Ворота Конунгагорда теперь были открыты, и фьялли заняли усадьбу. По обычаю, все имущество побежденного принадлежит победителю, и конунг фьяллей теперь мог располагаться в этом доме, как у себя. Хирдманов Бергвида, которые еще не разбежались, пока что загнали в дружинные и гостевые дома, чтобы потом решить, что с ними делать.
Фьялли рассыпались по усадьбе, открывали сундуки и кладовки. Весь Морской Путь верил, что за годы своего владычества Бергвид скопил огромные богатства, а где же им быть, как не здесь? Все ценное, что удавалось найти, с торжеством несли к Торварду, но никаких "сокровищ Фафнира" он не увидел: ведь все эти годы Бергвиду приходилось содержать большую дружину и раздавать подарки людям, которые оказывали ему ту или иную помощь. Неудивительно, что от захваченных на море богатств в сундуках оседало не много, и Ингитора, еще со слов фру Хильдвины помня об этих обстоятельствах, даже удивлялась, когда приносили и клали перед ними какую-то действительно дорогую или золотую вещь.
Но кое-что все-таки находилось в сундуках, окованных тяжелыми железными полосами, стоявших в хозяйском спальном покойчике, и в кладовых за надежными дверями. Круглые серебряные чаши с узорным ободком по верхнему внешнему краю и с причудливым драконом на позолоченном дне, который насмешливо глянет на тебя узкими глазами, когда пиво будет выпито, и ты не поймешь, не мерещится ли тебе усмешка его длинной морды; узорные шкатулки из резного дерева, отделанные полосками золота, серебра, белой гладкой кости. Серебро наполняло сундук: тут лежало бесчисленное множество перстней, обручий, подвесок, пряжек, застежек, целых или разрубленных, с узорами по вкусам сэвейгов, уладов, бьярров, говорлинов, придайнитов, более-менее знакомого или совсем неожиданного вида. В оружейной, под которую был отведен просторный дом, толпились фьялли и рассматривали мечи, копья, секиры, оживленно обсуждали их качество, пробовали остроту и прочность стали, рассматривали руны на клинках и любовались красотой отделки. Ингиторе предъявили целый ворох дорогой женской одежды, но она, догадываясь о происхождении этих вещей, брезгливо сморщилась и не пожелала даже рассмотреть их получше.
Нашлось здесь и золото, хотя не очень много. Особенно выделялись две вещи: питьевой рог длиной в локоть, сплошь покрытый сложным узором из сражающихся фигурок, и женское ожерелье с подвесками. Увидев рог, Ингитора даже побледнела от волнения, разглядывая тонкие человеческие фигурки, с длинными копьями в руках, украшенные рогами и хвостом – похожие узоры ей встречались только на самых старых поминальных камнях.
– "Я-Ха-ра-ба-на-из-ро-да-Гле-уг-и-ров-рог-сот-во-рил", – с трудом разбирая старинные письмена и иногда замирая в раздумье, как понять ту или иную совмещенную руну, прочитала Ингитора. – Ему века три, а то и все четыре! И по-моему, это вещь из кургана!
Ожерелье Торвард, прикинув на руке его вес, сразу надел на шею Ингиторе, и ее пробрала смутная дрожь, когда она ощутила тяжесть и холод этого "пламени моря". Никакой радости от подарка она не испытала: в этом доме все казалось нечистым.
В усадьбе нашлось немало скотины, и над всеми кострами на луговине теперь висели бараньи и свиные туши. В гриднице начался, как выразился Халльмунд, "пир вповалку" – ярлы и хирдманы, фьялли и квитты приходили, на ходу отрезали кусок мяса, выпивали пива, которое разливали перепуганные здешние служанки, говорили какие-то слова Торварду, который их не слышал, и уходили, чтобы дать место новым. Над всей просторной усадьбой висел шум, гул голосов, не утихающий с темнотой, в гриднице собеседникам приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.
Торвард выглядел неразговорчивым и усталым, словно одержанная славная победа, вместо того чтобы обрадовать, придавила его к земле. Он не получил на поединке ни царапины, но напряжение всех сил тела и духа теперь обернулось провалом.
