* * *
Стоя на самой вершине горы, маленькая ведьма с нетерпением поглядывала на небо, сжимала кулачки, как будто грозила солнцу и хотела скорее прогнать Суль с небес. Золотая колесница за облаками ехала так медленно, а те двое шли так быстро! Напрасно она проскакала впереди них на своем волке, рассеивая по всему пути опутывающие заклятья. Эти двое все говорили и говорили и были так захвачены друг другом, что ничего не замечали. Требовалось средство посильнее.
Стоя на вершине, ведьма широко раскинула руки, словно ловила северный ветер. Могучий холодный ветер нес ее заклинание вниз, овевая гору потоками силы.
Ночью сильнее
становятся все
мертвые воины,
чем днем при солнце! -
пела Дагейда, и горы вокруг повторяли слова заклинания тысячей гулких голосов.
Спящий, вставай!
Корней нет у гор,
земля их не держит!
Силой наполнись,
каменный воин,
дрему стряхни!
Именем Имира
я заклинаю:
Спящий, проснись!
И гора у нее под ногами дрогнула. Резко взвыл ветер, разнося ужас по всем окрестным долинам, испуганно сжалось в норах зверье, завизжали подкаменные и подкоряжные тролли. И сама земля, великанша Йорд, застонала, чувствуя, как отрывается от нее то, что стало неотделимой частью, и обретает новую, навороженную жизнь.
Ингитора вдруг замолчала на полуслове и вскрикнула. Взгляд ее был прикован к дальней горе, а лицо исказилось таким ужасом, что Торвард похолодел. Еще не глядя, что там, он поспешно толкнул Ингитору к себе за спину и повернулся лицом к долине, схватившись за древко копья. И тоже не сдержал возгласа. Он знал, на что и на кого идет, но такого он ждать не мог.
Дальняя гора медленно покачивалась, подрагивала, с ее склонов съезжали огромные пласты земли вместе с растущим на них лесом, который сейчас казался только коротенькой шерсткой на шкуре чудовища. Гудела и дрожала земля под ногами, а гора стряхивала с себя земляные покровы, и под ними вырисовывались все яснее очертания тела. Тела великана.
Великан вставал медленно-медленно, но время остановилось, люди не успевали вздохнуть. Ужас превратил их в камень, каменной глыбой навалился на грудь. Великан шевелил плечами, двигал ими вверх-вниз, словно вытаскивал что-то из-под земли; это "что-то" были его собственные руки, корни горы, и он тянул их вверх, освобождая от изначальной скованности. Лица у него не было, была только голова, торчавшая неровным бугром, и на вершине этой головы прыгала Дагейда, неистово выкрикивая все новые и новые строки заклинания.
Сидящий великан качался, дергался, и видно было, что теперь он пытается оторвать от земли ноги. Что будет, когда он встанет? "Он нас затопчет!" – хотела кричать Ингитора, но не могла, словно заклинание, давшее жизнь горе, их, живых людей, превратило в камень. Бежать? Куда бежать, если великан одним шагом покроет всю долину и раздавит их? Что может меч, что может копье, пусть даже в руках могучего воина, против горы ? Любое оружие он сомнет, как сосновую иголку, и даже не заметит!
Резкие порывы холодного ветра, смешанного с гулом, почти валили их с ног. Торвард взял Ингитору на плечи и изо всех сил встряхнул, крича прямо в ее побелевшее лицо:
– Останови его! Ты прогнала туман, ты можешь!
Не слыша его за грохотом земли и камня, Ингитора огромными от ужаса глазами глядела мимо плеча Торварда туда, где бурая скала вырастала все выше от земли. Уже ясно обозначились очертания головы, бородатого лица с опущенными веками, плеч и груди… Как будто человек медленно садится, просыпаясь… Вот-вот он откроет глаза… Ингитора не владела даже языком, в голове ее не было ни одной мысли: все поглотил грохот ожившей горы.
Тогда Торвард повернул ее спиной к великану и снова встряхнул:
– Ты можешь! Не думай о нем, думай о рунах! Ты можешь все! Придумай что-нибудь!
