– А вот он уже никуда не денется! – Торвард усмехнулся и подмигнул. – Он там успел вперед меня, так что ему и придется жениться. И исполнять все ее безумные желания. Но он тоже сам выбрал свою долю, так что…
– А ты… Богиня Фригг! – Ингитора прижала руки к щекам. – А ты еще Вальгейру глаз подбил! Когда он со мной всего-навсего беседовал о висах Сторвальда Эльденландца, а сам ему такую свинью подложил! Я не понимала там, отчего ты взбеленился, а ты, оказывается, по себе судил! И еще смеешься! Свартальв ты бессовестный!
– Да не я подложил, а она сама легла! – Торвард действительно смеялся без малейших признаков раскаяния, но веселость его отдавала лихорадкой драки. – А что до совести, то пусть он сам за своей невестой следит, а я за своей сам послежу! Ну, что, ты позволишь мне разделить с тобой ложе, положив между нами обнаженный меч?
Ингитора выразительно подняла брови, изумленная такой наглостью, а Торвард весело кивнул, словно подтверждая: да, я такой! Ингитора отвернулась, словно не желая его видеть, а он быстро подался к ней и обнял с намеком опрокинуть на лежанку. Ингитора вырвалась и отскочила.
– Говорят, в походе ты всегда спишь среди дружины у костра. Не могу лишать тебя такого удовольствия! – с язвительным негодованием воскликнула она. – Не трогай меня!
Торвард вздохнул, но не стал настаивать: этого он и ждал. Его невеста была не из тех, кто на возлюбленного смотрит как на свою собственность и в ком ревность вызывает приступ страсти, то есть жажду закрепить за собой ненадежное сокровище. Совсем наоборот.
– Но ты меня все-таки любишь? – тихо спросил он, с плащом на плече уже подойдя к выходу и взявшись за ковер, заменявший дверь.
– Все-таки люблю! – с какой-то мрачной обреченностью отозвалась Ингитора, сидя на медвежьей шкуре, заменявшей пол, и не глядя на Торварда.
Он помедлил, потом опять сбросил плащ, подошел к ней и встал на колени.
– Мне будет очень плохо, пока ты меня не простишь, – так же тихо и серьезно сказал он, вроде бы желая взять ее лицо в ладони и повернуть к себе, но не решаясь. – Ну, чем я виноват? Это было прошлым летом, я о тебе тогда и не слышал…
– Ты ничего не понимаешь! – Ингитора сама повернулась к нему и провела пальцем по знаменитому шраму, который якобы внушает всем женщинам неодолимую страсть. – Я вовсе не требую, чтобы ты хранил невинность до двадцати восьми лет, дожидаясь меня…
И при этом нелепом предположении, как ни был он опечален и встревожен, Торвард не смог удержаться и засмеялся.
– Но зачем, зачем ты подбил глаз Вальгейру, когда не он перед тобой, а ты сам был перед ним виноват, в этом же самом ! – с глубокой серьезностью продолжала она. – Вот это меня печалит!
Торвард помолчал, глядя ей в лицо, а она отвернулась, точно ей было за него стыдно.
– Я был неправ, – чуть погодя согласился он и взял ее за руку, радуясь, что она не отнимает руки. – Только не посылай меня перед ним извиняться, это все-таки совсем не совместно с достоинством конунга, но я был неправ! Но я не мог этого вынести, пойми же ты! – Торвард крепче сжал ее руку и заговорил тихо и горячо, с таким напряженным страданием, что Ингитора все-таки посмотрела ему в лицо. – То, что я с ней делал год назад, я давно забыл! А тут он сидит возле моего сокровища, с таким трудом завоеванного, и утром и вечером! Ты же понимаешь – то, что я терпел и еще терплю позор этой дурацкой битвы на Остром мысу, это тоже мой выкуп за тебя! Я ни о чем не жалею, но я не мог видеть, как кто-то возле тебя сидит! Это такая наглость, это хуже, чем то, что я с ней… В конце концов, она правда сама ко мне под одеяло залезла, спроси у Халльмунда, если не веришь! Что мне было, выкинуть ее с лежанки в ее же собственном доме, эту маленькую… – Торвард буквально щелкнул зубами, в последнее мгновение поймав слово, готовое сорваться с языка, но несовместимое с уважением к Ингиторе.
