Я кое-как вывернул голову - и, доложу я вам, довольно трудно двигаться, когда на тебе лежит мощная туша Башарина. Тем более - он оказался у меня на спине и барахтался, желая подняться грациозно, а не скатываться с меня в грязь.
Я увидел Васькин силуэт - корявенький, надо сказать, скорченный силуэт, оседлавший створку ворот и меланхолически разъезжающий туда-сюда.
Через минуту мы поняли, что, кроме незапертых железных ворот, от забора более не осталось ничего. И если бы мы, пренебрегая секундной болью и царапинами, ломанулись через боярышник в любом месте, то оказались бы в казарменном дворе, не устраивая кроссов по пересеченной местности.
- Казарма, говоришь? - спросил, поднимаясь с меня, Башарин. - А я думал - предприятие. Там со стороны шоссе бетонная стена с колючей проволокой сверху
- А хрен его знает, что там было на самом деле, - отвечал, сползая с ворот, Вася. - Бодигарды на свой полигончик, как правило, через забор лазят. Где-то здесь... И с ненавистью посмотрел на железные ворота. Я поднялся, чувствуя себя не просто помятым, а даже пожеванным. После кросса - еще и Башариным сверху припечатали... Я - стандартной ориентации, никогда себя голубым не воображал, но тут вообразил - и понял, что теоретически все они должны ходить с переломанными ребрами.
- Туда, - Вася показал рукой на темный прямоугольник по ту сторону открытого пространства. - Бегом, по одному. Первый, пошел...
Башарин, не задавая вопросов, пригнулся и побежал. И сразу же растворился во мраке. Вася выждал минуты полторы и приказал:
- Второй, пошел.
- Я, что ли?
Он вздохнул. Он так вздохнул, что мне все стало ясно. А виноват я, что ли, что бабуля, когда мне было восемнадцать, где-то раздобыла три справки - о том, что я три раза подряд имел сотрясение и даже ушиб мозга? И когда заходила речь о том, что парню, мне то есть, надо бы пройти суровую жизненную школу, моя кроткая, ласковая, читающая наизусть стихи Ахматовой бабуля отвечала жестко, как прикованный к пулемету смертник:
- Через мой труп!
Впрочем, справок этих я в глаза не видывал, знал только, что где-то у бабули они есть, и поэтому военкомат ко мне не цепляется.
В общем, я - пошел.
Бегать скорчившись, да еще впотьмах - сомнительная радость. Того гляди - носом землю клюнешь. Я был безмерно благодарен Башарину - без него я проскочил бы этот закуток, это узкое и темное пространство между тесно стоящими зданиями, где можно спрятаться и перевести дух. Я так бы и чесал лбом вперед, безнадежно пытаясь разглядеть неровную землю под ногами, если бы он не втащил меня и не прислонил к стене.
Через минуту прибыл Вася.
- Надо бы в здание пробраться, - озабоченно сказал он. - Не исключено, что там койки уцелели, матрацы...
- Тоже верно, - согласился Башарин. Было темно, более чем темно, но я увидел в его глазах безмолвное обожание. Лидер оправдывал надежды! Сейчас лидер действительно уложит его, Башарина, в кроватку, а сам сбегает за хлебом и тушенкой к завтраку.
- Пошли, - Вася первым двинулся вдоль стены, ведя по ней рукой, и нашарил дверь, и дверь оказалась открыта...
Мы вошли - и сразу же замерли. Откуда-то в помещении истекал свет!
Людей здесь быть не могло!
- Бомжи? - шепотом спросил Башарин.
- Вот с ними и поужинаем, - отвечал Вася. - За десятку они нас пустят к огоньку.
Мы пошли на свет и наконец поняли, куда нас занесло. В давнопрошедшие - plusquamperfectum - времена здесь был клуб с кинозалом. Сейчас от зала остались только стены и подмостки, даже крыша - и та не уцелела.
- Хайтаран вудрак кылдык суару! - раздался грозный голос.
На высоте примерно человеческого роста возникла фигура, высокая и стремительная. Сразу сделалось чуточку светлее, и мы увидели, что фигура - в длинном плаще.
- Думбан сагардан кылдык! - провозгласил плащеносец, воздевая руки ввысь.