– Ничего, ему сейчас надо напиться и забыться! – бормотал Халльмунд. – А завтра он проспится и будет как новый! В этом оборотне столько зла было, а он его, считай, на себя взял! Ничего, он справится! Я его знаю, я с ним всю жизнь. Я на два года старше, но один раз – мне пятнадцать было, а ему тринадцать – он меня мордой в снег положил, и я за него умру, с того дня и… и всегда!
Ингитора подходила к Торварду, сидевшему по привычке на хозяйском месте – месте Бергвида; ей хотелось помочь ему, хотя тут помочь было ничем нельзя. Даже на нее он сейчас смотрел устало и безразлично. Когда она поднялась к нему на ступеньки с кувшином, он подтянул ее к себе, поставил между колен, обнял и уткнулся лицом ей в грудь, так что она выронила кувшин и пиво потекло по полу. И вот тут Ингитора узнала, что раньше-то он всегда соизмерял силу своих рук с ее девической хрупкостью, потому что сейчас он находился не в том состоянии, чтобы об этом думать. Глаза его были закрыты, и сама Ингитора ему сейчас казалась не человеком, а просто подушкой, на которую удобно положить голову. Она и тревожилась за него, и боялась его, и обрадовалась, когда он ее отпустил.
Рабыня Гленне тем временем подняла тот кувшин и пошла с ним к бочке – на счастье захватчиков, пива в усадьбе оказался порядочный запас.
– Надо бы поискать чашу! – вспомнив, сказала Ингитора. – Чашу из серебра, на пару к Дракону Битвы! Она тоже в виде дракона, ее зовут Дракон Памяти. Я слышала, что она должна быть у Бергвида, Хильда рассказывала.
– Поищем! – согласился Халльмунд. – Сигвальд! Иди сюда! У тебя серебро – ты чашу в виде дракона не видел? А ты еще, йомфру, спрашивала про какую-то рабыню беременную, – вспомнил он, пока его младший брат припоминал захваченную в усадьбе посуду. – Она тебе еще нужна? Тогда иди гляди, мы всех собрали, кто тут был. Народу туча, хоть вези продавать! Женщины еще в хлеву сидят. Их тут много бегало, мы их позаперли по разным углам, чтобы не путались под ногами.
– Ох, да! Какой ты молодец, Халльмунд ярл! – Ингитора в порыве благодарности схватила его за руку, и Халльмунд, польщенный, ухмыльнулся в темную бороду. – Я совсем про нее забыла!
Вместе с Халльмундом, гремящим ключами, Ингитора пошла к хлеву. На охапках соломы и прямо на полу здесь сидели и лежали женщины, дети, рабы – все напуганные, женщины плакали. Конечно, Бергвид был не самым приятным хозяином в Морском Пути, но это был их хозяин, они привыкли к нему, а теперь их ожидал рабский рынок Винденэса, больше ничего. Увидев вооруженных людей, они зарыдали громче. Фьялли обходили хлев, заставляли каждую повернуться и освещали факелом лицо, чтобы Ингитора могла разглядеть. Под крики и плач она осмотрела десятки заплаканных женских лиц, но Одды не нашла, а на вопросы ей отвечали только причитаниями и слезами.
– Ее здесь нет! – говорила Ингитора Халльмунду, который искал вместе с ней и надежную преданность которого она в этот день вполне оценила. – Где же она может быть? Ее нужно найти, непременно найти! Может быть, Бергвид заранее отослал ее из усадьбы? Как ты думаешь?
– Да куда же он ее отошлет? Может, спросить у Хильды?
– Здесь близко еще несколько усадеб – поискать бы там! – предложил Аринлейв. – Хочешь, йомфру, я с моими ребятами поищу?
– Да, поищи! – Ингитора обрадовалась. И не меньше этого дельного совета ее обрадовала готовность фьяллей помогать ей.
– А ты шла бы отдыхать, йомфру! – присоветовал Халльмунд. – Я уже твоей служанке сказал, она тебе постель приготовит. Там, в покойчике – в девичьей здешнего народу набито, не можешь же ты с ними спать! Я людей снаружи поставлю. Если хочешь, у порога кого-нибудь положу. Вон, Регне, он у нас парень смирный, к твоей девке ночью приставать не будет.