А она внимательно вглядывалась в его глаза, пытаясь понять, неужели он действительно видел такое преступление в том, что Вальгейр просто разговаривал с ней о чужих стихах.
– Я больше не… – начал Торвард, и Ингитора, качнув головой, закрыла пальцами его рот:
– Не клянись! Я понимаю. Требовать от тебя безупречной верности было бы так же глупо, как требовать, чтобы северный ветер всегда дул только в мой парус и больше ни в чей.
Торвард смотрел на нее, не веря, что это всерьез. Но это было всерьез.
– Твое великодушие и твое чувство чести… – заговорил он чуть погодя, и в глазах его именно теперь отражалось смущение и стыд. – Это даже слишком хорошо для такого жеребца, как я… Но… Я не могу поклясться, что ничего такого больше никогда… Где-нибудь в походе… Но я клянусь , что если еще кто-то полезет ко мне под одеяло, я буду сопротивляться изо всех сил!
Ингитора улыбнулась и снова погладила его шрам. Эта клятва звучала странно, но она была дана от души и стоила дорого. Невозможно было противиться власти, которую над ней приобрело это диковатое и такое одухотворенное обаяние, слитое из блеска этих карих глаз, так быстро меняющих выражение от бессовестной веселости к тоскующему раскаянию, из силы этих смуглых кулаков, так мощно и точно бьющих. Этот знаменитый шрам, конечно, не был источником всеобщей любви, но безусловно отражал кое-какие качества, благодаря которым его так любят. Для нее Торвард стал единственным на свете, и она уже простила ему более страшные вещи, чем подбитый глаз Вальгейра.
Она придвинулась к Торварду и нежно его поцеловала, давая понять, что вполне оценила его раскаяние. Потом Торвард выпустил ее из объятий, посмотрел ей в лицо так, словно заставлял себя признаться еще в одном проступке, и с явным стыдом произнес:
– Но… С Вальгейром, допустим, я зря надурил, но если ты когда-нибудь… Я свинья, конечно, что ты меня прощаешь не только за прошлое, но и за будущее, а я… Но если когда-нибудь… Я тебя задушу, – тихо, с раскаянием, но и с глубокой убежденностью окончил он. – Я по-другому не могу.
Ингитора поняла, что он имел в виду, и с состраданием улыбнулась:
– Иди спать, несчастный! Нет на свете такого мужчины, на которого я променяла бы хотя бы ремень с твоего башмака! И не будет! И я могу тебе в этом поклясться! Иди к костру, я сказала! – взвизгнула она, увидев, как мгновенно оживился он при этих словах и с каким восторженным порывом протянул к ней руки…
Глава 8
Наутро дружины фьяллей и квиттов собрались на совет. Продолжался он недолго: Вильбранд хёвдинг посоветовал послать йомфру Хильду к Бергвиду с предложением поединка, она потребовала, чтобы в случае победы квитты признали ее брата конунгом, а Торвард заверил, что не имеет ничего против, так как исполнять обещание квиттам не придется. Будь здесь Вигмар Лисица или Хагир Синеглазый, даже при полной уверенности в победе Торварда Бергвид не дождался бы такого почетного и приятного обещания, но без них Вильбранд, Тьодольв и Вальгейр быстро склонились к тому, чтобы его дать. И Хильда отправилась в Конунгагорд.
Она шла пешком, одна, в сопровождении только своей верной, отчаянно встревоженной фру Аудвейг, а мужчины стояли поодаль, в нескольких перестрелах от ворот усадьбы, притом все вожди – на виду, чтобы сидящие в Конунгагорде не заподозрили подвоха. Какими словами обменялась йомфру Хильда со стражами, оттуда не было слышно, но ее вскоре впустили и ворота за ней закрылись.
