Утро? Ага. Есть такое слово - утро.
Именно - слово...
Оно относится к тому лесу и к тому озеру, откуда шел крепчающий ветер и звучала последняя песня, и кто-то, взглянув на небо, сказал:
- Ребята, утро...
Стоп! Сам-то я это небо видел? Этот ветер нюхал?
Я посмотрел вверх. Действительно, небо. Я принюхался. Из щели между киосками пахло... нет, воняло. Животными. Котами!
Со мной творилось что-то не то...
Киоск. Красивое слово. Хорошо, что я его знаю. И вообще полезная штука...
Я треснул рукой по стеклу. Билл Бродяга выучил меня бить так, чтобы не порезаться. Это было... это было в Миннеаполисе, Миннесота, Ю-Эс-Эй...
Мис-су-ри-и-и... Май Мис-су-ри-и-и-и!..
Бабка смотрела на меня с ужасом.
- Поет... - прошептала она и вдруг впала в ярость. - Он еще и поет! Витрину разгромил и поет! Обдолбался и поет!!!
Я спокойно взял то съедобное, что нашел: печенье с начинкой, четыре вида, банки с пивом, пять видов, конфеты, десять прозрачных мешочков. Там же взял и пакет, чтобы сложить все это.
Я понял, что просто-напросто хотел есть.
Эта еда называлась - завтрак.
Странно - когда я возился с этой, которая не Ксения, слов хватало, и всяких, и выражения в голосе хватало. А слово "завтрак" я вспоминал...
Еду я употребил в сквере на лавочке.
Утро длилось. Люди не появлялись.
А зачем мне, собственно, люди? Чего я от них хочу?
Толстого дядю Ротмана я застрелил.
Вот! Нужно найти Машку Колесникову.
Классная девка Машка! Ноги - во, бедра - во...
Руки сами попытались изобразить в воздухе крутые Машкины бедра. Машка...
Я вскочил. Я вспомнил!
Машку у меня отняли!
Она пришла на свидание, когда я промучался по меньшей мере час, если не полтора. Она села на подоконник, даже не посмотрев на цветы, которые я ей принес, и одернула юбку таким образом, чтобы обтянуть бедра и как можно эффектнее показать коленки. Я что-то такое заговорил несуразное, вот тогда у меня точно не было слов, а одна каша во рту, и она выслушала, она честно выслушала!
- Знаешь, - сказала она, - это все - глупости. Сколько тебе лет?
Я и сам знал, что мало. Она пользовалась тем, что мы ровесники, и изображала взрослую женщину. Она и была рядом со мной взрослой женщиной, мать, догадавшись, что я влюбился в Машку, ужаснулась и высказала все, что думает об этой прошмандовке и ее хахалях. Допустим, мать преувеличила... Но я и сам видел, Машка - не девочка, да и позволили бы мужики такой красавице до шестнадцати лет оставаться в девочках!
Мне было все равно, кто там за ней числился. Я хотел, чтобы она была со мной и только со мной...
Какими словами она сказала, что влюблена в другого?
Я не мог восстановить ее слова! Как-то у нее так округло вышло, что слова были простенькие, голос обычный, и все же у меня в башке словно гром грянул!
- У тебя с ним ничего не получится, - тогда я еще не знал, что за сволочь этот Валерка, но мне страшно не хотелось, чтобы у них получилось.
- Получится! - Машка была гордая и страшно самоуверенная.
- Не забудь на свадьбу пригласить! - выкрикнул я. Таким мерзким голосишком выкрикнул, что до сих пор стыдно. Но тогда я еще не был самим собой.
- Да уж не забуду! - пообещала Машка. Потом я действительно видел их вместе на дискотеке. Девчонки мне рассказали, что Машка все проделала сама. Он редко ходил на дискотеки, она просто попросила кого-то из ребят привести его, сама пригласила на белый танец, сама прижималась и зазвала в компанию, а там верная подружка Нинка помогла затащить его домой и подпоить.
И, конечно же, всю эту затею погубила Валеркина мать. Она не просто запретила Валерке путаться с кем попало, а добралась до Машкиных родителей. Ну, с ними разговора, конечно, не вышло - Машкин батя тогда не просыхал, а маманька на нее рукой махнула.
