе оплатят из отрядной казны по установленному тарифу. Это немного и доли в рабах не будет, как ты хотел, но на деньги не кинут, могу гарантировать.
Доктор кивнул.
Жёлудь погрустнел. Жалко было расставаться с лепилой, привык к нему, да и человек оказался хороший. Но, посмотрев на отца, понял, что не для того он собрал их здесь, дабы выгнать доктора за ворота.
И оказался прав.
- Пойдёшь со мной в Проклятую Русь? - предложил Щавель. - Ты нам там можешь здорово пригодиться. Обещаю, тебя не съедят.
- Спасибо, командир, - Альберт впервые за утро улыбнулся. - Я знаю, что ты сдержишь своё слово. Что я получу за это?
- Дом с участком в Тихвине и трёх рабов.
Альберт подумал.
- Что я должен делать?
- Дойти со мной до речки. Лечить. Не болтать лишнего там и ничего не рассказывать по возвращении. Оставаться в Проклятой Руси сколько потребуется. Потом мы уйдём за речку, а ты принесёшь светлейшему князю отчёт и явишься в Тихвин за наградой. Покажешь боярину Корню моё письмо и получишь обещанное.
Альберт молчал, не выказывая поспешности. Каждое слово весило сейчас по пуду живого товара при расчете. Доктор понимал, что такой случай у него первый и, скорее всего, последний, и опасался продешевить. Открыть практику в столице Ингерманландии с даровым домом и прислугой было чертовски заманчиво. Не Великий Новгород и не Великий Муром, конечно, и уж, тем более, не Рыбинск, но утвердиться в городе с репутацией заслуженного лепилы, сподручного владыки края и товарища князя Святой Руси… И потом, разбогатев и прославившись, всегда можно продать дом и переехать. В тот же Великий Новгород.
А оттуда дорога в Рыбинск открыта.
Альберт Калужский закряхтел, помотал головой.
- Сколько потребуется… Это же сколько может потребоваться времени в той глуши торчать?
- Недополученную прибыль считаешь? Так брать плату за исцеление страждущих тебе сам Гиппократ велел, и я Ему перечить не стану, - рассудительно проговорил Щавель. - Лекарства казённые. От тебя, главным образом, потребуется привезти светлейшему князю доклад. Человек ты надёжный, незаметный, маскировка у тебя железная. Странствующего лепилу ни один ухарь не тронет. Доставишь отчёт и получишь дом.
- Рабов я сам выберу, - в глазах Альберта пробудился алчный интерес.
- На здоровье, - с солдатской прямотой разрешил старый лучник, прикинув, что специально обученные слуги, какие-нибудь ключник, писец и танцовщица (или что потребуется лепиле для крепкого хозяйства) обойдутся в лишние пять-семь тысяч рублей. Не дармовые мужики из грядущего улова, но и не невесть какие траты. Лучезавр оплатит от своих щедрот. - Выбирай сам.
- Тогда я попрошу аванс.
В азартных играх доктор не был замечен, но сейчас Щавель подумал, что за карточный стол с ним не сел бы.
- Давай задаток, и я с тобой хоть в Проклятую Русь, хоть в Канны. Одного раба дай мне сейчас.
- Тебе нужна прислуга? - с разочарованием осведомился Щавель. - У нас не караван багдадского падишаха, а маленький маневренный отряд без лишних глаз и ушей.
Доктор снова помотал головой.
- Не прислуга - задаток. Отправь раба в Тихвин, а я вернусь и заберу. Мне спокойнее будет, когда он там ждёт. Аванс мне сердце согреет.
- Хорошо, - удивляясь меркантильности доселе скромного лепилы, согласился Щавель. Административный опыт подсказывал договариваться обо всём на берегу, а уже потом садиться в лодку и отправляться в плавание. - Будет тебе раб на выбор. Но это последнее требование или будут ещё условия?
- Больше никаких условий, - в третий раз помотал головой Альберт Калужский и немедленно предложил: - Скрепим наш договор солью.
- У нас есть два свидетеля, - указал было Щавель, но, оценив как бы со стороны волчью морду Лузги и испытующий прищур сына, не стал спорить. - Ладно, заключим договор на соли.
Альберт только этого и ждал. Как ястреб кидается на цыплёнка, ринулся он творить главный в своей жизни завет. Подхватил со стола глиняную солонку, перевернул, высыпал аккуратную густую дорожку соли. Была в его колдовском движении вкрадчивая мягкость совы, пикирующей на зайчонка.
- Отдай мне раба Мотвила в задаток.
- У тебя губа не дура.
Как известно, коммерческая сделка происходит по обоюдовыгодному для обеих сторон принципу, одна из которых дурак, а другая подлец. Щавель не дрогнул лицом, однако отступать было некуда. Лепила изловчился выторговать, заскакивая в лодку, но всё же на берегу, так что идти на попятный было себе дороже. Надёжный курьер ценнее важного раба.
- Бери по своему выбору.
Они опустили пальцы в соль.
- Я, Альберт Калужский, целитель, обещаю тебе, боярин, неотступно следовать за тобой в Проклятую Русь, лечить по твоему требованию, хранить тайну и клянусь доставить послание светлейшему князю Лучезавру в Великий Новгород.
- Я, Щавель Тихвинский, наместник светлейшего князя Святой Руси в Ингерманландии, обещаю тебе, лепила, защиту свою в походе и награду в виде дома с участком в пределах Тихвина и трёх рабов на твоё усмотрение, одного из которых передаю в качестве аванса прямо сейчас.
- Если я нарушу договор…
- Если я нарушу договор…
- Пусть соль чистая станет для меня нечистой, а соли организма моего утратят свою электролитическую силу и не восстановят её вовек.
- Аналогично.
- Ибо взаимно.
Благородные мужи слизали с пальцев соль завета, введя в организм силу торжественной присяги. Жёлудь, который никогда не видел клятву на соли, с тревогой смотрел на отца. Из школьного курса биологии он усвоил, что без таинства ионного обмена электролитов через клеточную мембрану организм умрёт.
"Нешуточно пообедали", - стучала в голове мысль.