- Думбан вудрак! - ответил суровый голос, и навстречу вышел некий здоровенный бородатый доисторический муж с факелом и в сверкающей кольчуге.
- Они... - прошептал Вася. - Вот нарвались... Оба, и плащеносец, имевший на голове повязку со светящимися точками, и кольчужный облом повернулись к нам. Они явно еще не видели нас - но вот-вот могли учуять.
- Сагардан эмбиэль! - с таким боевым кличем из мрака явилась девица. Была она в золотых лосинах, сапожках и белой, распахнутой на груди рубашечке, то есть вполне женственно одета, однако в руке держала немалых размеров меч и управлялась с ним удивительно легко.
Мы с Васей невольно переглянулись. Вроде бы среди наших преследователей женщин не было. Или они, подобно фальшивому "газику", на городских улицах являлись с измененными рылами, но тут, при колдовском обряде, вернули себе свой подлинный прекрасный образ?
За девицей нарисовался еще один силуэт - вроде завернутого в плащ с головой двухметрового дяди. То есть четвертый маг...
- Т-т-т-т-т! - вспомнил я. Четыре неприятности! Четыре тещи, или четыре судимости, или четыре пули в печенку! Вот это что было такое - четверо магов-убийц!
Тут убийцы запели.
Это была жуткая песня, в которой мы могли разобрать только слова "сагардан" и "кылдык", и эти слова означали что-то страшное. Четверка над нашими головами призывала силы мрака и сгущала атмосферу безумия...
Вася полез рукой под мышку Но не выскользнул оттуда пистолет, одним своим весом подтверждая, что мы не беззащитны перед лицом черной магии. Васькина рука окаменела, как и кулаки Башарина, сжимающие лопату, как и мой полуоткрытый рот.
- Кам-про-ман-дос! - выкрикнул тот, что в повязке, поднося руки к лицу рупором. Факел и меч в девичьей руке решительно указали на нас троих, а из рупора вырвался длинный, рассыпающийся сноп радужного огня!..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГОВОРИТ НЕРЕАЛ
Я! Напролом!
Я?
Я!
Ноги. Стою. Крепко. Хорошо стою.
Глаза. Вижу. Рожа. Я узнал эту рожу.
Рука. Правая. Тяжесть. Палец. Упруго. Подается...
Рожа. Сытая. Лысая. Старая. Ненавижу!
Этот гад, сука, козел вонючий, отнял у меня Машку
Колесникову!
Классная девка Машка - ноги во, бедра во, сиськи во... ох, что-то я не то вижу...
Получай, падла!
Tax!
- Это тебе за Колесникову! - объяснил я ему, но он, кажется, не понял.
Упал. Рожей в стол. Хорошо! Класс! Тресь. Дверь? Дверь. Кто там? Двое. Ну и рожи! Что с ними делать?
- Кто тебе его заказал?! - слышу. - Живо! Ну? Как - заказал?
Кто-то что-то мне заказал? Врать не стану - не помню. Значит, не знаю. И я честно ответил:
- Не знаю!
Эти двое выглядели так, как должны выглядеть мужчины. Большие, крепкие и опасные. И при оружии.
Кажется, я их чем-то удивил.
Заказал, заказал... Хорошее слово. Что бы оно значило? Надо вспомнить.
- Во, блин! - сказал тот, что чуть пониже. Тут я вспомнил еще кое-что. Если делаешь выстрел в человека, то лучше поскорее убраться. Они загораживали мне дорогу. Но встали так, что между ними можно проскочить.
Я уже проскакивал так однажды. Просто нужно сделать большой прыжок и пролететь. Тогда это были два полицейских, белый и негр. Большой толстый негр. Меня загнали в угол, но я не сдался. Я, выругавшись, кинулся между ними, отмашкой сбил с ног третьего полицейского, а за углом уже ждал серебристый "форд" с распахнутой дверцей.
- Здесь, Брич! - услышал я.
