ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
в которой хоронят павших, Удав получает право на поединок, а Святая Русь - ужос и разорение
Щавель взобрался на кучу земли.
- Вчера был тяжёлый день утраты, сегодня день прощания, - перед ним разверзлась яма, за ней стола толпа, впереди дружинники, позади обыватели, слетевшиеся поглазеть на похороны, как мухи на добро. - Я скорблю вместе с вами, - командирский голос долетал до задних рядов. - Мы потеряли восьмерых. Восемь наших братьев лежат здесь перед нами. Пидарасы с Селигера коварно ударили в спину. Но мы отомстили за наших павших! Вчера мы воздали врагу трикрат! И пусть убитые "медвежата", - он набрал в грудь воздуха, - станут жертвой отмщения. Пусть они будут рабами наших братьев вечно! Даёшь!
- Даёшь! - заорали дружинники. - Даё-оошь!!!
Павших новгородцев уложили в братскую могилу, вырытую на новом кладбище, возле склепа Даздрапермы Бандуриной. Городской глава воспользовался случаем основать погост, ибо старый был изрядно тесен обитавшим там покойникам. В ноги дружинникам свалили трупы "медвежат", повязав им на шею позорные рабские галстуки.
Когда над погребением вырос холм, заботливо обложенный дёрном, солнце покатилось по нисходящей, а перепачканные землёй могильщики дозрели до поминальной тризны. В "Эльфе и Петрове" сдвинули воедино столы, накрыли, как подобает воинам, и принялись алкать, славя павших. Рекой лилось пиво и нажористая брага, на деревянных блюдах исходило паром отменное хрючилово. К дальнему концу то и дело подсаживались лихославльцы помянуть новгородских дружинников. Даже рабам выделили отдельный маленький стол у дверей, за который то и дело подсаживались забредавшие опрокинуть чарку проходимцы.
Из последних задержался наособицу молодой грек с курчавыми золотистыми волосами пасхального ангела и узким хитроватым лицом похотливого фавна. Грек оживлённо тёр за некие темы с Тавотом, а порабощённый колдун не менее словоохотливо поддерживал разговор, видимо, найдя собеседника равного по масти.
Когда Щавель проходил мимо них, возвращаясь из уборной, грек вертляво поднялся, заступил дорогу, не агрессивно, а как бы угодливо и с уважухой, глядя с живым интересом, как шведский мудрец на необычное насекомое, но в то же время слегка жалостливо и отчасти с презрением.
- Разговор есть, боярин, удели минутку внимания.
- Говори.
- Я аспирант кафедры этнографии исторического факультета Афинского университета, - выпалил на своём языке грек и снисходительно пояснил: - Собиратель историй.
- Как зовут тебя?
- Эврипидóр, - объявил грек, сделав особое ударение на последнем слоге, видать, был учён, и тут же добавил: - Но можно звать попросту Эврипид.
- Слушаю тебя.
- Ты вчера обратил в рабство этого достойного человека и его спутницу.
- Они были иждивенцами какого-то отморозка, которого я поверг в честной схватке, - снизошёл Щавель до заморского гостя. - Я победил и забрал его имущество себе. Таково моё право, данное мне светлейшим князем Великого Новгорода.
- Ты ещё не заклеймил их. Молю тебя, дай им свободу. Отпусти хотя бы Тибурона.
- Освобождать рабов, значит, освобождать зло. Ради чего я должен делать это бесплатно?
- У меня нет денег, чтобы выкупить раба, но, уверяю, Тибурон принесёт миру гораздо больше пользы, если останется вольным человеком, независимым в своих речах и поступках. Лишая его свободы, ты лишаешь мира добра и умножаешь зло.
- Лишая мир добра, я умножаю зло? - удивился Щавель.
- Именно так, - грек чисто говорил по-русски, но многого не понимал. - В этом лесном краю, где смерть и невежество часто шагают рядом, люди бегут от вершин мудрости в тленное болото скотства. Между тем, прямая обязанность достойных людей удобрять мир своими делами.
"Замолчишь ты или нет?" - подумал Щавель.
- Если бы ты только знал, варвар, с каким светочем знаний тебе выпало счастье жить в одну эпоху! - говорил меж тем Эврипидор. - Подобные умы приходят раз в пятьсот лет, чтобы оправдать существование мира. И такого человека ты, дремучий дикарь, держишь на цепи, всячески истязая! Моли же своих Богов, чтобы тебе никогда…
Грек не договорил. Зубы лязгнули, и мир перевернулся. Когда Эврипидор пришёл в сознание, перед глазами был потолок харчевни.
