- Почему? - удивился одноглазый. - Если идти вперед и вперед, то можно, в конце концов, добраться до края.
- До края чего? - в упор спросил Аэйт. - Это другой мир, пойми ты наконец!
Он сел на землю. Было тихо и очень душно. От земли парило и остро пахло хвоей, как будто ее нарочно обварили кипятком. Аэйт несколько раз глубоко вздохнул, но так и не насытился воздухом.
Одноглазый молча наблюдал за ним. Аэйт поднял голову и встретил его взгляд - трусливый и злобный.
- Не надейся, - еле слышно выговорил Аэйт. - Когда-нибудь я сумею убить тебя.
- Если раньше не сдохнешь, - огрызнулся одноглазый.
Брат Мелы встал, с трудом сделал несколько шагов и обернулся.
- Иди, - велел он одноглазому, сопровождая свой приказ кивком.
И было в этой маленькой хрупкой фигурке нечто такое, что одноглазый разбойник не посмел ослушаться. Хмурясь и поводя тяжелыми плечами, он пошел следом за Аэйтом. Рано или поздно мальчик споткнется и упадет, и тогда…
Аэйт потерял счет дням. Они все брели и брели по мертвому миру. Аэйта шатало от голода. Иногда им попадались источники, но вода в них была нестерпимо горькая и почти не утоляла жажду. Они съели последнюю крошку из запасов одноглазого. Постепенно, по мере того, как Аэйт слабел, одноглазый все реже вспоминал о Силе, скрытой в маленьком воине, однако нападать на него пока не решался.
Аэйт все еще не терял надежды отыскать живую деревню. Но все дома, что им попадались, были разрушены, и видно было, что в них очень давно уже никто не живет.
Они миновали большую поляну, бывшую некогда полем битвы. Кости воинов, давно выбеленные ветрами, заросли мхом, доспехи большей частью проржавели и сгнили. Стрелы, луки, костяные обломки, мечи с ржавыми и зазубренными клинками, щиты с потемневшей или совершенно смытой росписью - все это валялось кучами, и ничья рука не прибрала бренные останки, словно в битве погибли последние люди этого мира и не осталось никого, кто пришел бы на это поле с погребальным факелом.
Так они шли под низким фиолетовым небом, которое давило на их плечи почти ощутимой тяжестью. Солнце, утонувшее в мутном тумане, почти не разгоняло сумерек. Аэйт жевал безвкусные корни болотных цветов, но только становился еще голоднее. Он выломал себе палку и шел, опираясь на нее, как старик. Потом палка стала для него слишком тяжелой, и он выбросил ее.
Одноглазый посматривал на него, как старый волк, выжидающий, пока добыча ослабеет, и Аэйт хорошо понимал это. Он боялся спать, а когда усталость валила его с ног, дремал урывками, не выпуская из рук кинжала. Убить одноглазого ударом ножа он не сможет, но в случае нападения оружие не повредит. Разбойник, по крайней мере, чувствовал боль.
Однажды в сумерках одноглазый схватил его за горло. Аэйт захрипел, но вместо того, чтобы пытаться разжать железные пальцы, тискавшие его шею, выбросил вперед руку с кинжалом и нанес удар. Зарычав, одноглазый выпустил Аэйта и прижал ладонь к животу. Аэйт ударил его снова, а потом, задыхаясь, отскочил.
Одноглазый выпрямился и показал Аэйту ладонь, которую держал на животе. Ни крови, ни малейшей царапины не было.
- Я убью тебя, - сказал Айэт.
- Бедный колдун! Как же ты это сделаешь? - Одноглазый склонил голову набок и рассмеялся.
- Я отрежу тебе голову, - тихо ответил Аэйт.
- Ручонки дрогнут, - презрительным тоном произнес разбойник.
- Не дрогнут, - сказал Аэйт. - Разве что стошнит.
Одноглазый перестал улыбаться. Он увидел, что юноша не шутит, и отступил на шаг, настороженно наблюдая за ним. Но Аэйт только устало перевел дыхание и махнул рукой. Они снова пошли вперед.
Вскоре лес кончился, и начались луга. Здесь пожаров не было, и трава росла высокая, сочная, но темная, порой в синеватых пятнах, точно порченая. В этом мире нигде не было добра. Острые края осоки резали руки. Под ногами хлюпала вода. Пахло гнилью. В тумане путники едва видели друг друга.