– Но Одду, если найдут, надо устроить в девичьей! И приставить к ней какую-нибудь бабку, лекарку – надо кого-то найти. Ей может стать плохо.
– Найдем. Тут бабок всяких полным-полно.
– Ой, смотри, смотри! – вдруг закричали хирдманы со двора. – Призрак! Тор и Мйольнир!
Ингитору пронзил холодный ужас – при слове "призрак" ей сразу представился Бергвид: мертвый, сияющий синим потусторонним светом, окровавленный, вроде Кара Колдуна, о котором ей уже рассказывал и Торвард, и Халльмунд, и другие, бывшие с ним тогда на Остром мысу. Напрасно они предоставили Хильде заботы о теле: к этому телу следовало отнестись внимательнее! Его надо было сжечь еще до наступления темноты!
Туча тревожных мыслей вилась в голове Ингитора, но Халльмунд уже бросился наружу, и она побежала за ним, стремясь скорее увидеть опасность и сжимая в кулаке свою "волшебную косточку". Подвески нового ожерелья на бегу тяжело били ее по груди и плечам.
На темном дворе возле стены хозяйского дома мягко сияло пятно бледно-голубоватого света. Оно оказалось меньше и бледнее, чем Ингитора ожидала увидеть, и она застыла, больше от неожиданности, чем от испуга, а потом с тихим криком прижалась спиной к плечу Халльмунда, который заботливо поддержал ее.
Это был не Бергвид. В сияющем пятне света она ясно различала фигуру подростка, почти мальчика, лет тринадцати, с копьем в руке. Она увидела знакомое лицо, светлые кудряшки надо лбом – перед ней стоял Гейр, сын Траина Одноногого и Асгерд из усадьбы Льюнгвэлир. И тут же позади нее охнул Халльмунд – он узнал копье, знакомое ему Жало, копье Ормкеля Неспящего Глаза.
– Гейр! – чуть слышно выдохнула Ингитора.
Он казался знакомым – и невообразимым здесь, так далеко от дома! Она смотрела и не верила глазам, смотрела и не понимала, как здесь, в конце такой длинной и сложной дороги, мог оказаться кусочек Льюнгвэлира – того, старого, несуществующего уже Льюнгвэлира, в котором еще был отец… Призрак…
Бросив на нее один долгий взгляд, мальчик с копьем исчез. Ингитора как во сне шагнула к тому месту, где он стоял. Ее протянутые руки коснулись дверного косяка. Халльмунд торопливо поднес туда факел, и стала видна дверь в кладовку.
– Он оттуда, что ли, появился? – шепнул кто-то сзади.
– Нет, похоже, он хотел что-то нам показать.
Дверь оказалась заперта снаружи; возможно, ключ от нее висел в толстой связке в руках у Халльмунда, но искать его не хватило терпения: под руками кстати оказался топор, и вскоре замок сбили. Распахнув дверь, Халльмунд первым шагнул в темноту, в одной руке держа факел, а в другой меч. В кладовке громоздились мешки и стояло несколько бочек, а среди них сидели и лежали несколько человек из челяди Конунгагорда, второпях сюда загнанные.
– Э, да здесь еще человек шесть, не меньше! – воскликнул Халльмунд. – И женщины есть! Да, помню, Бьерн со Сторверком их сюда пихали, а я забыл! Ну-ка, красавица, повернись!
– Чего тебе надо? – враждебно ответил ему мужской голос, и чья-то темная фигура поднялась, загораживая женщину.
– Ну-ка, посторонись! Тебе вообще место не здесь, а в дружинном доме! Эй, ребята! Взять вот этого молодца, его к остальным! Ну, что у тебя тут за женщина? Мы ищем жену конунга!
– Это моя жена! – яростно ответил ему голос.
А Ингитора вдруг ахнула и отпихнула Халльмунда. Как она могла забыть!
Перед ними стоял Асвард Зоркий из Льюнгвэлира, Асвард Железо – с темными кругами ввалившихся глаз, со сжатыми кулаками, а на его похудевшем лице горела твердая решимость никого не пустить в тот темный угол, где пряталось какое-то человеческое существо.
– Асвард! – крикнула Ингитора.