- Сама такая же была, - заметила моя мать, когда рассказывала мне все эти подробности.
Если бы эта история приключилась с любой другой девчонкой во дворе, мать бы долго и яростно возмущалась: ребенка сделал, паршивец, а сам - в кусты, мол, я тут ни при чем! Тут же она всем своим весом взгромоздилась на ротмановскую точку зрения; мальчишку заманили, уложили и теперь пытаются его повенчать с пузом. Я понимал, что в кои-то веки мать права, и не находил ни слова, чтобы защитить Машку. Мне просто нечем было ее защитить - и я орал на мать! Я поминал ей все ее грехи, и даже то, что родила меня от бесполезного идиота. Пару раз я схлопотал от матери пощечину... Нет. Пощечины не было. Не могло быть. И матери не было... или была?..
Кончилось тем, что Ротманы просто-напросто съехали на другую квартиру, в другом конце города, тем более, что давно собирались, исчезли из нашего двора, и Валерка, окончив школу, уехал учиться... черт, куда же он уехал?..
Машка к тому времени сделала неудачный аборт, месяца два провалялась по больницам и вышла - краше в гроб кладут. Но оклемалась... а что с ней было потом?.. Мать что-то мне толковала, но я зажимал уши... Сволочь Ротман! Такая девка сама в руки далась!
Я внутренними глазами увидел Машку - стройную, темноглазую, с пышными светлыми волосами чуть ли не до пояса, с круглыми грудками, распирающими тесную маечку, в невозможно узкой и короткой юбке... и эти ноги... и эти пухлые нахальные губы... и этот голос, презрительный, ленивый, и все же манящий, обещающий что-то такое... Машка! Колесникова! Где ты, отзовись! Я же отомстил за тебя!
Он отнял у меня тебя, он отнял у тебя судьбу, а я отнял у него жизнь. Все справедливо. По-мужски.
И Билл Бродяга похвалил бы. Он понимает такие дела, Бродяга.
И песню бы про это спели замечательную, на берегу озера Мичиган, между Бирюковкой и Каплановкой, там, куда не доносит южным ветром смог от Чикаго и можно за гроши снять у хромого деда Федора целую избу и сарай с сеновалом впридачу...
Я замечтался.
Банки из-под пива стояли на лавочке в ряд. Я наподдал их - и они красиво улетели в бетонную урну. Все-таки печенье с начинкой - не еда для мужчины. И конфеты оказались какие-то гадкие. Я встал и неторопливо пошел в поисках... в поисках...
Мяса!
Баба, которая не Ксения, этой ночью была. Пиво было. Теперь - мясо!
По улице уже шли навстречу люди. Было странно, что женщины на меня не смотрели. Все они были какие-то озабоченные, унылые, толстые и кривоногие. Стрелять таких женщин надо. Непонятно, зачем они живут.
Но я не стал стрелять. Пусть уж! Пистолет мне пригодится для других дел. Он так удобно был прилажен за ремнем на спине, что я его и не чувствовал.
Я шел долго, но не встретил ни одной пары подходящих ног.
Мяса, тихо рычал во мне внутренний голос, мяса, мяса!
Я шел туда, где мясо. Откуда-то я знал это место, где на жестяных прилавках лежат горы розового и красного мяса с белыми прожилками, с опьяняющим запахом! И я пришел туда. Но, странное дело, мясо пахло так, что с ума можно было сойти, и в то же время я понимал, что есть его не могу. Что-то с ним было не так... нет! Какой-то запрет был, давний запрет, не позволявший мне есть такое мясо, именно такое... какое, ко всем чертям, мясо?..
Вспомнил!
Сырое!
А мне нужно было жареное.
Я заметался по рынку в поисках хорошего куска жареного мяса. И уловил подходящий запах. Правда, к нему что-то такое примешивалось нехорошее, ну да ладно! Запах шел от железного ящика на колесах. Ящик охраняла тетка в грязном белом халате. Вот эту тетку точно нужно было пристрелить. У нее не только халат - вся она была грязная, я кожей чувствовал это. Рука невольно изогнулась и потянула из-за ремня пистолет.
