После всего, что они пережили, после всего, о чем говорили и что узнали друг о друге, он казался ей настолько близким существом, что ее душа легко, как невидимое дышащее облако, входила в него и касалась его души. Они были не просто рядом, они были вместе ; сливаясь, их силы возрастали втрое, и от нее требовалось только вывести этот огонь вовне, обратить его силу в оружие. Его тепло согревало ее кровь, воодушевляло, слова сами сплетались в строчки. И она заговорила, как положено произносить заклинания стихии огня, быстро и четко выговаривая каждое слово:
Руна мощи, руна яри -
Ур, начало всех начал!
Рогом грозный Бык ударил -
Гром на помощь нам позвал!
Руна Турс, могучих, старых,
Древних сил поток зовет!
Молот Тора – гром ударил,
Путь расчищен, свет идет!
Руна Суль, сиянье славы,
Льда печаль, щит синих туч!
Ты – победа в громе стали,
Лик твой светел, взгляд могуч!
Аск сдвинул свой золотой браслет повыше и сам порезал себе запястье о клинок в ее руке. Показалась кровь. Это была наполовину кровь Хёрдис Колдуньи и та же кровь, что и наславшая на них туманные чары; хотя бы половина той же силы в нем присутствовала, а вторую и даже третью половину даст Эмбла – они способны соединять свои силы под знаком руны Гебо, при слиянии обращающей два в три, и они втрое сильнее ведьмы, которая не знает этой объединяющей силы.
Ингитора прикоснулась к его порезу кончиками пальцев и перенесла кровь на руны. Вскочив на ноги, она выпрямилась и быстро продолжала, делая движения руками по кругу от себя и сверху вниз, сильно и упорно, словно подгоняя разлитую в воздухе стихию и направляя ее в нужную сторону:
Кровью крашу руны славы -
В бездну злобных сбросит Тор!
Двух начал слияньем призван,
Свет выходит на простор!
Гром разит рожденных мраком,
Жизнь – союз огня и льда!
Солнце встало, день родился -
Тьма исчезла без следа!
Попав на очертания рун, кровь сама собой вспыхнула и загорелась. Яркий красноватый свет разлился по поляне, разом стали видны черные силуэты деревьев далеко-далеко. Туманная мгла, как огромная черная птица, взмахнула крыльями и отшатнулась. Столб света опал, но руны на палке продолжали светиться.
И стало видно, что уже день. Еловые лапы снова стали зелеными, небо голубым, а воздух прозрачным. И где-то высоко сквозь облака прорывались отблески золотой колесницы Суль.
Ингитора медленно села снова на свою кучу лапника, где под жестковатыми иглами еще прятался изгнанный холод бездны. Она вдруг ослабела, словно в едином порыве выплеснула все, что имела, но зато ее переполняло безграничное счастье свершения. Аск так же молча смотрел на нее. Она почти не помнила, что говорила, но у нее сохранялось ощущение, что они двое – одно. Заморозить Бергвида она могла и одна, но оживить и согреть можно только слиянием двух противоположных начал – и силу слияния несут в себе призванные руны Ур, Суль, Даг. Каким колдовством они его создали, какими средствами? Когда говорили целыми сутками напролет, забывая о том, что днем нужно идти, а ночью спать? Когда он без слов и без движений, единым стремлением всего существа тянул ее к себе, а она готова была хвататься за подгнившую лежанку в избушке "волчьей матери", чтобы не броситься ему на грудь? Когда это случилось?
А он все молчал и смотрел на нее с совершенно новым выражением, и взгляд его был сосредоточенно-серьезным, словно он нашел ответ на самый главный вопрос своей жизни и напряженно пытается понять, не ошибся ли. И это было почти так: он наконец узнал, что это за равновесие, о котором говорила ему Дагейда. Он узнал, что за женщина снимет с него проклятие, наложенное Эрхиной. Какую женщину обещала ему руна Эваз, руна Лагу, к какой женщине должен был привести его золотой дракон – и привел.
Он придвинулся к ней, взял ее лицо в ладони и долго смотрел в него – и видел на этом лице отражение прозвучавших строчек, горячих и звонких, блестящих и острых, как огненно-синие молнии. Он восхищался ею, но это восхищение не имело ничего общего со страстью.
– Э, да ты настоящая колдунья! – медленно проговорил он, не находя слов, чтобы выразить свое изумление.
– Но я не опасная! – заверила она и попыталась улыбнуться.