Мы понеслись по улицам Чикаго, а за нами - две полицейские машины, и тысяча пуль ударила нам в капот, и по заднему стеклу моментально поползли трещины, но за рулем сидел Билл Бродяга, а Бродяга свое дело знает! Мы ушли, мы ушли, мы бросили машину и поднялись вверх по такому откосу, какой и ящерице бы не одолеть, мы тащили друг друга, мы проклинали друг друга, мы молились друг на друга, потому что в одиночку мы бы там сдохли!
- Иди сам, Брич, - сказал он. - Иди, сукин сын, иди, траханный зад!
Но если бы я его оставил - я был бы хуже всякого траханного зада.
Я помнил, как нужно собраться и стальным ядром пролететь сквозь ошарашенных полицейских. Я сделал это!
Может быть, кому-то покажется смешно, однако я сам себя называю "Напролом". Это хорошее имя. Я иду по жизни напролом. Главное - чтобы никто лишний не попался на дороге.
Напролом? Нет, еще как-то иначе...
Потом я сбежал по лестнице и оказался на улице. Замешался в толпу. Главное - не суетиться. Убегающего - заметят.
Я свое дело сделал.
Заказал... Стоп! Вспомнил!
Я сам себе его заказал.
Вот так.
И теперь я иду по улице, иду и смотрю на женщин. А они смотрят на меня.
Я знаю, что на этой улице я - самый видный мужик. Начать с того, что я одет по-мужски. На мне черная расстегнутая рубаха. Настоящий крепкий мужик может себе позволить ходить с открытой грудью. Я не ковырялся со штангой, но грудь у меня мощная, в меру поросшая светлым волосом. Женщинам приятно смотреть на нее. Я это чувствую.
На мне довольно узкие брюки. Мужчина с тощими бедрами - печальное зрелище. У меня крепкие бедра и круглый зад, и то и другое - каменной твердости. Женщинам - нравится.
Еще на мне короткие ковбойские сапоги. С заклепками и цепочками. Сандалеты и всякие туфельки с дырочками - не мужская обувь. Хотя сентябрь довольно теплый, и в сандалетах было бы полегче...
Я и шагаю по-мужски. Не то что эти канцелярские крысы, которые семенят, зажав под мышкой тощие папочки с гнусными бумажками. Они не умеют мощно, властно, широко шагать. Им этого не полагается.
Вот именно так я шел, когда увидел впереди женщину. Она шла красиво, у нее была такая линия бедер, что глаз не оторвать. В женщине очень важна именно эта круглая линия. Без бугров, без провалов, этакая идеальная дуга от талии до того уровня, где кончается зад. Светлые волосы лежали аккуратной шапочкой. Я помнил эти волосы! И тело это я помнил! Оно не было моим - хотя, нет, было - во снах. Такие женщины - как награда за битву с драконами!
Ксения!
Я догнал, я обогнал, я встал перед ней и с видом радостного болвана сказал:
- Люсенька!
Как же иначе я мог с ней познакомиться? Только взять ее на понт. Это безупречный способ - сделать вид, будто встретились давние дорожные попутчики. Совершенно беспроигрышный способ. Я так уже двадцать или тридцать женщин на улице останавливал.
- Люся! Я уже второй квартал за тобой иду!
- Вы ошиблись! - гордо сказала она.
Еще только не хватало, чтобы Ксения каждому встречному вешалась на шею. Она и не могла ответить иначе. Она правильно, грамотно поддержала игру.
Ксения - королева! Но тем лучше. Она еще будет со мной... будет моей... посмотрим, что тогда останется от королевского высокомерия...
- Ну вот, ошибся! - когда надо, я могу лучше всякого артиста сыграть. - Вы ведь прошлым летом в Москву ездили?
- Вы меня с кем-то путаете, - уже чуть мягче сказала она. И вдруг я понял - это, кажется, не Ксения. Ксения - выше, да, выше сантиметра на три. Проклятые каблуки всегда сбивают с толку! Ксения - природная блондинка, а у этой - корни волос темноватые, хотя цвет... Да, цвет - тот самый. У Ксении на лице - природная неукротимая гордость, а эта, эта...
- Да нет же, точно - вы! - тем не менее продолжал плести сеть я. - А я ведь вас потом искал. Звонил! Какая-то бабушка трубку брала. Ну, вспомнили? Я - Гена! Ну? Настоящее хохляцкое сало с чесноком!