Ингитора дрожала, но теперь, когда великан исчез с ее глаз и перед ней было только лицо Торварда, она опомнилась и сообразила, что происходит и чего Торвард от нее хочет. Если она ничего не сделает прямо сейчас, то они погибнут оба. Невозможно, чтобы они, столько пережив и одолев столько бед, погибли так глупо, в трех шагах от цели, от рук какой-то маленькой злобной ведьмы, лягушки с холодной кровью! Ни за что! Не для того они воевали и мирились между собой, чтобы поддаться такой дряни!
– Да, я смогу, – почти спокойно сказала Ингитора, точно приказывала самой себе, и закрыла лицо руками, чтобы не видеть ничего, что могло бы ее отвлечь. Торвард встал позади, заслоняя ее от ветра, и обнял, чтобы она крепче держалась на ногах. И опять, как прежде, она ощутила, что вся его сила сообщается ей. А это было много!
– Возьми! – Торвард всунул ей в руку древко своего копья, испачканное кровью троллихи. – Это ясень. Поможет.
Ингитора взяла копье и вдруг почувствовала в своих руках настоящий колдовской посох, Конь Девяти Миров, ветвь Иггдрасиля, на котором держится мир. Сзади, вокруг них все выло и грохотало, они едва слышали свои голоса и скорее угадывали мысли друг друга – и в то же время буйство встающего великана было далеко, их двоих словно окружала невидимая стена, ограждавшая только то пространство, на котором стояли их ноги, но нерушимая, как стена самого Асгарда. Ингитора не боялась: они или одолеют дочь великана и все ее чары, или погибнут; страху вообще не нашлось места в том мире, где она очутилась уже сейчас. Она повернулась лицом к живой горе и поставила копье между нею и собой – и само копье подсказало ей, что делать. Древко его налилось огнем, две пламенных ветви выросли из острия и древка: одна смотрела вниз, другая вверх, и с ними копье приняло вид руны Эйваз, руны Тиса, руны отвращающих сил.
Руна Тис, защита,
непрерывность жизни:
корень в глубь опущен,
крона ловит свет! -
заговорила Ингитора, сливаясь дыханием с огненным трепетом руны. Ее корни ушли в глубины подземелий, ее ветви поднялись выше небес, и связь всех миров, проходя через нее, приглушила силу буйства, противоречащую равновесию мира.
Огненные ветви на копье задрожали и переместились: теперь они обе смотрели от острия в разные стороны и вверх, и копье приобрело сходство с человеком, который стоит, подняв руки к небу и взывая к божеству. Ингитора начала новую строфу:
Руна Альгиз, лебедь,
связь Земли и Неба,
будь мне прочный посох,
защити от зла!
Руна Защищенности сливала ее дух с живыми силами вселенной: укореняя дух в земле, она была посохом, прочной опорой равновесия. Великан дрожал и дергался, пытаясь скинуть наброшенные на него путы: огненные очерки сетью пробегали по его исполинской фигуре.
Тюр, Духовный Воин,
мощь, отвага, воля!
Скован цепью Фенрир,
Славен подвиг Тюра! -
заговорила снова Ингитора, и голос ее звенел от переполнявшей грудь любви. Тюром в ее глазах был Торвард: вся его мощь и весь ее восторг перед этой мощью сияли в очертании руны-стрелы, в которую превратился ее Конь Девяти Миров.
Тюр, защитник жизни,
Тюр, губитель бездны,
столб, опора неба,
сдержит силы тьмы! -
говорила она, твердо зная, что ни одна ведьма и ни один великан на свете не может выстоять против Тюра, против силы Духовного Воина, отдавшего руку за укрощение Фенрира и тем самым получившего неодолимую силу для борьбы с любыми порождениями Бездны.
Торвард полоснул себе ножом по запястью, поверх едва зажившего недавнего пореза; Ингитора окунула в кровь кончик пальца и начертила на клинке копья три руны. Кровь обожгла пальцы Ингиторы, а заклинание пелось само собой, как будто кто-то другой пел ее устами.