– Да я знаю, – легко согласился он. – Моя мать тоже колдунья, и я знаю, что для живущих с ней в одном доме это не опасно.
"… А жить всю жизнь в одном доме – совсем другое", – вспомнилось Ингиторе.
Опустив глаза, она увидела полоску свежего пореза у него на запястье и подвинулась к нему:
– Надо же перевязать. У меня где-то платок есть…
– А, ерунда! – Аск отмахнулся. – Уже засохло.
Ингитора взяла его руку – кровь засохла и потемнела, беспокоиться было нечего. И вдруг, для самой себя неожиданно, она склонилась и поцеловала порез. "И питье свое она имела в крови его ран…" Эта кровь исцелила ее безумие. За эти немногочисленные, но такие огромные и наполненные дни она изменилась: она уже не была той мстительной девой-скальдом, не была и прежней Ингиторой из Льюнгвэлира, а стала кем-то другим, больше и лучше двух прежних – частью прекрасного и могучего существа. Ее жизнь наполнилась любовью, мир сделался цельным и прочным. Она подняла его руку и прижала к щеке загрубелую ладонь своего Ясеня, на котором отныне прочно стоял ее мир, и ей хотелось плакать от наслаждения, как, должно быть, плакала Мис, когда к ней вернулся человеческий облик…
Аск, не пытаясь отнять руку, второй притянул ее голову к себе на плечо. Его не обмануло то впечатление внутренней силы, которую он почувствовал в ней почти сразу же. Все эти дни ему приходилось приспосабливать к ее возможностям свой шаг, но не свой образ мыслей. Говорить с ней было легко и увлекательно; поболтать он и раньше любил, но теперь каждое слово не падало в пустоту, а строило и укрепляло мост, по которому они подходили все ближе и ближе друг к другу. Это сближение значило гораздо больше, чем то томление страсти, которое лихорадило его в последние трое-четверо суток и постепенно захватило и ее. И он окончательно убедился в том, что все эти дни подозревал: что ему наконец-то встретилась не просто привлекательная девушка, а почти такой же, как он сам, "лучший воин Морского Пути", только в женском ключе. Теми искусствами, где не нужна сила рук (вернее, нужна сила не рук), она владела не хуже, чем он сам мечом или веслом.
Но только она, не в пример некоторым известным ему отважным и сведущим женщинам, не млеет от гордости собой и способна отвечать хорошим отношением на хорошее. Эмбла могла быть гордой без надменности, сдержанной без равнодушия, любознательной без любопытства, веселой без легкомыслия, открытой без болтливости, прямодушной без глупости. Привыкший к тому, что в женщинах второе из каждой пары присоединяется к первому, а то и перетягивает, Торвард все эти дни восхищался и не верил себе; но должна же быть на свете хоть одна такая! Она без заносчивости принимала его помощь, но и сама готова была помочь ему в чем нужно – от расчесывания волос до борьбы с колдовством его сестры-ведьмы. Даже то, как она принимала его поползновения – в очевидной борьбе между ответным влечением и строгой необходимостью оберегать свою честь – восхищало и радовало его. Что бы они ни делали, о чем бы ни говорили – их руки все время как бы завязывали невидимые узлы, когда каждый тянул за свой конец, и все получалось ловко и слаженно. Они оказались веточками с одного дерева. Имея богатый опыт, Торвард знал, что другой такой девушки он и в следующие двадцать восемь лет жизни может не встретить. И кто она – как ее зовут, кто ее отец, кто родичи, откуда родом – это уже было не важно, потому что в своем собственном зачарованном кругу они находились вдвоем и ничто другое тут не имело значения.
– Я хочу, чтобы ты пошла со мной дальше. Не до половины пути, а до конца, – сказал он, сам не зная толком, что имеет в виду под концом – курган Торбранда или свой собственный, в конце долгого и славного жизненного пути.
– А куда ты идешь? – Ингитора подняла голову и посмотрела на него. У нее уже и мысли не было ни о каком восточном побережье и Даге хёвдинге, и самым естественным казалось идти за ним туда, куда он идет.
– К кургану.
– Кургану? – Само это слово так много значило для Ингиторы, что ее глаза заблестели от волнения. – Ты хочешь в него залезть?
– Не совсем. Копать землю я не собираюсь. То, что я хочу получить, я должен получить по доброй воле… Ну, того, кто там живет. Бояться нечего, он не причинит нам зла. Дело в том, услышит ли он меня.