День прошел в тягостном ожидании. Фьялли ворчали, что, дескать, лучше бой, чем ждать, пока этот змей соизволит выползти из норы. Но Торвард, однажды приняв решение, в обсуждения больше не пускался. Весь этот день он был неразговорчив, и на лице его застыла какая-то отрешенная невозмутимость, словно он тут случайный прохожий и все происходящее его не касается. Таким образом он прятал свое нетерпение: при его живом нраве ждать, а тем более ждать схватки, было мучительно.
Из леса доставили несколько крепких бревен, которые пригодятся на случай, если Бергвид все же не пожелает открыть ворота добровольно. Ингитора беспокоилась: из ее мыслей не уходила сага о том гордом древнем конунге, который поджег свою усадьбу вместе с дружиной и дочерью, чтобы не доставаться врагам.
Ингъяльда же
Преясного
Вор дома,
Дымовержец,
Во Рэннинге
Горячими
Пятами стал
Топтати…
Ей так и виделась гридница той древней усадьбы, зажатая в железное кольцо безнадежности: высокий седобородый конунг с грозно нахмуренными черными бровями, с золотой цепью на плечах, к высокому его сиденью сбоку прислонилась молодая женщина, нарядно и богато одетая, с серым покрывалом вдовы на голове, а на лице ее застыло такое же, как у отца, выражение суровой непримиримости. А перед ними – едва стоящий на ногах, до полубеспамятства пьяный хирдман с горящим факелом в руке… Уж что-что, а этот древний подвиг безумные дети кюны Даллы сумеют повторить! Хотя бы этот один из всех, на это их хватит!
– Только не это! – воскликнул Халльмунд, с которым Ингитора поделилась своим опасением. – Еще не хватало, чтобы он теперь сбежал в славное бессмертие, а нас оставил в дураках! Довольно он от нас побегал!
Только на следующее утро ворота Конунгагорда опять растворились, и все с облегчением увидели йомфру Хильду с Аудвейг. Бергвид согласился принять условия, особенно настаивая на своем праве в случае победы вновь стать конунгом квиттов. Местом поединка он назначил святилище Хестирнэс, а временем – полдень.
От Конунгагорда открывался хороший вид на мыс Коней, на котором располагалось святилище. Высокий каменистый мыс, с которого сбрасывали жертвенных коней, далеко выдавался в озеро, так что площадка будущего поединка была с трех сторон окружена водой и к тому же находилась на самом виду у богов. От берега его отделяла стена из высоких стоячих камней, которые разделялись точно рассчитанными промежутками. С краю стоял камень со сквозным отверстием примерно на уровне груди – камень назывался Свадебным и через это отверстие невеста подавала руку жениху. Фьялли, завидев его, подмигивали Ингиторе; она благодарно улыбалась в ответ, но думала о другом. Ее судьба подошла к очередному повороту. И не только ее.
– Теперь, похоже, вместо жертвенного коня будет бык! – приговаривали фьялли.
– Или, быть может, знаменитый Фьялленландский Жеребец! – прибавлял вполголоса кое-кто из квиттов.
Большинство фьяллей и квиттов стало собираться возле святилища с самого утра. Сбросив плащ и отстегнув ножны, Торвард стоял там один посреди площадки, держа в руках Дракон Битвы и глядя в небо над озером. Во всей его фигуре, в плечах, в спине, в поднятой голове отражалась какая-то цельная сосредоточенность. Потом он стал двигаться: сначала едва заметно, потом взмахнул мечом, отскочил, словно от невидимого выпада, бросился вперед… Это был не то поединок с невидимым противником, не то разговор с божеством. Святилище, место на перекрестке трех стихий – земли, воды и неба, и сам воздух, согретый и воодушевленный мольбами и жертвами предыдущих поколений, – все было пронизано разнообразными потоками силы. Само тело Торварда, сам Дракон Битвы в его руках служил словно волшебным жезлом, который улавливал эти потоки, сливался с ними и черпал из них, очищал пространство и настраивал его на справедливое решение божьего суда. Ингитора прижимала руки к лицу, оставив на свободе только глаза: ее пробирала дрожь благоговения, смесь восторга и ужаса, как всегда при близости иных миров. Дракон Битвы черной молнией рассекал воздух, а лицо Торварда оставалось так цельно-сосредоточенно, словно дух его пребывал не здесь, а там, в небесах, с тем божеством, которому посвящался этот танец. Сотни фьяллей в том же благоговейном молчании наблюдали за ним, богом своих воинов и воином своих богов. И не заклятая кровь пещерного тролля была источником его силы, а опыт десятков поколений воинов, который ему настойчиво передавали с трехлетнего возраста и который он деятельно подкреплял собственным многолетним опытом.