Тис, Тростник и Воин -
силой трех владею;
три зову на помощь
ветви с Древа Мира.
Знаю руны мощи:
Тис, Тростник и Воин,
на копье навею
петли сильных слов.
Сядь, рожденный бездной -
цепью враг окован,
Эйваз, Тюр и Альгиз -
щит благих богов!
Огненная сеть, опутавшая великана, сплелась в огромный купол, накрывший его и приковавший к земле. Ингитора произнесла последнюю строфу, и собственный голос почти оглушил ее. Грохот впереди сменился шорохом и постукиванием камней.
Прижав к груди руку Торварда, а в другой руке держа копье с тремя кровавыми рунами на острие, Ингитора смотрела вперед, туда, где медленно таял огненный купол над застывшей горой. Великан перестал двигаться и замер: гора сохранила очертания сидящего тела с приподнятыми коленями и руками, упертыми в землю, словно встающий хотел оттолкнуться от нее. Но все кончено. Земля не отпустила его, а небо не приняло чуждое порождение. Ясно видны были голова и бородатое лицо, плечи и грудь. Но глаза оставались закрыты. Медленно таял в глубине, отступал, как волна отлива, стон земли, и ветер трепал ветви обрушенных елей.
– Все! – хрипло сказал Торвард, не сводя глаз с сидящего великана. – Уселся, брат. Ко ндеахайр-си рэ уайм!
Ингитора выпустила копье: ей казалось, оно будет стоять само по себе, как живое дерево с корнями, но оно почему-то упало. Зато освободившейся рукой она обняла Торварда, и они стояли, крепко прижавшись друг к другу, с прочностью истинного Мирового Ясеня. Их корни уходили в подземные глубины, их ветви поднимались выше облаков, в их жилах единым потоком струилась сила рун девяти миров, а их плотно слитые тела составляли ствол, на котором держится вселенная.
– Слава Тору, курган не засыпало, – так же хрипло сказал Торвард, и Ингитора поняла, что он волнуется уже не из-за великана, а из-за того, что курган, к которому он так долго стремился и пытался отыскать дорогу, наконец-то совсем близко.
А маленькая рыжеволосая ведьма по-волчьи выла от бессильной ярости, видя и чувствуя, как чужое колдовство опутывает великана сетью, рушит ее чары, стоившие ей таких трудов. Но не была бы она дочерью Свальнира и Хёрдис, если бы отступила, имея в запасе хоть что-то.
– Я не хотела их убивать! – в отчаянной ярости кричала Дагейда, обращаясь ко всему миру, от дракона Нидхёгга у корней Мирового Дерева до белки на его вершине. – Я хотела дать им уйти живыми! Но они не хотят уходить! Она не хочет уходить! Это все она! Один он бы не смог! Жадный!
Огромный волк, мгновенно выросший из-за валунов, серой молнией бросился вниз по склону умершей горы. Он мчался вниз по уступам и валунам, неслышный и стремительный, как сама смерть, и глаза его в сумерках горели ярким зеленым огнем.
У самого подножия скалы его ушей достиг пронзительный женский крик – его увидели.
Торвард тоже его увидел. На спине Жадного не сидела Дагейда, и это означало только одно: ведьма послала зверя убивать. Руны и заклятья здесь не годились: Жадный не был наважденьем или нечистью, он был просто огромным свирепым животным, способным рвать все живое. По первому побуждению Торвард хотел отослать Ингитору от себя, но сообразил, что цель волка – как раз она, а не он. Дракон Судьбы утратил бы силу, будучи снят с мертвого, а значит, своего брата ведьма Медного Леса убивать не собирается.
Но то, что Дагейда намеревалась сделать, Торвард позволил бы ей еще менее охотно, чем покушение на свою собственную жизнь. Быстро сбросив на землю плащ и снаряжение, Торвард поднял с земли копье с кровавыми рунами на клинке и ждал, подпуская чудовище ближе. Сила Мирового Ясеня еще струилась в нем, и вид оскаленной смерти в волчьей шкуре не внушал ни малейшего трепета: он был твердо уверен в своей силе одолеть кого угодно и что угодно.