– Это я могу! – оживилась Ингитора, которой наконец-то стала ясна суть дела. – Я могу! То есть… Я однажды говорила с моим отцом, когда он уже был погребен!
– Ты знаешь, как пробудить погребенного! – Аск даже не удивился. – Я же сразу понял, что тебя послали мне из Альвхейма, ты помнишь?
– Я не знаю, получится ли у меня с чужим мертвецом…
– Получится! У нас теперь все получится. Мне-то он не чужой, а мы теперь… Мать меня кое-чему научила, но у тебя получится лучше. У меня есть одно средство… Я подарю тебе по золотому кольцу на каждый палец, клянусь Фрейром! – Он взял ее руку и стал увлеченно целовать каждый палец возле самой кисти. – Ты ведь не боишься?
– Я пойду с тобой куда угодно! – с чувством облегчения произнесла Ингитора, словно избавляясь от душившей ее тайны. – И даже в будущей жизни я пойду к тебе в дружину, если буду мужчиной! Только бы мне тебя узнать.
– Мы узнаем друг друга, потому что нас будет тянуть друг к другу. – Он тоже, кажется, воспринял это как нечто естественное. – Я знаю одну мудрую женщину с острова Туаль, она рассказывала, как это бывает. Люди, которые так или иначе были близки в одной жизни, в другой снова ищут и снова узнают друг друга. Этот поиск и есть цель каждой новой жизни. Нужно найти тех, кого ты уже когда-то любил, и снова соединиться с ними. Я думаю, Сигурд и Брюнхильд так любили друг друга – не в первый раз, поэтому они так стремились друг к другу, а когда их разлучили колдовством, они не смогли друг без друга жить. И с каждой жизнью сила этой любви будет все больше, и она будет поднимать дух все ближе к Богине. И когда я об этом думаю, я начинаю стыдиться того, что меня иногда называют Фьялленландским Жеребцом, – с каким-то полушутливым-полусерезным раскаянием добавил он.
И Ингитора понимала, почему он говорит ей это. Потому что она была той, от которой он ждал и желал любви длиннее, чем одна жизнь. Эти слова отвечали ее собственным смутным ощущением, но она не знала, что это самое завещали людям боги. То, что она узнала об этом от чужого, незнакомого человека, случайно встреченного в глухих лесах Квиттинга, казалось не чудом, а судьбой. Ей тоже было все равно, кто он и как его зовут – самое важное она знала.
– Другой жизни нам ждать не обязательно, и не надо мне, чтобы ты была мужчиной, наоборот, ты мне как женщина гораздо больше нравишься. Я только одного боюсь – что ты исчезнешь, когда мы дойдем до людей. Не исчезай, – серьезно попросил он, держа ее за плечи. – У нас все получится. А потом я сделаю для тебя все, что ты захочешь. Я же понимаю, ты неспроста одна в лесу оказалась. Если кто-то тебя обидел, я его по земле размажу. Я не бог, но там, где нужна просто сила или куча серебра, я могу все. Все, что вообще под силу простому смертному… из рода Кона Юного. – Он наконец усмехнулся, намекая, что потомок упомянутого героя, в общем-то, гораздо ближе к божеству, как его самое младшее и самое любимое дитя. – Кто бы ни были твои враги – считай, что у тебя есть войско на сотне кораблей.
Ингитора только улыбнулась, как будто ей пообещали охапку цветов. Всего пару месяцев назад она только и мечтала о том, чтобы у нее вдруг каким-то чудом оказалось войско на сотне кораблей, способное сражаться с конунгом. Но с тех пор она стала совсем другой. – Я совсем не знаю, что со мной будет, – тихо сказала она. – Где я буду, как я буду жить? Мне кажется, у меня и нет другого дома, кроме Медного Леса. То есть у меня есть целая усадьба, моя собственная, но я не смогу вернуться туда, потому что я уже не та, какой ушла, мой истинный дом уже не там. Я ушла, а она осталась на месте, если ты можешь это понять.
– Я могу это понять. Я тоже шел сюда и думал, что мне будет впору не возвращаться, если я не достану его . Я шел за вещью, которая должна была вернуть мне веру в себя и радость жизни…
– Тебе их не хватало? – с изумлением воскликнула Ингитора, в глазах которой он стал воплощением именно этих двух сокровищ – веры в себя и радости жизни.