Теперь одноглазый шел впереди. С трудом передвигая ноги, Аэйт думал о том, что эта ночь, скорее всего, будет для него последней. Разве что он догонит одноглазого и прямо сейчас, пока еще остаются силы, сделает попытку перерезать ему горло.
Луг закончился. Они ступили на лесную дорогу, давно уже заросшую. Ветви заплели ее, кустарник поднялся между колеями, выбитыми некогда тележными колесами. В лесу было уже темно, но Аэйт упорно шел вперед, изредка подгоняя одноглазого. В чаще по обе стороны от дороги мелькали неприятные тени с горящими глазами, но близко подходить они не решались. Несколько раз доносился хриплый смех. Аэйт лишь мотал головой и упорно продолжал идти.
У него снова заболела старая рана на руке. Временами сознание его мутилось, и ему чудилось, будто он вновь бежит из плена, не зная о том, что ноги сами приведут его обратно, куда бы он ни пошел.
Потом сознание начало раздваиваться. Он словно видел сам себя со стороны. И пока один Аэйт шел, спотыкаясь, по глухому лесу, второй откуда-то издалека наблюдал за ним и тщетно старался объяснить, как бесполезны его попытки спастись.
А потом появился третий Аэйт и крикнул: "Я иду искать Элизабет!" И сразу все исчезло. Остался только младший сын Арванда, шатающийся от усталости, голодный, но все еще живой. И очень упрямый.
Уже светало. Туман постепенно рассеивался. На траве и в паутине вспыхнула роса, и от ярких оранжевых огней Аэйту на мгновение стало легче дышать. Он был с ног до головы покрыт испариной. Все завязки на груди и горле он давно распустил, но все равно задыхался, таким густым и влажным был воздух. Небо окрасилось в багровый цвет. Постепенно оно темнело, становясь фиолетовым. Далекое солнце было окутано испарениями.
Аэйт споткнулся и упал. Гибким движением одноглазый повернулся к нему и бросил на него жадный взгляд.
- Я еще жив, - хрипло сказал Аэйт и встал. И, видя, что его спутник по-прежнему стоит, облизывая губы, прикрикнул: - Да иди же, стервятник!
Но не успели они сделать и десяти шагов, как впереди послышались пыхтение и топот. Какое-то массивное существо уверенно ступало по сырой земле, время от времени шлепая по ней чем-то тяжеловесным.
Аэйт поднял голову, чувствуя страшную усталость.
Вскоре существо показалось между деревьями. Это была гигантская ящерица, которую можно было бы принять даже за дракона, будь у нее крылья. Она яростно раздувала красноватые ноздри, из которых вырывалось легкое огненное облачко. Рот ее был разорван удилами, с которых капала темная кровь. Она быстро переставляла короткие сильные лапы и изредка ударяла хвостом по опавшей хвое.
На ящерице восседала старуха в рваных парчовых юбках. Меховой плащ окутывал ее плечи, седые волосы разметались по плечам. Безжалостно дергая поводья, она подгоняла ящерицу и поносила ее последними словами. Поводья извивались у нее в руках, и Аэйт увидел, что это были живые змеи.
Заметив Аэйта, старуха резко остановила ящерицу и соскочила с ее спины. Аэйт медленно встал. Маленькие злые глазки старой ведьмы впились в него, потом скользнули по спутнику Аэйта, и в них появилось нескрываемое веселье. Ведьма разинула рот, выставив длинные желтые зубы, и громко захохотала.
Одноглазый смотрел на нее, словно силясь что-то вспомнить, и вдруг закричал и бросился к Аэйту, хватая его за рукава. Аэйт отстранился. Одноглазый упал на землю, царапая пальцами по хвое, как будто хотел зарыться в нее.
- Свет Хорса на вашем пути, госпожа, - вежливо сказал Аэйт.
Ведьма ухмыльнулась и обтерла мокрый рот ладонью.
- "Свет Хорса", - передразнила она. - В этом мире нет никакого Хорса.
Аэйт молчал. Ведьма бесцеремонно рассматривала его.
- Ну! - прикрикнула она. - Что ты здесь делаешь?
- Я заблудился в мирах, госпожа.
- А этого зачем с собой таскаешь? Кто он тебе?
