Их было трудно принять за вторую линию охраны нефтяных скважин, но у киллеров попросту не выдержали нервы. Они начали стрелять, забыв о том, что патронов осталось сосем немного.
Оставив на поле боя несколько трупов и истекающих кровью раненых, йети рассыпались по джунглям, но это было не отступление, а военная хитрость.
Они отсекали киллеров поодиночке и налетали скопом из-за деревьев, а их дикарское улюлюканье, заполнившее, кажется, весь лес, было способно расшатать даже самые железные нервы.
Те киллеры, которым все-таки удалось уйти, могли считать, что они заново родились. Тем, кого убили сразу и без мучений, тоже повезло. Но трех человек во главе с командиром группы йети взяли в плен.
Уже когда с них с остервенением сдирали одежду, киллеры поняли, что их не ждет тут ничего хорошего. Йети выглядели настоящими дикарями. Их светлая когда-то кожа загорела дочерна и нагота казалась по-настоящему первобытной, контрастируя с красотой и стилем амазонок.
Может, виной тому были растрепанные волосы, всклокоченные бороды и оскаленные рожи голых мужиков, а может, преобладание среди женщин невзрачных и некрасивых (у амазонок было в точности наоборот). Или так действовал окружающий ландшафт, который до боли напоминал амазонские дебри, какими их показывают в кино.
Бог его знает почему, но белый пух, заправившийся генетическим материалом с магазинных бананов, ананасов и кокосов, с комнатных цветов тропического происхождения и из ботанических коллекций, в массе своей полетел на юг и на восток. И если где-нибудь на Истре леса мало чем отличались от обычных подмосковных, то в Коломенской излучине они выглядели совсем иначе.
Конечно, елок, тополей и лип и здесь было больше, чем бананов, ананасов и пальм. Но на фоне последних любая елка казалась тропическим растением, а раскидистую иву, искореженную мутациями, легко было спутать с эвкалиптом.
Однако раздетым и обезоруженным пленникам было вовсе не до красот природы.
Разложив перед собой спички из стратегических запасов Кремля, огниво с зиловским клеймом и ножи, изготовленные по спецзаказу еще до Катастрофы, вождь племени, одетый в знак своего высокого сана в гирлянду из цветов и трав, удовлетворенно произнес:
– А вот за это спасибо. За это мы вас мучить не будем, – и обыденным тоном пояснил: – Мы вас сначала зарежем, а потом съедим.
И хотя из этой фразы явствовало, что бывает и наоборот, все же нельзя не признать дикарей из племени йети более гуманными, чем инквизиторы из Белого воинства Армагеддона.
Те хоть людей и не ели, но зато жарили их на кострах живьем.
44
– Можете звать меня Торквемадой, – сказал при первой встрече с предводителем Белого воинства человек в черном, лицо которого скрывал монашеский капюшон.
У Льва, который с недавних пор начал без стеснения называть себя Князем Света, уже был свой великий инквизитор – тот самый третий фюрер, которого выбили из Кремля спецназовцы Колотухина. Он очень быстро наладил методику выколачивания признаний из подозреваемых и их последующей казни.
Ему доставляло видимое удовольствие разнообразить способы умерщвления людей. Два способа повешения – быстрое и медленное – и один способ сожжения не могли принести ему подлинного удовлетворения, и скоро еретиков, получивших прощение и отпущение, стали сбрасывать с высоких зданий.
Фюрер мечтал приспособить для этой цели Останкинскую башню, но дружба Аквариума и Белого воинства еще не доросла до этой стадии. В Кремле делали вид, что никаких средневековых казней в городе вовсе нет, а есть антитеррористическая операция, осуществляемая силами добровольцев.
Так что инквизитору приходилось довольствоваться обычными жилыми домами в шестнадцать и более этажей. Зрелищность от этого немного страдала, зато идея – нисколько. Еретики получали ту самую быструю и безболезненную смерть, которая была им обещана в обмен на полное и безоговорочное признание вины с выдачей сообщников и других известных обвиняемому еретиков и сатанистов вкупе с доказательствами их преступлений.
Тех, кто выдавал сообщников, но не мог придумать убедительных доказательств их вины, вешали быстрым способом, с переломом шейных позвонков. Тех же, кто свою вину под пыткой признавал, но никого не хотел выдавать, вешали медленно или душили веревкой прямо у кострового столба.
Но вот что удивительно – чем больше костров зажигала инквизиция на площади перед поверженным храмом сатаны – Московским государственным университетом, тем больше пожаров вспыхивало каждую ночь в разных концах Москвы.
Говорили, что в самый темный час прямо из под земли появляются демоны ада и зажигают дома своим огненным дыханием.
На самом же деле это поднимались из катакомб самые упорные демониады, которые поджигали все, что горит, с помощью огнива и смоляных факелов.