– Да! – ответил он, отчасти понимая ее изумление. – Видела бы ты меня зимой и в начале весны! То есть слава Фрейру, что не видела! Но, похоже, я уже нашел их… под ореховым кустом. Теперь они у меня есть, и я их больше от себя не отпущу.
Он осторожно провел кончиками пальцев по ее виску, словно оправляя прядь волос, и Ингитора понимала, о чем он говорит. Выходило, что они оба стали друг для друга тем, к чему стремились и чего им не хватало. Ее переполняло благоговение перед этим чудом, но не удивление, в котором всегда есть примесь недоверия – она не могла сомневаться в том, чему только что получила доказательства.
Они смотрели друг на друга с одной и той же мыслью в глазах и бессознательно сжимали руки друг друга. Они действительно были единственными людьми на земле – единственными, кто мог сделать друг для друга то, что они сделали. Что-то жило в них изначально, еще пока они не знали друг друга, что-то, сделавшее их подобными кремню и огниву, при встрече которых рождается огонь. Вся эта смесь мыслей, чувств, впечатлений, влечений пять суток лихорадила и плавила их, как золото и медь, превращая два разных, но чем-то схожих металла в сплав – "красное золото", сверкающее, как солнце.
– Дом у тебя теперь будет, – тихо сказал Торвард, имея в виду гораздо больше, чем крышу над головой. – И у меня тоже.
"Мой дом там, где ты!" – только взглядом ответила Ингитора, но именно на то, что он и хотел ей сказать.
Дагейда, пробуждая туманных великанов, желала совсем не этого. Но что она могла сделать, дочь инеистых великанов с холодной синеватой кровью, против огненной стихии небес, которая так велика, что даже не вмещалась в ее понимание?
Глава 5
Маленькая рыжеволосая ведьма и огромный волк сидели в осиннике над распотрошенной тушей лося. Жадный отрывал огромные куски мяса и проглатывал их, облизывался длинным красным языком и довольно урчал. Дагейда тонким обломком косточки выковыривала мозг из толстой кости и задумчиво слизывала его.
– Никогда этому коню леса не ходить на ногах! – бормотала она. – Не гулять ему и не бегать! После моего Жадного его и сам Тор не соберет и не оживит. А все ты! "Охотиться, охотиться! Давно не ели!" Разве это давно! Еще луна с тех пор не сменилась.
Жадный буркнул что-то, облизываясь.
– Ну да, конечно! – согласилась Дагейда. – Я знаю, что ты хочешь есть чаще, чем я. Но еще можно было бы потерпеть.
Жадный оторвался от костей, лег на мягкие опавшие листья и вытянул лапы. Дагейда посмотрела на него и толкнула в бок.
– Вставай, Жадный! Они не ждут, и мы не можем ждать! Они прогнали великанов, – глаза ведьмы сверкнули злобной желтизной, маленькая рука сжалась в кулак. – Ну, объясни же ты мне, что происходит, ты, серый обжора!
Она ничего не понимала. Ее прекрасные заклятья, которые так восхитительно действовали в прошлый раз, теперь утратили силу. Больше того – те двое, на которых она охотилась, сами стали опасны для Дагейды. Они не желали ей зла, они вовсе о ней не думали, и это-то и грозило наибольшей опасностью. Их равнодушие к ней ее изумляло: снова и снова она хватала пустоту, не понимая, каким же образом они ускользают из ее когтей, словно дым, тень облака, отражение в воде. Они словно бы не присутствовали в ее мире, а только отражались в нем и были недоступны его чарам. Неотступно наблюдая за ними, Дагейда недоумевала и тревожилась: они шли, словно бы заключенные в какое-то огненное кольцо, и это кольцо, как факел, сжигало паутину ее чар, не неся никакого урона и даже не задерживаясь. Что случилось? Дракон Судьбы шел с ними, и Дагейда так же ясно ощущала его присутствие, как если бы видела своими глазами. Но не только в золотом драконе было дело. Эти двое вместе означали больше, чем два. Природы этой странной силы Дагейда не знала, кровь и мудрость древних великанов ничем не могли ей здесь помочь, и к источнику их странной силы ей не было пути.
– Мои старые дядьки, как видно, слишком долго провели в своих подземельях! – бормотала она. – Слишком легко они дали себя прогнать. Но будь я проклята, если отстану! Будь я проклята, если они подойдут к норе черного дракона!
Огромный волк вздохнул и с бока перекатился на брюхо, чтобы неутомимая всадница могла взобраться ему на спину.