Асвард повернулся на ее голос, вгляделся в дрожащем свете факела, на лице его враждебность сменилась изумлением.
– Асвард! – заговорила Ингитора. – Асвард, успокойся! Больше ничего с тобой не будет! Тебя никто не тронет!
– Йомфру! – выговорил Асвард, как будто не верил своим глазам. – Ты… Ты жива?
– Конечно, я живая! Почему же нет?
– Но тебя же сожрал волк Дагейды?
– Меня сожрал… Что ты, Асвард? Что с тобой, ты бредишь!
– Ты сбежала тогда ночью, но за тобой помчалась Дагейда. Потом говорили, что она догнала тебя и отдала на съедение своему волку. Чтобы другие не вздумали бегать от Бергвида…
– Да нет же, Асвард! Я жива!
Ингитора схватила Асварда за руку, чтобы он убедился.
– Халльмунд ярл, я знаю этого человека! – крикнула она, обернувшись. – Не надо его к остальным. Он пока будет при мне.
– Так ты кого искала? – не понял Халльмунд. – Его или женщину?
– Асвард! – Ингитора снова повернулась к хирдману. – Ты не знаешь, что с Оддой? Где она?
– Ты ищешь Одду? Зачем она тебе?
– Я хочу… – Это было слишком сложно, чтобы она могла так сразу это объяснить. – Я хочу найти ее, чтобы… Чтобы ее сын не повторил судьбы Бергвида. Чтобы он не мог сказать, что рожден быть конунгом, но продан в рабство. Нужно их найти.
– А Торвард конунг что об этом думает? – внезапно вспомнил Асвард. – Ты пришла вместе с Торвардом? Ты у него в плену? Или как?
– Я… Я помирилась с ним, – ответила Ингитора. Это был первый раз, когда ей пришлось объяснять полный поворот своих чувств и стремлений, и она ощущала, как это трудно. – Он не виноват, Асвард. Убийцей моего отца и Гейра был не он. Скорее это был Бергвид и колдуны Тролленхольма. Короче, сама Квиттингская война. А мы с тобой кормили эту войну, то есть делали еще хуже. Но больше этого не будет.
Асвард подумал немного и вздохнул:
– Тогда я ошибся еще хуже, йомфру. Я… Ну, в общем, вот она.
Он повернулся, отошел от угла, и Ингитора увидела на земле сжавшуюся фигуру женщины. Она не сразу узнала Одду – та лежала на боку, прижав руки к животу. Глаза ее были закрыты, на щеках блестели мокрые дорожки слез, из-под покрывала по лбу ползли крупные капли пота. Приоткрытый рот дышал резко и прерывисто.
– Ей плохо! – ахнула Ингитора и присела рядом, прикоснулась к влажной руке Одды. – Одда, ты слышишь? – вполголоса позвала она.
– Сказать по правде, женщина поможет ей лучше, чем я, – устало сказал позади нее Асвард. – Я уже не знал, что делать, здесь нет даже воды.
– Что с ней?
– Знаешь, где я ее нашел? Я ее почти выловил из озера – смотри, у нее ноги мокрые. Она хотела утопиться. Я ее тащил на берег, а она кричала, что лучше умрет, но не хочет, чтобы ее ребенок родился и жил рабом… Что это сын конунга, а … ну, в общем, то же самое, что и ты сказала.
– Надо ее вынести отсюда! – спохватилась Ингитора. – Халльмунд! Поднимите ее, только осторожно.
– Нет, йомфру, я сам, – поспешно сказал Асвард. – Меня она знает. Она испугается, если ее возьмет кто-то чужой.
Он наклонился, бережно поднял Одду на руки, бормоча что-то утешительное. Одда вздрогнула, открыла глаза, заморгала от близкого света факелов.
– Не бойся, моя маленькая, тебя никто не обидит, – бормотал Асвард, осторожно вынося ее из тесной кладовки. – Все хорошо.
Одда снова закрыла глаза, с облегчением опустила голову на плечо Асварду, зная, что возле нее тот человек, которому она может довериться.
Ее перенесли в девичью, позвали к ней нескольких женщин из сидевших в хлеву. От испуга и потрясения у Одды начались роды. До срока ей оставалось еще два месяца, но это внушало надежду – семимесячные дети выживают чаще, чем даже восьмимесячные.