Какой я, к лешему. Гена? Я... я... Я - Напролом.
- Гена? - переспросила она.
Она уже искала возможности не отгонять меня сразу и навсегда, а продолжить беседу.
Я ей понравился - это было видно невооруженным глазом.
- Точно - Гена! А я ведь поехал-таки на ту самую бардовскую тусовку, - похвастался я. - Ох, если бы вы только знали, какие песни там пели! Послушаешь - просто мороз по коже! Я ведь и для вас кассету переписал! Напрасно вы вместе со мной не сошли! Трое суток в лесу, утром - рыбалка, днем - купались, загорали, вечером - песни! На наши гитары из Каплановки прибегали, это там самая дальняя деревня, если считать по шоссе...
И я запел, негромко запел, не орать же посреди улицы, как в лесу, где мы, уже лет десять зная наизусть пиратский репертуар Кольки Ятанова, рычали и хрипели, как берсеркеры перед побоищем, потому что иначе ему подпевать просто невозможно.
- Купец умрет за деньги, попа задушит жир, - негромко и потому грозно пропел я. - Солдат умрет за чью-то корону! А я умру на стеньге за то, что слишком жил, и все - не по закону!
И до чего же было хорошо орать эти великолепные песни в ночном лесу, уже чувствуя предутренний ветер с озера, и вдруг ощутить великое братство со всеми, кто понимает...
Она даже не усмехнулась, как следовало бы ожидать. Она думала, напряженно думала, как бы так изловчиться, чтобы и откровенно не броситься мне на шею, и не оттолкнуть. Да, это была не Ксения. Ксения бы точно дала мне оплеуху и неторопливо ушла, зная, что я не посмею и слова вслед сказать.
Ксению я любил.
Любил ее длинные стройные ноги, ее круглые колени, ее открытое лицо, никогда не знавшее гримаски страха.
Любил ее светлые, коротко стриженые волосы, ее осанку королевы в десятом поколении, любил эту отчаянную независимость в каждом движении.
Ксения будет моей.
Однако я продолжал рассказывать байки, которые были не совсем враньем. Я действительно прожил три дня в лесу с бардами на каком-то слете клубов самодеятельной песни. Как я туда попал - сам не знаю. Когда это было - понятия не имею.
Песни я люблю. То есть хорошие песни. Те, от которых мороз по коже. Сопливых и тупых - не люблю. Если я говорю про песню, что сам бы ее охотно спел, - значит, это настоящая песня. Настоящая мужская песня.
Я говорил, а она позволяла мне говорить. Вот и прекрасно, подумал я, значит, позволит и все остальное. Сейчас нужно дать ей возможность заманить меня домой. Обычно они сами придумывают такую возможность. Если я предложу ей будет стыдно пригласить уличного приставалу.
Понемногу мир вокруг меня делался конкретным.
Я узнал универсам, где пару лет назад каждый день брал пиво.
Деньги!
Черт возьми, у меня есть деньги?
Я сунул руку в карман. Кошельков не признаю - мелочь лежала россыпью. Именно мелочь.
У меня когда-нибудь были крупные деньги?
Но на шоколадку должно хватить.
Женщины любят детские шоколадки. С рожицами и зверюшками. Путь к сердцу женщины лежит через трогательную шоколадку.
- А помните шоколад? - спросил я. - Ничего, сейчас вспомните!
И увлек ее к универсаму.
Я все еще вел эту игру в узнавание. И она уже не возражала. А попробовала бы она мне возразить! Она уже хотела меня, вовсю хотела, не могла не захотеть. Меня все женщины хотят. И Ксения тоже. Но она гордая. С ней придется повозиться.
Не родилась еще женщина, которая бы мне отказала.
Я же - Напролом!
Я - Брич. Брич?
Да, я - Брич, а Билл Бродяга ждет меня в Мексике, потому что...
Стоп! Что-то со мной не то...
Мы собирались вместе брать банк? Нет. Банк мы уже брали.
Мы хотели похитить сосунка у этого гнусного Бобби Фишера и состричь с него полтора миллиона? Нет, каких-то сосунков мы уже увозили.
Черт возьми, зачем же я должен тащиться за тридевять земель в Мексику к Бродяге?..