- Почему ты называешь меня варваром? - Щавель потирал кулак, бесстрастно взирая на копошащегося у ног грека.
- Прости, боярин, хмель в голове… Бес меня попутал. Я, наверное, злоупотребил твоим гостеприимством. Позволь, я уйду, - заскулил грек, но был придавлен сапогом.
- Никуда ты не пойдёшь, - безразлично проговорил Щавель. - Карп! Десять плетей этому пидору.
- Эврипидóру, - по привычке поправил грек и только потом осознал гнетущую несвоевременность коррекций.
- Этому пидору, - повторил Щавель. - Сразу видно, что твой народ не только поколениями воспевал телесную красоту, но и старался облагородить дарованное природой, - заметил командир и бросил подошедшим подручным Карпа: - Выпороть его прилюдно. Так, чтобы москвичам видно было.
Борзого грека вздёрнули под микитки и выволокли на улицу, где при скоплении праздных лихославльцев привязали за руки к кладбищенской ограде напротив постоялого двора "Петя и волк".
- Ну-ка, почтенный Карп, яви мастерство честному народу, - Щавель подал работорговцу специально принесённый из обоза бич толстой воловьей кожи. - И доброму люду, - процедил командир в сторону скопившихся у ворот постоялого двора москвичей.
Карп размотал бич, пустил змеёй возле ног, тряхнул плечами. Длинный, сужающийся к концу ремень как живой взвился в воздух и опустился на спину Эврипидора.
Аспирант взвизгнул и заголосил.
- Так, - со значением кивнул работорговец и изготовился для следующего удара, как на всю улицу разнеслось раскатистое:
- Стой!
Распихивая постояльцев "Пети и волка", из толпы выбрался Удав Отморозок, неся на плече летучую мышь, а за спиной длинный меч с бронзовой круглой гардой и оплетённой кожею рукоятью.
- Останови казнь, боярин, - обратился он к Щавелю.
- Это не казнь, а справедливая правка яркой личности, не умеющей следить за своей метлой, - объяснил Щавель и кивнул.
Бич взлетел и опустился с потягом. Эврипидор заблажил как потерпевший. На скулах Удава заиграли желваки. По лицу его как в открытой книге читалось, что кнутов он не любит. И когда под кнутом кричат - тоже. Зато лихославльским зевакам устроенный балаган очень нравился.
- Ты чтишь правду, боярин? - зашёл с козырей Удав, которому было невыносимо смотреть на экзекуцию.
Щавель догадался, к чему он клонит, и едва заметно усмехнулся.
- Чту. Правда - это то, что выгодно мне. Остальное неправда.
- Есть две правды, боярин, твоя и моя. Ты по-своему прав, а, по-моему, нет. Отпусти Эврипидора.
- Правда без поддержки физической силы своей силы не имеет, - изрёк Щавель больше для народа, навострившего уши, чем для Удава, который и так понимал всё. - Готов ли ты отстоять свою правду сам или выставишь взамен себя бойца?
- Сам справлюсь, - буркнул Удав, явно испытывающий денежные затруднения для найма правдорубца. - Кто пойдёт против меня, боярин, может быть, твой палач?
Щавель вопросительно посмотрел на Карпа, желает ли он принять вызов. Распухшая рожа работорговца расплылась в вурдалачьей ухмылке.
- Почтеннейший Карп будет биться против тебя за правду, - постановил Щавель и обратился к толпе: - Не гибели человеков мы ищем, а лишь вразумления. Бой будет без колющего и рубящего оружия. Получая право на поединок, Удав Отморозок, ты готов сделаться рабом почтеннейшего Карпа, если проиграешь?
- Готов, - подождав, когда прозвучит озабоченный писк нетопыря возле уха, ответил Удав. - А ты, боярин, скажи пред всем народом, отдашь ли мне грека Эврипидора, если я побью твоего бойца?
- Отдам, - зычно ответил Щавель. - Победи, и твори над ним всё, что пожелаешь.
Удав распустил перевязь меча, протянул свой двуручник подскочившему ходе из московского каравана.
- Возьми, Ли Си Цын, сохрани, пока я не вернусь, - сурово напутствовал он и добавил, чтобы все слышали: - Это катана Мураками, вышедшая из-под молота самого господина Сакаи. Вещь ручной работы, цены немалой.
