* * *
Михан ворочался. Из головы не шло, что прямо сейчас в конюшне на цепи сидит девка. Одна-одинёшенька, и заступиться за неё некому. Молодецкая удаль взяла своё. Парень тихонько обулся, прокрался по скрипучим половицам к чёрному ходу. Фишка отсутствовала, засов был отодвинут.
"Что ж такое делается! - после налёта "медвежат" парню в голову придти не могло отлучиться с поста даже по сильной нужде, не найдя замену. - Самовольно оставил или… выманили?!"
Михан вытянул отцовский обвалочный нож, приготовился бить и осторожно толкнул дверь. Она отворилась, легонько скрипнув. Остатки сна слетели, будто дунул ладожский шторм. Михан осмотрел пустой двор, выскользнул наружу, огляделся, прислушался. Не хотелось вспугнуть на толчке дружинника и получить в башку метко пущенную булаву. Но неожиданностями сегодня ратников встревожить было трудно. Из конюшни доносилась возня и озабоченные голоса, мужской и женский. В тени возле приоткрытой конюшенной воротины Михан различил замершую фигуру. Судя по сутулости и общей задохлости, Лузга.
Михан аж дышать перестал, притаился как брокер на пике дневного спада, до того ему хотелось узнать ночные тайны постоялого двора, и не прогадал. Лузга отлип от стены, шагнул в конюшню, держа наотлёте что-то длинное, то ли обрез, то ли трофейный пистоль. Михан бросил в чехол обвалочный нож и пружинистым шагом, перекатываясь с пятки на носок, подскочил к конюшне. Сунулся внутрь. Пахнуло лошадьми. В дальнем конце теплился огонёк коптилки и доносились размеренные девичьи стоны, переходящие в женские. Туда-то и направлялся Лузга.
Из прохода между денниками удалось разглядеть копну сена и копошащиеся тени над ней.
- Третьим буду? - Лузга подкрался к сену вплотную.
- Вторым будешь, - разобрал Михан ответ Скворца. - Одного я уже послал.
- Тогда после тебя, - не сдавался Лузга. - Я человек не гордый, ношу ношенное, иму брошенное.
- Старый, - пропыхтел Скворец. - Шёл бы ты в место постоянной дислокации.
Тёмная фигура подняла продолговатый предмет. Стукнул кремень о сталь, зашипело, взвилось пороховое пламя на полке, блеснуло из ствола, бахнул выстрел. Заржали и заметались кони.
- С дуба рухнул?! - разъярился Скворец.
- Что, не вышло у тебя издевки? - едко спросил ружейный мастер, взводя второй курок.
- Из девки? Нет, не вышло.
- Во, давай её тогда, пока тёпленькая.
- Отвали, не мешай.
С шутками и прибаутками, под прицелом стволов Скворец закончил дело.
Как завороженный, Михан подходил всё ближе и ближе, пока из пустого денника не ударил густой чесночно-пивной перегар. В отсвете коптилки оловянным блеском маякнули хмельные глаза. Это был ужратый, но ещё самоходный бард Филипп.
* * *
Утром Щавель построил во дворе своё войско. Ночной переполох не дал выспаться, и настроение у командира было морозное. Знатный работорговец возвышался рядом. Треснувшую пополам после вчерашней драки рожу стягивали грубые нитки стежков, наложенные в больнице Альбертом Калужским. Швы делали Карпа похожим на залатанную тряпичную куклу, которой игралась на своём уютном чердачке Анечка Франкенштейн.
- Лузга, выйди из строя и повернись к товарищам лицом.
Лузга вознамерился осклабиться и сказать что-то едкое, но вовремя спохватился и беспрекословно вышел на пять шагов.
- Рабы, - отчеканил Щавель, - это не только полезное в хозяйстве тело, но и рыночный товар. Даже если они не были куплены, а взяты с боя или наловлены на раздолье, всё равно имеют цену. Карп, сколько стоила Покинутая Нора?
- Девка, однако, не мужик. Здоровая, но не сексапильная. Двадцать лет, в самом соку, на ней ещё пахать и пахать, вдобавок, грамотная, но с норовом, однако в побеге ещё не замечена, - сложил все плюсы и минусы работорговец и выдал кассовый чек: - Четыреста рублей можно запросить, если на торги в Великом Муроме выставить.
Так Щавель и объявил:
- За уничтожение принадлежащего мне имущества будешь должен как земля колхозу, - обернулся к Лузге и добавил: - Четыре сотни рублей, понял?
- Понял.
Командир тянул дисциплинарную паузу, поочерёдно вглядываясь в каждого бойца. Никто не выдерживал его взгляд, отводили глаза, либо смотрели мимо.