- Беляши жареные! - вдруг заорала эта гнуснейшая тетка. - Дешево, вкусно! Девочки, мальчики, покупайте! Беляши жареные! Пятнадцать рублей!
У нее было толстое лицо и тонкий голос. И бледно-желтые, металлические от лака волосы! Прядь, плоская, жесткая и тонкая, как лист картона, была выпущена из-под косынки и изогнута надо лбом.
Мимо шли не девочки и не мальчики, а толстые люди, которые торопились от электричек к трамвайной остановке. Наверно, они не поняли, что тетка обращается к ним. Она проводила взглядом стадо человек в сорок, выпущенное вокзальными дверями и почти сразу проглоченное трамваем, и повернулась в ожидании следующего. Тут она увидела меня.
- Беляшик? - спросила меня тетка. - Или два? Но у меня в руке уже был пистолет. И рука сама поднялась с пистолетом...
Тетка заорала. Но странные слова она орала.
- Помогите! Грабят!
Действительно! У нее же были деньги! Деньги в рыжей старой сумке через плечо! Она торговала и получала за свои гнусные беляши деньги!
А с деньгами я могу пойти в ресторан!
Вот! Изумительное слово - ресторан!
Я сдернул с нее сумку так ловко, что Билл Бродяга пришел бы в неописуемый восторг. Она даже не сопротивлялась, а только визжала, и на этот визг уже бежал к нам какой-то толстый дядька в сером халате, а поверх халата был длинный грязный передник.
- Держи его, Машка! - вопил дядька. - Держи сволоча!
И еще кто-то бежал со свистом. Я не сразу понял, что это у него во рту свисток.
Тетка Машка вцепилась в ремень, я рванул - и она рухнула на колени.
Тут меня треснуло по голове что-то непонятное, и я выпустил сумку. Треснуло еще раз.
Это теткина соседка, тоже торговавшая чём-то гнусным, лупила меня табуретом. Толстый дядька налетел и стал выкручивать руку, даже не сообразив, что в руке - пистолет. Я нечаянно нажал на спуск.
Все шарахнулись.
Оказалось, вокруг уже собралась толпа. Толпа - это уже было лишнее. Я сделал движение - люди расступились. Я кинулся прочь.
Не знаю, что там было потом. Я убежал с рынка, но за ближайшим углом остановился, очень недовольный. Я остался без мяса, без сумки с деньгами, и орущая рожа тетки Машки так и стояла перед глазами.
Обидно было не только то, что без мяса и без сумки. За державу было обидно! Живут же в ней тетки, которые своим видом - прямое оскорбление роду человеческому! И смеют же носить такие имена!..
Классная девка Машка...
И Ксения!
Каким-то образом я запутался между этими двумя женщинами, и обеих я любил, и обеих хотел, и стояли между нами какие-то стены...
Я шел, и шел, и шел, и вдруг в моей голове появилась мысль - а куда я, собственно, иду? Может быть, мне нужно куда-то прийти и что-то сделать?
А между тем утро перетекло в день, улицы стали дневные, шумные, пестрые, и между двумя витринами готовой одежды я увидел парня, устанавливающего раскладной стол. Рядом стояли большие сумки.
Откуда-то я знал, что сейчас произойдет. Я знал, что этот раскладной стол называется "лоток", что в сумках - книги, и еще где-то должна быть складная табуретка.
Карасевич!
Вот кто мне нужен - Карасевич!
Вот кому я должен просто-напросто врезать по морде!
Я быстро подошел к парню.
- Где Карасевич? - спросил я его.
- Какой Карасевич? - он сделал вид, будто удивился.
- Ты, родной! Мне Карасевич нужен!
- Может быть, Ходасевич? - он сделал вид, будто догадался. - Так сейчас достану двухтомник! Ходасевич? Нет. Такого слова не знаю.
- Карасевич. Хозяин, - сказал я, чтобы уж сомнений не было.
- А-а! Так это не сюда! - почему-то обрадовался парень. - Мы у него эту точку перекупили! А он с книжным делом завязал!
- Как - завязал?
- Ну, денег мало, хлопот много, он распродал все свои точки и... - парень задумался, как мне показалось - честно задумался. - Он теперь это... кафешку, что ли, открывает...