Когда Жадному оставалось два прыжка, Торвард вдруг стремительно бросился ему навстречу, поднырнул под летящую серую глыбу и поймал его на копье. Жадный тяжело рухнул на землю, накрыв собой Торварда, покатился по земле. Брызнула кровь, на вереске и на мху зарделись ярко-красные пятна. Прижимая руки к лицу, Ингитора кричала изо всех сил – в ней кричал нестерпимый ужас, не подвластный воле разума. Ее рвали на части боль и ужас, каждая частичка ее тела трепетала от невыносимого мучения, она умирала каждый миг заново. У них больше не было ничего отдельного – это ее подминала под себя тяжелая туша, это ей заливала глаза чужая горячая кровь, это ее душил запах зверя, ее рвали длинные когти – и все это было вдвойне больнее, потому что любовь делает чужую боль страшнее своей. Мир с треском рвался на части, она не могла дышать, пока по вереску катается этот клубок из серой волчьей шерсти, с запрокинутой волчьей головой с раскрытой пастью, из которой бурным потоком льется кровь, где мелькают руки и ноги человека, древко копья, черноволосая голова. Один раз она уже пережила крушение своего мира – второй раз она этого не выдержит. Все пропадет и кончится для нее в тот же миг, если волк поднимется, а человек – нет…
Вот клубок остановился, дернулся несколько раз, волк перекатился на бок, и его вытянутые лапы больше не шевелились. Но тело еще двигалось – это Торвард, которого волк придавил своей тяжестью, пытался встать. Кое-как он поднялся на четвереньки и замер, кашляя, тяжело дыша, поматывая опущенной головой и покачиваясь. Одежда на нем висела окровавленными лоскутами, кровь так обильно покрывала его от плеч до колен, что, казалось, он должен умереть немедленно.
А волк лежал, откинув голову с оскаленной пастью, из пасти текла яркая красная кровь, пенилась, струилась по морде, заливала вереск. Грудь и горло чудовища были распороты, в широкой резаной ране еще торчало копье. Огромная лужа крови ползла по вереску прямо к Ингиторе.
И леденящий, нечеловеческий вой потряс склоны замерших гор. Маленькая ведьма упала на колени на верхней площадке горы, не в силах выдержать увиденное. Протягивая вниз руки, она кричала, но не могла сдвинуться с места: ноги ее не шли, тело обессилело, как будто копье пронзило ее саму. Жадный был частью ее, с которой она не расставалась с самого рождения, и все ее существо раздирала дикая, нестерпимая боль. Она, бессмертная, в этот миг увидела перед собой черную бездну смерти, в которую стремительно погружалось ее второе, смертное тело, разрывая пополам их общую душу.
Ингитора услышала отзвук ее крика, но даже не задумалась, что это такое. Прямо по луже волчьей крови она подбежала к Торварду и упала возле него на колени.
– Что с тобой? Ты жив? Ты ранен? Где, что? – бессвязно бормотала она, пытаясь что-то разглядеть под обильными потоками стынущей крови, но не решаясь к нему прикоснуться и только отводя с его лица свесившиеся волосы, тоже липкие от крови.
Торвард повернул голову к ней; он хрипел и задыхался, говорить он не мог, но его глаза взглянули на Ингитору с тем же чувством лихорадочного веселья, как и в тот раз, когда на его руках стыла синяя кровь троллихи. Изумленная, она села на вереск.
– Жив я, жив! – сквозь кашель с трудом выговорил он. – Ну, зверюга! Бид сион круайснехта им хеанн!
Он бормотал еще что-то, вроде как о личных отношениях троллей с великанами, с ведьмами и волками, причем намекая на множество всяких извращений, противных природе, но теперь Ингитора не возмущалась и не призывала его выбирать выражения. Она даже не слушала, что он там говорит, а все ее существо переполнялось блаженством оттого, что он жив и вообще может что-то говорить. Ее покачнувшийся мир снова стоял прочно, и все ее существо переполнялось ликующим блаженством.