- У всякого деяния, как у монетки, есть и другая сторона. Одна из добра, вторая из золота. Так и здесь. Девка в обозе была лишней. Пока до Мурома доехали бы, из-за неё всё войско передралось. Поэтому, - командирский голос Щавеля зазвучал торжественно. - За инициативные действия по поддержанию воинской дисциплины и профилактике венерических заболеваний в отряде объявляю Лузге благодарность!
- Служу России!
- Встать в строй.
Лузга гордо тряхнул гребнем и занял место на левом фланге возле Филиппа.
- Инициатива наказуема. Хоронить девку будешь сам.
Сопроводив оценку морального состояния подразделения добрым напутствием, Щавель закончил развод и отправился улаживать вопрос с похоронами в городскую администрацию.
Городничий принял командира новгородского отряда с подобострастием, и было отчего: Озёрный Край напал на владения светлейшего князя. Немногочисленное, но хорошо вооружённое войско, усиленное полусотней "медвежат", заняло Вышний Волочёк. Подвезли во вьюках пулемёты, установили на ключевых перекрёстках и устроили в городе резню. С водяного директора живьём содрали кожу и распяли на воротах покойного ростовщика. По церковным книгам выявили должников, вернувших на раздаче имущество, и сожгли в амбаре.
Население сейчас грабят, Волочёк горит, стража перебита или разбежалась. Весть об этом в Лихославль принесли беженцы.
- Беженцев сели в одном месте, - распорядился Щавель. - Сколько у тебя городовых?
Стражи набралась неполная дюжина, да и от тех толку оказалось шиш. Драку в кабаке разнять, да вора в базарный день покрутить, на это были горазды, но для уличных боёв в строю, тем более, с огнестрелом, не годились. Многие калаш-то в руках держали только на присяге.
Вызванный на совещание начальник стражи доложил, что оружия огнестрельного в наличии имеется четыре единицы - револьвер системы "Удар", допиндецовый, с патронами, калаш присяжный, рассверленный, без патронов, и два фитильных ружья, изъятых в прошлом годе у доходивших на больничке купцов с расстрелянного каравана. В настоящий момент личный состав навешивает в участке бронированные ставни и готовится держать оборону.
- Согласно плана "Крепость", - закончил он.
- К беженцам охрану приставь, чтобы не разбежались. Я их потом допрошу, - Щавель поднялся. - Занимайтесь по плану "Крепость". Если будете сидеть в участке и в бой не ввязываться, селигерские вас не тронут. Им мы нужны. Это если вообще до Лихославля доберутся, - утешил Щавель сбледнувшего с лица городничего и как бы невзначай добавил: - Отправь холопов могилу на кладбище вырыть. Московская рабыня нынче ночью преставилась, надо похоронить.
- Ох, горюшко, - покорно вздохнул городничий. - Что ж они всё дохнут-то? Как понадобится копыта отбросить, так у нас, словно тут мёдом намазано.
- Из-за Бандуриной, ты сам знаешь, из-за чего, - сказал Щавель.
- Так ведь убежала она, а народ всё дохнет.
- Значит, судьба у города такой. Лихославль, вроде тихий городок, а на самом деле лихой.
- Славен своим лихом, потому так и прозывается, - признал городничий. - Сделаем всё, как скажешь, боярин. Только бы ты войско своё увёл куда-нибудь, а? Христом-богом прошу. Жили тихо, а как вы появились, сразу забурлило всё, и новое кладбище открывать пришлось.
- Уйдём, только одного раненого вам на лечение оставим, - заверил Щавель. - Смотри, селигерским не сдай. Князь за своего дружинника с тебя голову снимет.
На обратном пути командир завернул в больницу и застал там пришедших на перевязку ратников, которых лихославльский лепила пользовал совместно с Альбертом Калужским. "Куда им воевать, - стиснул зубы Щавель. - Надо отступать, избегая столкновений, и отсиживаться до прихода подкрепления". Он заглянул в палату, где под опиатным дурманом пребывал боец с отрубленной рукой, и, возвратившись на постоялый двор, созвал Лузгу, Сверчка и Карпа в свой нумер.
- Литвину сюда неделю ехать, - рассудил Сверчок, выслушав новости. - Если он вчера из Новгорода выступил, дня через четыре будет в Вышнем Волочке, к тому времени селигерские оттуда уйдут. Сил у них мало, не будут они дожидаться возмездия. Вернутся на Селигер, а Недрищев с князем замириться попробует.
- На нас ведь напали, - возразил Лузга. - Приехали освобождать Даздраперму Бандурину, а тут мы нарисовались. Могут опять наехать. Казачий стос - визитная карточка "медвежат".
- Это "медвежата", они безбашенные. Хотели спящих перерезать, но всё сложилось иначе. Благодаря тонкому слуху командира Щавеля, - добавил Сверчок. - На полноценную войну у Озёрного Края сил и средств не хватит. Пулемёты на Селигере есть в количестве четырёх штук. Может, у них и калаши водятся, но патронов извечный дефицит. "Медвежата" с одним кремнёвым ружьём на десятку воюют, а ведь это золотая сотня Недрищева. К тому же, половину мы вывели из строя. Осталась боеспособная полусотня и сотни две отмобилизованного войска, которое представляет собой рыбаков с копьями и луками.