– Иди, йомфру! – сказала Ингиторе одна из здешних служанок, низкорослая старуха с твердыми складками возле рта и большими натруженными руками. – Это песня долгая, разве что к утру справится. Нашла ты ее, хорошо, а теперь иди, нечего тебе тут… Мы тут сами управимся, да помогут нам Фригг, Фрейя и добрые дисы!
Ингитора послушалась: и дома, в Льюнгвэлире, скотница Гудрун, наилучшая помощница при родах, в таких случаях всегда прогоняла всех девушек подальше – а то, говорила она, растеряют всякую охоту выходить замуж.
Выйдя из девичьей, Ингитора остановилась под дверью, словно забыла, куда хотела идти. Вдруг она осознала, что уже наступила ночь, а оставшийся позади день казался длинным, как целый год. Стоя в переходе, Ингитора прислонилась к бревенчатой стене. Факел в железном кольце освещал спящих на полу фьяллей, а она никак не могла сообразить, что с ней: где она, как сюда попала, кто эти люди, что ей теперь делать? Возле нее появилась Гленне, с куском мяса в миске, и уговаривала поесть, но Ингитору мутило от запаха еды.
– Я тебе уже и постель приготовила, там хороший у них покойчик, хозяйский, видно! – приговаривала Гленне. – Такие перины, один пух, и одеяла на пуху, шелковые, а простыни – чистый лен! Красота! Конунг про тебя спрашивал, сидит там, иди же!
Вспомнив о Торварде, Ингитора ужаснулась: ей казалось, что она не видела его давным-давно! Гленне открыла перед ней дверь в маленький спальный покой, где помещалась только широкая лежанка с резными столбами и сундук, на котором стоял красивый светильник. Огонек тускло освещал стены, увешанные коврами, а на приготовленной для нее постели полулежал Торвард, свесив ноги в башмаках на пол, и спал.
Ингитора села рядом, взяла его руку, но он даже не пошевелился. Знает ли он, что спит на постели того, кого убил сегодня в полдень? Или для него это вовсе не так ужасно, как для нее? Будить его было жалко, да и незачем; с трудом одолев тяжелую пряжку и жесткий ремень, она расстегнула на нем пояс, потом подозвала Гленне и велела снять с конунга башмаки. Он не проснулся, пока они вдвоем раздевали, укладывали и укрывали его. Золотые браслеты они не стали трогать, потому что Ингитора не знала, снимает ли он их на ночь. Потом она послала Гленне предупредить Халльмунда, чтобы конунга не искали, а сама села на приступку лежанки, рядом с отстегнутым Драконом Битвы, и ненадолго задумалась. Идти опять в девичью и пытаться спать там под стоны Одды и суету женщин совсем не хотелось. Хотелось быть рядом с Торвардом, с тем единственным человеком, возле которого ей было хорошо и спокойно. Все-таки она находилась в доме Бергвида, и его мертвящее дыхание ощущалось в каждом бревне. А Торвард, даже в нынешнем его состоянии – вымотанный и спящий глубоким полупьяным сном, казался Ингиторе надежнейшей защитой от всех на свете опасностей. Она вспомнила свою третью ночь в Медном Лесу, когда ей мерещилась в темноте Дагейда верхом на волке, как она дрожала от ужаса на грани сна и яви и какое облегчение ей принес голос Торварда, спросивший: "Что такое?" Теперь ей казалось очень странным, что в те первые дни она смотрела на него как на чужого, не испытывая того горячего восторга, что теперь. А может, просто не осознавала, потому что думала о всякой посторонней ерунде? "Я благородный человек и не пристаю к девушкам, которые не выказали желания иметь со мной дела… Мне не нужно, чтобы девушка визжала и брыкалась, я люблю, когда меня обнимают…"
Развеселившись от этих воспоминаний, Ингитора расстегнула застежки платья, бросила его на сундук и стала развязывать ремешки на башмаках. В дверь заглянула Гленне, за спиной которой маячил несколько смущенный Регне; увидев, что йомфру уже снимает чулки, служанка поспешно вытолкала парня, вышла сама и закрыла за собой дверь. Видимо, посчитала более уместным охранять их покой снаружи.