- Хорошо, - сказал я. Это означало - уже и то хорошо, что я вспомнил слово "Карасевич". Он тоже сделал что-то плохое, хотя и менее гадкое, чем покойник Ротман.
Он меня уволил?..
Нет!
Не мог я быть уличным продавцом всякой дряни! Не мог он меня прогнать за то, что с лотка стянули какой-то заграничный секс и энциклопедию сказок! Я за уличным лотком? Тьфу!
Но что же я тогда против него имею?.. Может быть, мы чего-то не поделили в Чикаго? Надо будет при случае спросить у Билла Бродяги... а, кстати, куда он подевался, Бродяга?.. Вот! Я должен отыскать Бродягу! Странная картина возникла тут у меня в голове. Я увидел, веселое лицо Билла Бродяги - но застывшее, как на фотографии, и одновременно увидел двор. Это был большой двор в середине квартала, куда не так-то просто забраться, но я знал в нем все закоулки, потому что прожил по меньшей мере двадцать лет... если не тридцать...
Но этот двор был не в Чикаго и даже не в Миннеаполисе... Как же я мог прожить в нем столько лет?
Одновременно я понял, что если с того места, где сейчас нахожусь, двинуться вперед, а потом за киосками свернуть направо, а потом пройти через сквер наискосок, то я как раз выйду к тому парадному, через которое привык проходить в этот родной двор. Может быть, Бродяга уже давно ждет меня и по давней привычке приготовился издеваться над моей бурно проведенной ночью? Я побежал.
Я был бы счастлив услышать все его ядовитые шуточки! Без Бродяги мне все эти часы было тошно.
Пройдя знакомым парадным, я оказался там, где и должен был оказаться, и поднял голову, и увидел свои четыре окна.
Не может быть, чтобы он был там... В окне появилось лицо. Это был вовсе не Бродяга... и не женщина, таких старых женщин в природе быть не должно... когда женщине исполняется тридцать, она должна куда-то деваться...
Подняться наверх, что ли?
Я встретил ее на лестнице - до моих дверей оставалось ступенек пять, но она почему-то вышла именно из моих дверей и встала, придерживая створку, с видом хозяйки! В халате и шлепанцах! - Валька! - сказала она. Кто Валька-я?..
Женщина была маленькая, с редкими розовыми волосами. Она красила их какой-то дешевой дрянью, и во время этой идиотской процедуры от всех пряталась - то есть все сидели по углам и не могли высунуться, пока она шастала, обмотав голову тряпками, и из-под этих тряпок стекали на лицо, шею и даже грудь коричневые ручьи... тьфу!
Она двинулась ко мне - и тут меня охватил ужас.
Мне показалось, что она сейчас начнет меня оскорблять последними словами - но вместо обычного бешенства при одной мысли об оскорблении я ощутил полнейшее бессилие! Желание забиться в угол и закрыть голову руками!
Ничего страшнее я в жизни не испытывал!
Даже когда мы на ворованном "форде" уходили от четырех полицейских машин.
Я развернулся и понесся вниз по лестнице.
- Валька, да стой же, дубина! - визжала она. - Тебя менты ищут! Ты чего натворил?!
Ничего я не натворил, но голос этой ведьмы пробудил во мне такие способности, что я опомнился только за четыре улицы от родного дома.
Кто же она такая, черт бы ее побрал?
Нужно было вернуться и попробовать это выяснить. Только того недоставало, чтобы я. Напролом, шарахался от всякой старой рухляди.
Я пошел назад и остановился лишь для того, чтобы пропустить выезжавшую из подворотни машину.
За рулем сидел усатый мужчина. Крепкий мужчина, солидный, похожий на директора сент-луисского филиала "Панэмэрикэн бэнк" Джеффри Коллинза. Ему еще Бродяга бедро прострелил.
А рядом с мужчиной сидела Ксения и что-то ему объясняла.
Я вгляделся.
Она! Точно - она! Ее лицо, ее волосы, а если заглянуть в окно - то и ее коленки!
Я заглянул - и тут "хонда" устремилась в пустое место, образовавшееся в потоке машин.
Поток шел "зеленым коридором", и потому вишневая "хонда" быстро набрала скорость.