Но этих самых упорных было не так уж много, и когда за одну ночь по всему городу совершались сотни поджогов, невольно приходила на ум мысль о вмешательстве потусторонних сил.
Но все могло быть и проще. Недаром Лев дал своим людям категорическое указание – не трогать блаженного Василия и его присных.
Даже когда их заставали с поличным при поджоге еще уцелевших библиотек и при этом не убивали на месте, следствие не имело продолжения. Живых фанатиков отпускали с извинениями, а мертвых объявляли героями, павшими от рук сатанистов. Поджог сваливали на еретиков, и очень скоро кто-нибудь из арестованных непременно признавался под пыткой, что это – дело его рук.
Но фанатиков-пироманов и книгоненавистников тоже было мало и главное – они не поддавались никакому управлению. Сам Василий был совершенно невменяем, а его последователи подчинялись только ему.
Они запросто могли поджечь все, что угодно, включая цитадели Белого воинства во главе с гостиницей "Украина", которую с огромным трудом удалось спасти от огня, когда горел Кутузовский проспект.
В этой гостинице была не только штаб-квартира Белого воинства и личная резиденция Князя Света, но и богатая библиотека, которую Лев собирал для личного пользования.
Видное место в ней занимал "Молот ведьм", и это была единственная после Библии книга, которую Василий признавал не зараженной ересью.
Но в этой библиотеке было множество других книг, и Василий уже обратился к Князю Света с проникновенным письменным призывом торжественно сжечь их все на площади и показать тем самым достойный пример всем, кто воистину верует, а не притворяется во избежание кары, которая рано или поздно настигнет всех еретиков.
Лев ничего на это не ответил, но, усмотрев в послании неприкрытую угрозу, решил, что с Василием пора кончать. А то неизвестно, что этот псих придумает завтра.
И Лев приказал фюреру доставить Василия в штаб-квартиру.
– Немедленно! – уточнил он, но и через день, и через два безумец доставлен не был.
Инквизиция, поднаторевшая в выявлении еретиков путем допроса под пыткой людей, арестованных по доносу или по наитию (ну, кажется мне, что ты еретик!), не могла найти в опустевшем до последнего предела городе одного конкретного человека, который вовсе даже не прятался, а наоборот, вел себя весьма активно.
А город действительно пустел. Пожары и охота на ведьм гнали мирных жителей прочь подобно урагану, выметающему с улиц опавшие листья.
И человек, назвавшийся Торквемадой, однажды сказал Князю Света Льву:
– Правители делятся на тех, кого любят, и тех, кого боятся. Тебя в этом городе боятся. В Москве не стало грабежей и мародеры наперегонки бегут записываться в твое войско, чтобы тащить все, что плохо лежит, на законных основаниях. Скоро настанет день, когда ты сможешь выгнать военных из Кремля и стать единоличным правителем всей Москвы. Одна беда – к этому времени у тебя не останется подданных.
– Почему? – удивился Лев. – Мое войско растет с каждым днем. Разумные люди предпочитают быть на стороне сильного.
– Эти разумные люди тоже хотят грабить и убивать. В каждом человеке сидит убийца, только не все выпускают его на свободу. И чтобы люди, которым нравится убивать, могли жить сытно и вольготно, им нужны те, другие. Иначе им просто будет нечего есть. Только тот, кто задавил в себе убийцу, может растить для воинов хлеб.
– Дачники охотно продают еду в обмен на вещи. А вещей мы конфискуем достаточно.
Князь Света хорошо знал, за что его ненавидят простые горожане и за что его боготворят белые воины Армагеддона. Для фанатиков, составивших костяк и опору Белого воинства, не было дороже зрелища, чем ежедневные аутодафе на закопченных руинах университета.
И вдруг какой-то новичок предлагает все это прекратить. Да ведь завтра же Белого воинства не будет и в помине.
Приблудные просто разбегутся, а фанатики сначала прикончат самого Льва, как пособника еретиков, а потом пойдут устраивать новые аутодафе своими силами и не успокоятся до тех пор, пока не истребят всех окружающих или сами не погибнут в неравной борьбе с еретиками, которым тоже хочется жить.
Но обо всем этом Лев промолчал, чувствуя себя неловко под пронзительным взглядом Торквемады. Сказал только о дачниках, благодаря которым приток еды в город еще долго не иссякнет. И услышал в ответ:
– Если твой инквизитор будет и дальше хватать на рынках самых красивых дачниц и тащить их на костер, как ведьм, то базары скоро опустеют совсем, а в дачной земле твоих заготовителей станут без разговоров поднимать на вилы. И некому будет выковать для тебя оружие против них, потому что все, кто знает хоть какое-то ремесло, уже ушли из города.
По счастью Князь Света был не фанатиком, а циником. А Торквемада явно говорил дело.