– Вообще не так уж это здорово – драться в святилище, когда здешние духи все за Бергвида! – заметил Гудбранд Ветка.
– Ничего! – успокоил его Сельви Кузнец. – Ведь наш конунг по крови наполовину квитт, а его меч – изделие здешних свартальвов. Духи Квиттинга не отнимут у него победу!
И сам Торвард явно остался доволен тем, что услышал в песне ветра, рассекаемого его мечом.
– Это хорошее место, легкое! – с удовлетворением объявил он, выйдя с площадки. – Все будет как надо.
Перед полуднем из ворот Конунгагорда показалась толпа. Людей собралось много, несколько сотен, и Бергвид, со своим черным плащом на плечах, шел впереди и бросался в глаза издалека. На нем был шлем из черного железа, окованный золотыми узорными бляшками, под плащом виднелся доспех из бычьей кожи с нашитыми железными пластинами, а за поясом, рядом с мечом, торчала секира. В левой руке он нес круглый щит, красный, с медным умбоном.
Вид у него был грозный, какой-то нечеловечески-роковой, походка ровной и тяжелой, так что казалось, сама земля слегка прогибается под его шагами. Торвард при виде него испытывал какую-то нетерпеливую дрожь с примесью гадливости: так он мог бы смотреть на ядовитую змею, которую нужно скорее убить, пока она никого не ужалила. Ему уже несколько лет не приходилось видеть Бергвида, и теперь он щурился, издалека вглядываясь в эту черную фигуру: ему не терпелось убедиться, что к нему действительно приближается тот, кто так долго избегал открытого боя. Теперь Бергвиду отступать некуда. Понимает ли это он сам? И как он поведет себя теперь, будучи поставлен в условия, в которых не бывал никогда прежде?
Вся дружина видела нетерпеливое волнение Торварда, и все чувствовали вслед за ним то же самое.
– Ты так волнуешься, конунг, как будто едет твоя невеста! – слегка уколол его Эйнар Дерзкий, не замечая, что этой преувеличенной дерзостью выдает собственное волнение.
– Вроде того! – ответил ему Халльмунд. – Ведь конунг собирается пролить его кровь!
– Я только боюсь, как бы он опять не подсунул тебе морок, как тогда, с Хельги ярлом! – с беспокойством заметил Сигвальд Хрипун. – Это такая морда, я ему не доверяю!
– Нет, едва ли! – сказал Сельви Кузнец. – Едва ли он теперь отделается мороком. Раньше ему помогала ведьма. Теперь конунг оставил ее без серого скакуна, а без него она что-то не спешит на помощь.
– И все-таки взять бы у него залог! – не отставал упрямый Сигвальд.
– Какой?
– Да хотя бы его сестру!
– Ее нельзя, она сама – хёвдинг!
– Тролли бы этих квиттов побрали! Все у них не как у людей!
Торвард не прислушивался к спору и даже едва ли слышал их голоса. Как перед сражением, вокруг него стояли ярлы, трое телохранителей, оруженосец под левой рукой, знаменосец Торхалль Хворост и охраняющий знамя Бард Щетинка, но он не замечал никого – его единственным другом, соратником и опорой сейчас был Дракон Битвы. Даже не прикасаясь к драконьей голове на бронзовой рукояти, Торвард ощущал на поясе его живую тяжесть и знал, что меч тоже волнуется в ожидании горячей крови, в ожидании битвы, которая пробуждает в нем его истинную жизнь.