Я побежал следом.
Я бы нагнал их, и рванул на себя ручку дверцы, и вытащил Ксению, в такое бешенство я впал, увидев ее. Но "хонда" перестроилась в другой ряд, и какие-то жалкие черепахи оказались между мной и "хондой", увозившей Ксению. Я некоторое время бежал, не напрягаясь, но и не отставая от машины, но "хонда" оказалась за длинным автобусом, потом - за фурой, и когда эти два чудовища проползли, выяснилось, что усатый мужчина успел свернуть налево и увез Ксению в неизвестном направлении. Очевидно, она жила где-то неподалеку от того двора. Я сперва просто предположил это - но, как только слово "неподалеку" выговорилось у меня в голове, я уже точно знал, что это так!
Нужно было обойти все окрестности и узнать тот подъезд, откуда она выходила и по привычке здоровалась со мной.
Было же это когда-то!
Вот я и занялся поисками.
И шастал я по дворам довольно долго. Набрел при этом на пельменную. Съел двойную порцию пельменей с уксусом. Чего-то недоставало...
Потом я набрел на бутербродную. Бумажек, позаимствованных у той, которая не Ксения, после пельменей хватило на рюмку и два бутерброда с килькой. Тем, что налили в рюмку, можно было в лучшем случае стекла протирать, но я выпил и постоял в задумчивости. Задумчивость была примерно такая: жив я еще, или начинается переход в иные миры? Странное у них тут виски, в Далласе за такой товар и линчевать бы не постеснялись. Запросто!
А потом народ на улицах оживился, и я понял, что наступил вечер. Люди шли с работы, женщины - прочесывали магазины, а мужчин несло прямиком домой... к телевизорам... Я вдруг ощутил острое желание приникнуть к телевизору!
И остановился, вдруг осознав, что мира вокруг меня не существует.
Это были какие-то тени, бумажные фигуры, жалкие и бесполезные. Асфальт, по которому я ступал - и тот был ненастоящий.
Но в этом безвоздушном, хотя и вонючем, пространстве было окно в иной мир! В мир настоящий, прекрасный, великолепный! В мир, где царит сила, где женщины прекрасны, а мужчины - отважны! Все до одного и все до одной!
Где же оно, где оно, где это окно, зарычал во мне голос, куда более отчаянно зарычал, чем ранним утром, когда мне после бурной ночи безумно хотелось мяса.
Если все мужчины торопятся к этим окнам, значит, . они есть в каждом доме. Может быть, мне просто войти в каждый дом? Не всюду же такие клыкастые двери, как у той, которая не Ксения?
Мужчина, который обогнал меня, вдруг притормозил, чтобы посмотреть на часы. Пока он смотрел, я обогнал его - и увидел на его лице настоящее горе.
Это был молодой спортивный мужчина. Парочки таких ребят до боли недоставало нам с Бродягой, когда мы наметили себе ту виллу под Новым Орлеаном. И он был в отчаянии!
Вдруг лицо, хорошее, крупное, жесткое лицо озарилось надеждой - и он побежал примерно так же, как я гнался за "хондой", увозившей Ксению. Я сам не понял, как помчался следом.
Когда я поравнялся с ним, его это не удивило. Как будто нас изначально объединяло общее дело.
ДЕЛО! Вот то, что мне требовалось. Настоящее мужское
ДЕЛО. И я его почуял!
Ни к чему были вопросы - и так же ясно, что вместе с этим крепким парнем мы спешим НА ДЕЛО. Что он по каким-то признакам сразу опознал меня и взял В ДЕЛО.
Мы подбежали к большой стеклянной двери, он ворвался первым, я за ним, мы пересекли наискосок большой полупустой зал с прилавками, где продавалась всякая ерунда, и я увидел широкую лестницу, ведущую наверх. Мужчина уверенно понесся к ней и прыжками поскакал на второй этаж. Я отставал всего лишь на шаг, но не потому, что бегаю хуже, а просто он знал дорогу, я же - нет.
Наверху мы увидели толпу мужчин, и все они стояли к нам спинами. Мой временный вожак подпрыгнул, чтобы разглядеть то, на что они все, как я понял, дружно смотрели. Увидев, он повернулся ко мне.