Она потыкала в одноглазого ногой, задирая парчу длинной юбки. Аэйт посмотрел на своего пленника и вдруг поймал его взгляд, испуганный, умоляющий. Это было так неожиданно, что слова "это мой враг" застряли у Аэйта в горле. Вместо этого Айэт сказал:
- Не смотрите на него, госпожа. Он тень и не отвечает.
- Жалеешь, - хмыкнула ведьма. - Ох, какой дурак… Поверь старухе: первое правило - не жалей нежитей. К добру сие не приводит.
Ящерица неожиданно ткнула старуху мордой под колени, так что ведьма чуть не растянулась на хвое. Обернувшись, она больно стукнула саламандру по носу кулаком, унизанным перстнями. На одном из граненых сапфиров осталась кровь.
- Ах, ненасытная утроба! - крикнула ведьма. - Жри, коли проголодалась.
Саламандра отползла, волоча тяжелый хвост, обвилась в сторонке вокруг высокой сосны и запылала. Огромный оранжевый факел взвился в хмурое фиолетовое небо, и мрак от этого сгустился еще больше.
Ведьма опять повернулась к Аэйту и самодовольно охлопала себя по бокам.
- Я - хозяйка этого мира, - произнесла она.
- Ведь это вы завели нас сюда, госпожа?
Пронзительный хохот ведьмы разнесся среди мертвых деревьев и канул, будто в вату.
- Я! - крикнула она. - Может, ты еще знаешь, почему?
Аэйту вдруг показалось, что он узнает этот хриплый, сорванный на чужом ветру голос.
- Вам виднее, госпожа.
Ведьма наставила на него костлявый палец.
- Да, это я завела тебя сюда. Ты - Аэйт из Элизабетинских болот. Ты был в замке Торфинна и разрушил его.
- Чем же я провинился перед вами, госпожа?
- Чужое оружие! Ответ написан у тебя на ладони, младший сын Арванда.
- Откуда вы знаете, госпожа, как меня зовут?
- Какой же ты еще мальчик… - Она покачала головой, и ее тяжелые серьги зазвенели. Потом ведьма нахмурилась и произнесла, четко выговаривая каждое слово: - Ты один из нас, Аэйт, сын Арванда. Ты наделен Силой. Отныне в мирах Элизабет о тебе будут знать все. Я - Имд, которую ты лишил крова. - Она презрительно посмотрела на одноглазого, жмущегося к ногам Аэйта. - А эта тварь, между прочим, проклята. Ишь, перетрусил. Правильно делает. Небось, даже имя свое позабыл, а?
- Да.
- Да вы никак подружились? - с подозрением спросила старуха.
- Когда-нибудь я убью его, госпожа Имд, - честно ответил Аэйт.
- Правильно! - захохотала ведьма. - Убьешь! А его нельзя убить, знаешь? Уже пробовал? - Она наклонилась и, кряхтя, потрогала одноглазого, словно хотела проверить его на прочность.
- Лет двести еще протянет… - сказала она, выпрямляясь.
- Вы знаете, кто наложил на него заклятие, госпожа Имд?
- Да я и наложила, - помолчав, ответила ведьма и вызывающе вскинула голову. - А что? Хорошая работа.
- Вы можете снять его?
- Зачем это? - Колдунья пожала плечами. - Через двести- триста лет он сам освободится. Любое заклятие со временем слабеет. Пусть чары ветшают своим порядком.
- Мне некогда ждать, госпожа Имд, - сказал Аэйт. - Я должен убить его сейчас. В нем слишком много Зла.
- А что ты думал? Уж ежели Имд-тролльша берется за дело, она делает его хорошо, с душой… А тут еще, помнится, был особый случай. Сам Торфинн попросил… покойничек… - Ее взгляд помутнел, крючковатый нос задрожал - она явно собралась плакать.
- Мне очень жаль, госпожа Имд, - начал Аэйт.
- Не ври! - взвизгнула ведьма. - Жаль ему… Надо же, выискалось орудие судьбы… сопливое… - Она высморкалась в подол парчовой юбки. - Ну, и как ты собираешься убить его, а?
- Не знаю.
- Помогать не буду, - предупредила Имд.
- Скажите мне только, госпожа Имд, кто он, как его имя. Остальное я сделаю сам.