Похваставшись, Отморозок встал посреди улицы. Карп свернул бич в кольцо и вышел для поединка.
- Звелюску-то? - сунулся ходя, неуверенно протянув руку к плечу Удава, но нетопырь так громко щёлкнул зубами, что китаец отдёрнул ладонь.
- Пшёл вон, - бросил Удав. - Тебе только доверь зверюшку, ты из неё шашлык сразу сделаешь, скотина немытая. Нунчаки дай.
- Нунтяку холосо, - верный Ли Си Цын торопливо выдернул из-за пазухи китайские палочки и под смех толпы ретировался к воротам постоялого двора.
- Когда встречаются две правды, побеждает сильнейшая, - Щавель воздел длани, словно призывая обратить внимание на бой небесные высшие силы, и скомандовал: - Начали!
Они сошлись, как шторм и камень. Удав снова применил секретное боевое искусство кир-канакан в самой редкой его разновидности, с китайскими драчными палочками. Махнул, выпуская одну на волю, резко вниз, между ног, вздёрнул вверх, едва не задев прижавшегося к шее нетопыря, перехватил другой рукой из подмышки и закрутил с такой скоростью, что палки превратились в размытый, туманный щит. Нунчаки выписывали в воздухе круги и восьмёрки. Комбинация называлась "Прапор-вентилятор". Неуловимое глазом мельтешение палок приобретало безудержный напор. Ещё миг, и пойдёт сокрушительная волна, недаром кир-канкан назывался волновым боем. И тайным, потому что волны никто ни разу не видел. Отморозок чувствовал, что звереет. Он понимал, что сейчас опять сделает глупость, но ноги сами несли его вперёд, навстречу распустившему бич работорговцу. В непростой и богатой биографии Удава бывало, что надсмотрщик выходил на поединок с крепким рабом, не имея иного оружия, кроме кнута. По законам уральских гор, где Удав много лет добывал самоцветы, очко проигравшего переходило в распоряжение зрительного зала.
Если бы работорговец был пьян, он присмотрелся бы к лицу поединщика и удрал без оглядки, но Карп ещё не успел налакаться и трезво оценил ситуацию. Он расхохотался и стегнул Отморозка бичом. Гранёный конец ремня оплёл бедро Удава, разорвал портки на заднице, оставив на ягодице алую метку. Отморозок упал, но тут же вскочил и с удвоенной быстротой замахал палочками. Нетопырь гневно пищал, болтаясь в волосах. Ему явно не по душе пришлась такая круговерть. Удав провёл обманный нырок "Министр обороны подхватывает табуретку" и выпрыгнул высоко вверх, пропуская стегнувший по ногам бич. Он обрушился на работорговца, как десант на голову вехобитов, молотя ненавистного палача градом ударов. Карп закрылся шуйцей и отступил. Левая рука Отморозка мёртвой хваткой стиснула кнутовище, в то время как правая продолжала молотить жатву гнева по хлебалу противника. Пластырь слетел, из раны хлынула кровь. Карп зарычал, как туберкулёзный медведь, перехватил нунчаки и влепил отморозку в переносицу лбом крепкого бычка. Удав поплыл, но бич не выпустил. Карп рванул на себя нунчаки, однако Отморозок вцепился в них как клещ и больно пнул противника в голень. Карп разжал руки, толкнул со всей силы Удава в грудь. Работорговец был столь грузен и могуч, что защитник угнетённых отлетел на несколько шагов.
Отморозок помотал головой. Из ноздрей по усам и бороде текла ушка. Он оторопело посмотрел на нунчаки в одной руке и бич в другой, словно решая перевооружиться, но потом бросил бич и снова включил свой китайский вентилятор.
Кажется, Карп так и не понял, что едва не погиб. Вместо осознания смертоносного искусства волнового боя кир-канкан, при виде которого любому следовало бежать и бояться, он вытащил из-за пазухи короткую плётку человечьего волоса и стегнул по воздуху в сторону Удава. Отморозка словно тараном сшибло на землю. Он грянулся навзничь и закатил глаза, задрав бороду к небу. Птица ГРУ, обеспокоено скрежеща, копошилась у него в волосах, выпутывая когти и крылья.