Но Лев пока не понимал, к чему он клонит. И высказал, наконец, вслух ту мысль, которая с самого начала разговора вертелась в его голове.
– Белое войско Армагеддона создано для истребления еретиков. Те, чьи тела сожжены и пепел развеян по ветру, не смогут по зову черных труб встать под знамена сатаны и выйти заодно с бесами на поле последней битвы. Сжигая еретиков и ведьм живыми или мертвыми, мы уменьшаем силу армии преисподней.
От его взгляда не укрылась саркастическая усмешка Торквемады, и Лев счел нужным добавить:
– Ты можешь в это не верить. И я могу не верить. А они верят! – он простер руку в сторону окна, за которым в ожидании очередного аутодафе шумели нетерпеливо белые воины – фанатики и приблудные. – И без этой веры назавтра от войска останутся одни воспоминания. И от нас с тобой тоже!
– Ну, от меня вряд ли… – таинственно произнес Торквемада. – А от тебя может быть.
И не успел Князь Света обидеться, как оказалось, что обижаться на Торквемаду очень даже недальновидно. Потому что предложение его с лихвой искупало любые неучтивые слова.
– Ты, возможно, слышал: недавно в Таборе учредили Западную империю, а императора выбрать не могут. Тебе стоит задуматься, пока место вакантно. Заодно и воины твои разомнутся. Очистить от скверны целую империю будет потруднее, чем выгнать всех жителей из Москвы.
45
Старый мастер Даниил Берман задумался об уходе из города еще в те часы, когда в Кремле, поминутно свергая друг друга, правили фюреры. Время их правления действительно измерялось часами, и тем не менее они успели не только объявить гонения на евреев, но и начать их на практике.
В те часы, когда к территории ЗиЛа приближалась лавина поджигателей, и сообщения с улиц напоминали фронтовые сводки, это решение созрело окончательно.
А после того, как один из фюреров переквалифицировался в инквизиторы, мастеру Берману попросту не оставалось ничего другого, кроме как бежать из Москвы без оглядки. Он был слишком стар, чтобы снова угодить в тюрьму, но еще не настолько стар, чтобы с легкой душой сунуть голову в петлю.
Завод имени Лихачева в эти дни напоминал осажденную крепость. Его директор отказался допустить на территорию завода белых воинов Армагеддона, за что сам был объявлен ересиархом и внесен в черный список инквизиции под почетным номером в верхней двадцатке.
Завод, однако, находился под защитой спецназа, а его собственная охрана могла дать белым воинам сто очков вперед, но самое главное – Князь Света Лев не хотел ссориться с Кремлем. Поэтому он дал своим людям команду оставить ЗиЛ в покое.
Но команда – это одно, а исполнение – совсем другое. Неугомонные фанатики с оловянными глазами проникали на территорию любыми путями, несли бессонную вахту под забором, и зиловцы, которые не удосужились сбежать пораньше, жили теперь в постоянном страхе, не выходя за территорию и не удаляясь сильно от административного здания, которое охранялось особенно надежно.
Понятно, что ни о какой плодотворной работе и речи не шло. При первой возможности народ утекал с завода через метро "Тульская", а когда Кремль попытался пресечь этот процесс, усилив посты на станции и категорически приказав штатских вниз не пропускать, заводская охрана однажды ничью без лишних разговоров разогнала усиленный караул.
Он ведь только по названию был спецназовский, а на самом деле состоял из пацанов, пошедших на службу Аквариуму за кусок хлеба.
В этот самый день мастер Даниил Берман со всей семьей и спустился в подземелье.
Заводская охрана шла следом. На заводе уже никого не осталось, и задержать беглецов не мог никакой спецназ.
Даже директор завода сбежал вместе со всеми. У него тоже появился стимул.
Накануне беспризорные мальчишки, способные проникать в любые щели, принесли на завод листовку, в которой сообщалось, что президент Экумены Гарин собирает в Белом Таборе первый караван для отправки к нефтяным месторождениям и ему срочно требуются инженеры и рабочие, готовые потрудиться на ниве возрождения цивилизации.
В Таборе, однако, желающим объясняли, что караван собирается не здесь, а за Можаем. И показывали дорогу.
На вопрос, что такое Можай, табориты охотно давали ответ:
– Это поселок такой. Сто первый километр от города.
И махали рукой в сторону запада.
Самые настырные и любопытные имели шанс выведать некоторые подробности. Например, что Можай – это последнее большое селение Таборной земли. Расположено оно примерно там, где до Катастрофы был Можайск, и славится тем, что в нем есть мост через Москву-реку.
Известно, что Белый Табор мог похвастаться только лодочным перевозом и паромной переправой. Ближайшие мосты были в Москве. Или в Можае.
Река там сужалась настолько, что построить деревянный мостик не составляло труда. А вверх по течению сменяли друг друга три хутора – Коровий Брод, Партизанский Брод и Лягушачий Брод.