Ингитору бросало в дрожь при мысли о том, что сейчас она снова увидит это безумное, опаленное черным дыханием дракона лицо, эти глаза с жадной мертвой искрой, и ее снова охватывало то чувство бездны под ногами, когда-то испытанное рядом с ним. Бергвид все приближался, уже можно было рассмотреть лицо, и ей хотелось спрятаться за Торварда, чтобы Бергвид ее не увидел: казалось, что сам его взгляд способен убить, отравить, испортить. К ней приближался тот, вместо кого и из-за кого Торвард напал на ее отца; ее не оставляло чувство, что к ней приближается само воплощенное зло ее судьбы. Она верила, что с ним будет покончено, но сейчас нужно было найти в себе силы, чтобы в последний раз встретиться с этим злом лицом к лицу.
Впереди Бергвида шла невысокая женщина в белой одежде, с белыми волосами, и Ингитора подалась вперед, пытаясь разглядеть эту странную фигуру. Женщина двигалась легко, неслышно, ее ноги не попирали землю, а словно бы скользили над ней, и сама фигура дышала плавной величавостью, невозмутимостью, отстраненностью… Ингиторе вспомнилась Дагейда, и она похолодела от мысли, что ведьма, покровительница и злая судьба Бергвида, все же пришла, пришла! Она была белой, как смерть; она явилась из-за грани, чтобы…
– Кто, кто это? – Ингитора в лихорадочной тревоге дернула за рукав Халльмунда, стоявшего рядом с ней.
– Как это "кто"? – Халльмунд ее не понял. – Бергвид сын Стюрмира, конечно. Ты, говорят, видела его недавно, а не узнаешь?
– Да нет, не Бергвид! Я говорю про ту женщину.
– Какую женщину? – Халльмунд в недоумении оглянулся на нее. – Там все мужчины. Только вон йомфру Хильда, а то…
– Но вон же, женщина в белом платье, с белыми волосами! Конунг, ты видишь? Это… Это она!
Ингитора схватила Торварда за руку, и он медленно повернул к ней голову:
– Ты так кричишь, как будто увидела собственную смерть. Не волнуйся, все будет хорошо.
– Но ты-то видишь ее?!
– Кого? – Торвард хмурился, не понимая, отчего она так беспокоится. – Хильду?
– Да нет же! Всадницу!
Ингитора не хотела называть Дагейду по имени, поскольку о том, что у Торварда есть сестра-ведьма, знали только он и кюна Хёрдис.
– Где? – Торвард быстро обшарил взглядом всю Бергвидову дружину. – Ты ее видишь? Ты уверена?
Ингитора молчала. На зрение ни Торвард, ни Халльмунд не жаловались. Просто они ее не видели.
– Она … Идет впереди него, – тихо сказала Ингитора. – И она совсем белая. Вся-вся.
– Да ты, йомфру, никак умеешь видеть духов! – сообразил Халльмунд. – Ну, это да! Скальды – они ведь тоже отчасти колдуны.
– Духов? Значит, это…
– Если там есть какая-то женщина, то это его фюльгъя! Что она делает?
– Она уходит…
На глазах у Ингиторы белая женщина в облике Дагейды сошла с тропы и тем же мерным неспешным шагом двинулась прочь от святилища. Она уходила к горам, а Ингитора, стараясь навсегда запомнить это зрелище, смотрела ей в спину, хотя и понимала, что это опасно. Дух-двойник уходил от Бергвида, а это означает, что его жизненный путь окончен, нить судьбы размотана до конца. Белое пятнышко тумана отдалялось, бледнело, терялось в пестрой дали лесистых склонов – и вдруг исчезло.
От потрясения весь ее страх перед Бергвидом прошел, и теперь, когда он со своими людьми приблизился, Ингитора смотрела на него скорее с жалостью, чем с прежним ужасом. Торвард глубоко вдохнул и первым сделал шаг навстречу, и вслед за ним шагнули все его ярлы и хирдманы ближней дружины. Два конунга встретились точно напротив двух высоких камней, ограждавших вход на мыс, и между ними оставалось не более пяти шагов.