- Ох-ох-ох. Какой шустрый. Сам он сделает. - Ведьма уставилась в спокойные светлые глаза Аэйта и передернула костлявыми плечами. Было в этих ясных глазах что-то очень неприятное. Уж больно уверенно они смотрели. Наконец, Имд проворчала: - Да и не знаю я, как его звать-то, охламона…
- Что? - вскрикнул Аэйт.
Ведьма злорадно ухмыльнулась.
- А вот так, касатик. Дел у меня других нет, что ли, интересоваться чужими именами? Меня попросили изготовить пулю и вложить в нее заклятие попаршивее, чтобы от него все кишки сплелись и на бантик бы завязались. Ну, я и постаралась. На славу постаралась. В таких мертвых равнинах побывала, ух! - Она посмотрела на одноглазого. - Да встань ты… Теперь-то чего уж бояться. Ты, брат, прости, но вот не помню я, в честь чего Торфинн, покойничек, так на тебя взъелся. И чего ты там натворил непотребного, тоже не упомню. Старость не радость, вот так-то, касатик.
- Госпожа, - сказал Аэйт и наклонил голову, - позвольте хотя бы ему вспомнить, как его звали.
Ведьма молчала так долго, что Аэйт не выдержал и вскинул глаза.
- До чего настырный… - вздохнула Имд. - Далеко пойдешь, Аэйт, сын Арванда… - Палец с острым ногтем уперся Аэйту в грудь. - Тебе надо - ты и заставь. Открой его память. Ты можешь. - Она помолчала и повторила, заметно мрачнея: - Да, ты можешь…
Идм отошла в сторону и расселась на земле, раскинув юбки веером. Аэйт в растерянности смотрел на нее.
- Ты можешь! - крикнула она ему, вытягивая шею.
Аэйт выпрямился.
Одноглазый, дрожа, стоял перед ним. Он чувствовал что-то странное. Как будто грубые руки перетряхивали его сознание. И ему было больно и нестерпимо стыдно. Такого он не испытывал еще никогда.
С трудом, преодолевая невидимую, но очень сильную преграду, одноглазый вымолвил:
- Корабль…
- Какой корабль? - тут же спросил Аэйт.
Одноглазый внутренне заметался, услышав его голос. Голос господина. Беспощадный, всепроникающий. Ему хотелось бы скрыться, но он заранее знал, что это невозможно. Он обязан отвечать. Но он не знал, что говорить.
Голос повторил:
- Какой корабль?
- Корабль и я… Нас звали одинаково…
Одноглазый пошевелил губами, но не смог произнести больше ни звука и вцепился обеими руками себе в волосы.
Корабль. В той, прошлой жизни он командовал людьми и у него был корабль. Смутно мелькнуло и тут же исчезло видение полосатого паруса, и одноглазый невольно вздохнул:
- Эх…
- Охи да ахи делу не помогут, - сказал Аэйт разочарованно.
Имд хрипло захохотала.
И тут по спине одноглазого пробежал странный холодок. Он схватил Аэйта за плечи и заорал ему в лицо:
- Повтори! Что ты сказал?
Аэйт слегка отстранился. Однако когда он заговорил, его голос звучал ровно:
- Я сказал: "Охи да ахи делу не помогут…"
- Ахи… - повторил бродяга, лихорадочно вглядываясь в бледное лицо Аэйта. - Ах… АХЕН.
Одноглазый завопил.
После десятилетий пустоты к нему неожиданно вернулось это имя. Оно пришло, как вспышка далекой зарницы, слетев с губ этого мальчика, его врага, маленького колдуна с черным крестом на ладони.
- Ахен! - крикнул одноглазый в туман, упиваясь.
Боги морского берега, как он мог забыть то утро, когда они вошли в поверженный город Карла Незабвенного! Они устало брели по Первой Морской улице, мимо деревянных заборов, расцвеченных пестрыми гирляндами белья… По левую руку крыши домов виднелись почти вровень с мостовой…
Он закрыл глаз.
День был тогда ясный, пронзительно синий. Скрипели колеса, стучали сапоги. Лица вставали перед ним отчетливо, как в кошмаре. Спокойный, рассудительный Тоддин по прозванию Деревянный. Бастард Хилле - у папаши только и хватило ума, что подарить парнишке роскошный плащ (из-за этого плаща Хилле окрестили "Батюшкой-Барином"). Светловолосый зеленоглазый Иоганн Норг - его убили во время ахенского мятежа в первую зиму Завоевания. Худенький драчливый граф Отто фон Хильзен - тогда ему не было и двадцати лет… Интересно, какой смертью он умер, где похоронен…
Одноглазый тряхнул головой, но тени прошлого не уходили. Носатый Меллин, верзила Колдитц, плотный туповатый Иннет, золотоволосая воительница Амда… И только самого себя он терял в этом потоке воспоминаний и все не мог назвать своего имени.