Названия говорили сами за себя. Здесь истоки Москвы-реки были уже совсем близко, и еще здесь, у водораздельной гряды, начинался партизанский край.
Банды дезертиров, обосновавшиеся в этих лесах, были не столь многолюдны и многочисленны, как на юге и на востоке, но все же они доставляли немало осложнений таборитам и истринским дачникам. Причем последним больше, чем первым, потому что табориты умели эффективно бороться с партизанами, а у дачников с этим были проблемы.
Так продолжалось до тех пор, пока на Можайском мосту не встретились Жанна Девственница, королева Орлеана, и Соломон Ксанадеви, Царь Востока.
О чем они говорили, никто из свиты, оставшейся по обеим берегам реки, не знал. Но буквально через день самая крупная из партизанских банд неожиданно для всех перешла на сторону Орлеанской королевы. И ходили слухи, что ее вожак перед этим имел короткую беседу с одиноким воином из секты маздаев.
Весть об ассассинах Царя Востока дошла и до этих мест.
И когда московские беженцы дошли до Можая, где собирался караван, партизаны уже мирно тусовались у моста. У них тут было свое дело.
Сюда стекались маздаи доброго пути – рабы и рабыни Царя Востока, которых он подарил своему верному караванщику по фамилии Караваев. А караванщик делал свой маленький бизнес – продавал их воинам и купцам королевы Орлеанской на Можайском мосту.
Там, за мостом, уже не действовал закон о правах и свободах. В имперской канцелярии придерживались иного мнения, но королева Жанна в день исторической встречи, еще не сойдя с моста, объявила во всеуслышание на оба берега:
– Нет империи без императора и нет законов империи без подписи императора. И никто не будет коронован и назван императором без моего согласия и участия. Я королева и здесь моя земля, и императорский венец отдан мне на хранение.
Царь Востока, который при этом присутствовал, не возразил ни словом.
Наоборот, он освятил за мостом новое святилище маздаев и по всей Экумене, от края до края, передавали из уст в уста слова его проповеди:
– Нет границ для учения истины и нет ему пределов от восхода до заката. Трудна дорога в священный город Ксанаду, но еще труднее станет она для тех, кто хочет унизить тело, чтобы возвысить дух. Нет пути к устью тому, кто не был у истока. Недостоин смерти на полях рассвета, кто не сеял семена жизни на нивах закатных. Так говорит Заратустра.
И потекли к новому святилищу паломники. Это как раз совпало с новой волной беженцев, и их встречали еще на дальних подступах к Можаю, окружали всяческой заботой и между делом объясняли, что нивы закатные лежат дальше к северу, у священных озер и источников.
Тут очень пригодились родники, которые наполняли водой истоки Истры. Их немедленно объявили священными, и паломники, не задерживаясь надолго у моста, продолжали путь дальше, своими ногами превращая партизанскую тропу в торную дорогу.
Те, кого охмурили маздаи, сдавались в рабство сразу за мостом, где их ждали жрецы святилища. Если надо, они могли продиктовать и формулу посвящения.
– Отдаю себя в руки господина небес, как раб его, и пусть он владеет мной безраздельно, и если воля его – предать меня господам земли, да будет так. Я стану служить им верой и правдой, ибо так я служу господину небес, и любую награду и кару приму с радостью. Не убоюсь боли и страха, лишений и тягот, и самой смерти, ибо они унижают тело, но возвышают дух.
Старый мастер Берман видел, как один такой миссионер от самого Табора увивался за красивой секретаршей директора, которая даже в последние месяцы и дни всегда умудрялась стильно одеваться и поражать окружающих своим макияжем.
А шли они до Можая три дня, и на третий день эта девушка взошла на мост босиком, повторяя себе под нос:
– Унизить тело, чтобы возвысить дух.
Никто и никогда раньше не видел ее обнаженной. Только муж, но он погиб во время последних беспорядков. И возможно, директор, но он никогда бы в этом не признался.
После гибели мужа секретарша выглядела подавленной, но не сумасшедшей. По пути сюда она строила планы на будущее, интересовалась, есть ли у гаринских нефтяников компьютеры и шутила, что заведет себе богатого любовника, потому что в нефтяном бизнесе все богатые вне зависимости от того, какое тысячелетие на дворе и какое правительство у власти.
И вдруг спутники увидели, как она раздевается перед жрецами в святилище под открытым небом.
Ей кричали:
– Что ты делаешь? Ты с ума сошла?
А она отвечала:
– Мой Сашка теперь в чистилище. Ему там плохо. Я должна вытащить его оттуда.
Это спутники поняли так, что она действительно сошла с ума от горя и бедствий, поразивших ее. И попытались отбить ее у сектантов силой. Но тут вмешались партизаны и телохранители караванщика.