- Победа! - объявил во всеуслышание Щавель. - Победа! Моя правда победила в честном бою. Почтеннейший Карп одержал верх. По договору поверженный Удав Отморозок становится его рабом, получит на тело клеймо владельца и может быть продан или убит по усмотрению хозяина. Высший суд свершился!
Лихославльцы загалдели, обсуждая зрелище. Не каждый год бывает такая потеха, когда не только подерутся пьяные караванщки, а по результатам соревнования незадачливый лох попадёт в кабалу навечно. Будет о чём вспоминать долгими зимними вечерами!
Не обращая внимания на текущую из раны кровь, знатный работорговец поднял бич и отстегал Эврипидора. После драки удары утратили заслуженную силу, но грек всё равно сопровождал их поросячьим визгом и бабьими стенаниями, преизрядно веселя народ. Так в городском театре Великого Мурома играют после спектакля комическую пьеску под разъезд экипажей. Расходящийся люд не видел, как Удава вздёрнули под микитки умелые раболовы и поставили пред лицом Карпа. Нетопырь выпутался из волос, переполз на плечо Отморозка и скороговоркой настойчиво скрежетал, для убедительности махая крылом. С постоялого двора подтянулись московские, как бы невзначай прихватившие оружие. Привели с собой мутанта. Он был выше на голову даже рослого Удава и при этом стать имел кряжистую, будто Создатель выломал Буратину из комля древнего дуба и для позора оживил. Единственный глаз, который размещался у мутанта среди лба, смотрел твёрдо, не мигаючи.
"У него дубина прямо чёртова палица, - подумал Лузга. - Такой дай по жбану - жбан отломится".
- Прими за меня выкуп, - слова будто выползали у него изо рта Удава. - Возьми катану Мураками. Она с допиндецовых времён, последняя такая осталась.
- Не хочешь в рабство? - Карп выпятил живот и посмотрел на Отморозка как на добро. На говорящее добро.
Удав поперхнулся. Схватился за ушибленную грудь, закашлялся, зажимая рот. Посмотрел на ладонь. Ладонь была в брызгах крови.
- Возьми меч, - повторил он. - Ли Си Цын, давай сюда катану.
Карп взял у ходи узкий восточный двуручник. Вытянул из ножен. Краем глаза оценил сплочённость подвергшихся разбойничьему нападению подмосквичей, написанную на их лицах готовность постоять за своих, и горсть измотанных новгородцев с другой стороны.
- Беру, - надменно выкатил Карп изо рта булыжник решения. - Вы стоите друг друга. Тебя, каторжник, ещё стеречь надо, кормить, а меч бросил на телегу, он едет себе, есть не просит. Хлопот меньше.
Работорговец двинулся в "Эльф и Петров", миновав Удава как пустое место. Щавель залюбовался, как расступается перед ним народ, будто шуга перед кораблём на хорошем ходу, такую работорговец гнал знатную волну властности.
Карп важно заплыл в кабак, оставленный под надзором парней. Поймал обеспокоенный взгляд Тибурона, устремлённый на меч.
- Волнуешься за своего дружка? - строго спросил Карп. - И правильно. Подвёл его под молотки Эвригей.
- Эврипидор, - машинально поправил колдун, перенявший от грека эту пагубную привычку.
- Эврипидору я тоже надрал задницу, - мрачно сообщил работорговец. - И Отморозку твоему здорово досталось.
- Он цел? - быстро, но деликатно спросил Тибурон.
- Если бы… - Карп угрюмо отвернул своё раздутое жало и поднялся в нумера, больше не проронив ни единого слова.
Поминали павших соратников допоздна, попутно славя новую победу Карпа. Парни, которым Щавель наказал держаться трезвыми, растаскивали назюзюкавшихся дружинников по матрасам. Хозяин выделил им обширную общую залу, в которой обычно дрыхли возчики. На ночь постоялый двор заперли, воинство объял греческий демон Морфей, обычно изображаемый на иконах лысым чёрным человеком в тёмном пенсне и длинном кожаном плаще. Жёлудь устроился на лежаке рядом с обозниками и слушал вполуха, как пьяненький Филипп подбирает на гуслях аккорды, сочиняя при этом сказ на актуальную тему:
- У холуя из рода Серых Сов Мажордома Снегиря было три сына - Квазимодо Зяблик, Крохобор Зимородок и Удав Отморозок. Двое умных, а третьим командовала сидящая возле уха летучая мышь…
Жёлудь заснул.