Усталые, голодные, оборванные, они стояли перед ним на площади. На первой площади завоеванного ими города. Как во сне, мелькали перед ним повязки на ранах и заплаты на куртках, дырявые сапоги, ввалившиеся глаза, грязные волосы. Хильзен поминутно зевал, вспомнил одноглазый. Он был ранен и очень устал. А Батюшка-Барин кашлял…
Потом пришло синее небо и полосатый парус над головой.
И оскаленная медвежья морда над волнами…
Корабль назывался "Медведь".
- Бьярни, - шепотом выговорил одноглазый. - Тогда меня звали Бьярни.
- Бьярни, - повторил Аэйт, словно желая привыкнуть к этому имени.
Одноглазый улыбнулся. Так улыбается молодой император, впервые услышав обращенное к себе "сир".
Аэйт тихонько вздохнул от усталости и спросил:
- Ты вспомнил, что ты сделал?.. из-за чего тебя?..
- Да, - сказал Бьярни. - Я завоевал Ахен.
И впервые за все эти годы рассмеялся от души.
- Вот и ладушки, - прозвучал хриплый голос ведьмы, о которой они успели забыть. Имд зашуршала парчой. - И мне, старухе, любопытно было послушать… - Она пристально посмотрела на Аэйта, и в ее глазках появился интерес. - Да, ты мальчик с большим будущим… А что он тебе сделал, этот Бьярни-то?
Аэйт повернулся к ведьме.
- Он убил моего друга, госпожа Имд.
- Какая неприятность! - Ведьма потрясла лохматыми седыми волосами. - Ах, какая неприятность! Как звали-то? Молодой был, небось?
- Вы его знали, госпожа Имд. Его звали Ингольв Вальхейм.
Ведьма замерла. Нос ее заострился, подбородок выпятился и задрожал. Брызгая слюной, она закричала:
- Ингольв! Мерзавец! Говорила я Торфинну: "Не бери под свою крышу человека. Демона, тролля - кого угодно, только не человека!" Ведь это он помог тебе бежать? - Пальцы, унизанные кольцами, схватили Аэйта за плечо. - Говори, крысенок! Говори!
- Да, - сказал Аэйт, слегка отворачиваясь от тяжелого дыхания старухи.
Имд оттолкнула его.
- Ах, мерзавец, - повторила она. - Жаль, что он мертв. Тебя, касатик, я тронуть не могу. Слишком много в тебе света, слишком уж горячий ты. Как бы меня Хозяин не спалил за тебя, видишь какое дело. Разорвала бы я тебя, касатик, на куски, своими бы руками разорвала за Кочующий Замок, да не могу. Опасаюсь. Вот огорчение… А вот Вальхейма бы я зубами сгрызла. Жаль, что умер… Рано погиб, рано. И умер-то, небось, легко, а?
Аэйт кивнул.
- Ну и пес с ним, - вздохнула ведьма. - Но тебе, касатик, из этого мира все равно пути нету. Здесь останешься. Туманно тут, сыровато, конечно, душновато, но уж извини. Иначе сплошные пожары. Моя-то дурища - видишь, как жрет? - Ведьма кивнула в сторону саламандры.
- Почему же нет пути? - возразил Аэйт. - Вы хозяйка этого мира, госпожа Имд, значит, знаете здесь все входы и выходы.
- Входы, голубь, есть. А выходов - нет. Река ушла в болото и исчезла в нем, а болото пересохло. Без реки, сам понимаешь, Аэйт, хоть ты и маленький, никаких выходов быть не может. Так что здесь будешь жить. Хозяин Подземного Огня тебя тут не согреет, и глаз Хорса не углядит в таком-то тумане. - Она зевнула. - Эхе-хе… Может, со мной когда в картишки перекинешься…
Аэйт, щурясь, смотрел на ведьму и молчал.
Он видел, что она не может отыскать границ его возможностей и потому откровенно врет. Из этого мира был выход. И Аэйт знал, что найдет его.