Она спросила: если она купит сейчас эту здоровую пачку стирального порошка, помогу ли я дотащить до троллейбуса? А дальше, мол, она сама?
Вот это мне и требовалось.
Мы вышли из универсама, имея при себе не только пятикилограммовый мешок порошка, но и гречку, и голубцы из кулинарного отдела, и два полуторалитровых пакета сока, и еще много всякой мелочевки. Весило оно немного, но объем имело потрясающий и торчало разнообразными углами. Я сказал, что ни о каком троллейбусе не может быть и речи - я туда просто не влезу. Это была ловушка - ведь предполагалось, что я только донесу покупки до остановки. Но она охотно и даже радостно рухнула в ловушку Оказалось, что до ее девятиэтажки - всего две остановки.
Мы вошли в лифт и, пока я разворачивался там с мешками, она успела нажать кнопку. Лифт был скоростной.
Я все еще называл ее Люсенькой.
Очевидно, ей это уже начало нравиться.
Впервые поцеловал на кухне - как бы в знак благодарности за разогретые голубцы. Продолжал целовать, пока она сама не потащила меня в глубину квартиры, туда, где тахта.
Женщины любят, когда я их беру вот так - решительно и без лишних церемоний. Они отдаются бурно, с криком, целиком и полностью. Если женщина спокойна и рассчитывает силы - значит, я что-то сделал не так. Мне нужно, чтобы орала и теряла сознание.
Потом она уснула.
Я чувствовал себя просто замечательно. Сила во мне играла, хоть вековые секвойи с корнем выворачивай. Нет, дубы. Или секвойи? А то еще есть крепкое дерево гикори.
Я подобрал с пола одежду и пистолет. Даже не слышал, когда он грохнулся... Сильно же я хотел эту, которая не Ксения, а лишь чуточку похожа!
Сунув пистолет сзади за ремень, я пошел к дверям.
Поскольку я потратил деньги на шоколадку с зайчиком, то сунул руку в карман плаща этой, которая не Ксения, и достал кошелек.
Долларов двадцати на день мне бы хватило. Но как составить из этих пестрых бумажек двадцать долларов?
Я взял наугад бумажек десять, остальное вернул в кошелек. И тут оказалось, что я не могу выбраться из квартиры! Она была заперта на какой-то дьявольски хитрый траханный замок!
Я нетерпелив.
Я - Напролом!
Но, когда я с двух шагов стремительного разгона вмазался в эту гребанную дверь плечом, что-то лязгнуло, я отскочил и понял, что ловушка захлопнулась окончательно.
Наверху над дверью были металлические пазы, которых я не заметил. Из самой двери выскочили железные клыки и вошли в эти пазы. Очевидно, что-то похожее было и внизу.
Ну и что, подумал я, храброму ковбою и окно - дверь!
Ближайшее окно было на кухне - но высокое и состоящее из двух узких рам. Я пошел в гостиную. Выглянул и хмыкнул.
Судя по всему, я находился на девятом этаже этой самой девятиэтажки, будь она неладна.
Справа был вертикальный ряд кухонных окон, а вот слева был вертикальный ряд лоджий, примыкавших к спальням. Подо мной имелось всего - навсего восемь лоджий. Перебраться от одной к другой, тем более сверху вниз, было несложно, когда-то я уже проделал такой трюк. В гостинице... В Лос-Анджелесе?.. Вот сигануть по диагонали к лоджии восьмого этажа было малость сложнее.
Я взял на кухне длинное льняное полотенце с народной вышивкой, попробовал его на прочность, привязал к трубе от парового отопления, вылез и с маху перелетел туда, куда хотел.
Остальное было делом техники.
Я - Напролом!
И Ксения еще убедится в этом.
Но внизу было странно. Светло и пусто. Я пошел по улице, недоумевая, куда подевались все люди. Напоролся на бабку с метлой.
- Бабуля! - сказал я ей ласково, но она все равно шарахнулась. - Где все? Куда они подевались?
- Кто - все? - она не то чтобы удивилась и (ie то чтобы испугалась, но ее нос как-то дико зашевелился.
- Люди, - объяснил я.
- Так утро же! Пять часов утра! - воскликнула она.