Перевернувшись, Торвард снова лег на землю и посмотрел на волка: чудовище не шевелилось.
– Ну, все, отъездилась! – хрипло сказал он о Дагейде, но Ингитора сейчас его не поняла.
Она смотрела на него: для такого количества крови он казался слишком уж веселым. Вся его одежда была сверху вниз располосована когтями волка, так что даже на толстой коже пояса виднелись глубокие борозды, всего его так обильно заливала своя и волчья кровь, что нельзя было отличить одну от другой. Но поскольку Торвард успел воткнуть копье в горло волку и запрокинуть тому голову древком, укусить его Жадный все-таки не смог.
– Ну, что с тобой! – Она осторожно взяла его окровавленную руку. – Сильно он тебя?
– Да он с меня, гад, чуть всю кожу не снял! – Торвард попытался себя оглядеть, морщась и охая сквозь зубы. – Но самое главное вроде на месте! Помыться бы, тролли его возьми, я липкий весь, как… Что там в вашей "Песни о поединке"? Слезами ручьи тот курган омывают ? Где они тут? Ручьи, в смысле?
Ингитора не сразу его поняла: при чем тут "Песнь о поединке" и время ли вспоминать песни? Но для Торварда все это было гораздо более привычно, чем для нее, и он быстрее пришел в себя.
– Вон там должен быть ручей! – Торвард окинул взглядом долину и стал подниматься, тихо ругаясь сквозь зубы.
Ради Ингиторы он теперь выбирал эриннские выражения, благо она их не понимала, а запас имелся порядочный. Всю кожу стянуло и драло, но идти он мог, и они, больше не оглянувшись на волка, побрели вниз по долине, к ельнику, за которым стекал с горы широкий ручей.
К тому времени как они добрались до берега, Торвард уже настолько отдышался и пришел в себя, что, когда она уложила его на мох и стала обирать с него обрывки рубахи, пока не присохло, он уже смеялся и приговаривал что-то вроде "как приятно, когда такая девушка сама тебя раздевает". А Ингитора не знала, смеяться ей или плакать, глядя на длинные кровоточащие царапины, которыми были сверху вниз покрыты его плечи, руки, спина и бедра до колен. Но они оказались не так уж и глубоки – а ведь длинные когти волка могли содрать все мясо с костей! Всю его кожу покрывали подсыхающие кровавые разводы, словно ее действительно пытались снять, и зрелище для непривычной к такому Ингиторы было жуткое. Морщась и переживая, она обмывала его намоченными в ручье лоскутами от рубахи, а он смеялся и утешал ее:
– Да не надо по мне страдать, что ты! Столько удовольствия! Я, конечно, люблю, когда меня раздевают, но сапоги я раньше всегда снимал сам!
– О чем ты только думаешь?
– Все о том же! Разве не видно?
– Ой! – только и отвечала Ингитора, закрывая лицо руками.
– Ну, иди, погрей меня! – веселился Торвард, хватал ее за руки и тянул к себе.
– Отстань! – Ингитора отбивалась, уже не считая его за раненого. – Ты что, железный? Ни один бы ваш бергбур от такого и не дернулся больше, а ты еще пристаешь!
– Ну, ты же спрашивала, что такое "железная рубашка"! Вот это она и есть! Не так чтобы можно совсем уберечься, но я после всего был почти как берсерк – отбрыкался! Ну, не бойся, я сейчас уймусь. После такого всплеска обычно хочется полежать спокойно. Лягушку бы еще поймать.
– Зачем? Хочешь похлебки из лягушек?
– Спинкой о царапины потереть. Да правда, такой способ есть. Раны обеззараживать. Ты не знала? Запомни, еще пригодится.
– Лучше я пойду камыша поищу, он кровь останавливает! Это знаю даже я!
– Да не надо! – Торвард поймал ее за руку. – Сиди! На мне все заживает, лучше чем на всякой собаке, я живучий, как тролль! Это у меня от мамочки! Моя кровь смешалась с волчьей, я теперь стану ульвхеднаром!