- Светлейший князь раздавит Озёрный Край даже без помощи огнестрела, - подвёл итог Щавель. - Заодно воевода Хват проверит боевую слаженность подразделений своего сборного войска.
- Отомстил за брата Медвепут Одноросович, - прогудел Карп. - Считай, снабдил Великий Новгород бесплатной рабочей силой.
- Было бы что с него взять, - пожал плечами Сверчок. - Один город всего и есть, Осташков, да и тот чуть больше Волочка, остальное - глухие деревни. Удивительно, как эта сикарашка сумела так больно цапнуть наше княжество: ростовщик, на водный узел покусились, знали секрет укрывища…
- Это всё прокладки Орды, - уронил Щавель. - В Озёрном Крае ведётся вдумчивая работа басурман, да она и на княжество выплеснулась. У ростовщика на столе стоял подарок от хана Беркема. Не удивлюсь, если в арсенале Осташкова найдутся калаши с полумесяцем и патроны. Ружья у них какие были, Лузга?
- Белорецкие, не далее как прошлого года выпуска, а, может и нынешнего, - подтвердил оружейный мастер. - Пистоль, вот, старый, а ружья с нуля, муха не сидела.
- "Медвежат" дожидаться не будем, - постановил Щавель. - Селигерские сейчас Волочёк грабят. Сюда они могут придти, могут и не придти, но испытывать судьбу не будем. Лузга, возьми всю нашу отрядную нечисть, которая давеча в конюшню сползлась, и похороните девку по-человечески. Я договорился, могилу уже копают. Два часа вам на всё про всё. Карп, Сверчок, собираемся и готовимся выдвигаться на тракт. Я пойду побеседую с беженцами. Надо узнать, с чем пожаловало на рать селигерское воинство.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
в которой Жёлудь уясняет для себя многое, Лузга даёт наставление по стрелковому делу, а учёный раб Тавот являет силу
Калашей, как и предполагал Сверчок, не было. Во всяком случае, беженцы, которых опросил Щавель, единогласно твердили о больших страшных ружьях на железных ногах, лупящих очередями, а вот ружей поменьше никто из обывателей не приметил. Селигерские захватчики орудовали копьями и топорами, да били короткими стрелами из луков с прикладом.
Чтобы не испытывать судьбу, Щавель увёл отряд на пятнадцать вёрст от Лихославля, свернул с тракта, переправился по наплавному мосту через Каву и занял Первитино. На берегу выставили фишку с наказом рубить канаты, если на дороге покажется войско.
На постой разместились, лишний раз проверив принцип, что доброе слово и немножко денег вместе работают лучше, чем просто деньги. Щавель выбрал себе избу по чину - сельского старосты Винта, которую разделил с Лузгой, Альбертом и парнями. Карп же расположился на дворе зажиточного мироеда Хмурого, Сверчок со своими четырьмя дружинниками - в большой избе мельника Паука, а две тройки Скворца остановились у кулака Герасима.
Вечеряли, выставив на дворе охрану. Места от Первитина до Гориц слыли разбойничьими, их старались проходить большим караваном. С работорговцев, идущих за добычей на восток, нечего было взять, кроме цепей и вреда для здоровья, однако дружинники держались настороже, опасаясь мести.
- Из огня да в полымя, - Сверчок заглянул проведать командира и остался на ужин. - Никогда ещё не забирался сюда меньше, чем с полусотней бойцов.
- Боишься вехобитов? - подал голос с печки Лузга. - Ожидаешь ответку за свои миротворческие акции? И правильно, здесь нас помнят. Вехобиты как узнают, что к ним заехал передвижной госпиталь ОМОНа с парой стволов на прикрытии, мигом визит дружбы нанесут.
- Что ты гонишь, шут княжеский? - отнюдь не обрадовался такой перспективе Сверчок.
- А ты как думал? Сам знаешь, что до Васильевского Мха ворона за полчаса долетит. По дороге разбойникам полдня хода. Их соглядатай через лес по тропам за три часа доберётся. Ты как будто в рейд не ходил.
- Ты зато много ходил, - огрызнулся Сверчок.
- Где уж нам, убогим, кровь мешками проливать. Мы ещё до Потопа все в тине, - заржал с лежанки Лузга, а Сверчок сбледнул с лица и ничего не ответил, видать, знал за оружейным мастером подвиги прежних лет.
- Пойду к своим, фишку пора менять, - десятник опустошил миску и, торопливо поблагодарив за хлеб-фасоль, ретировался.
- Как про вехобитов услышал, сразу обхезался, - прокомментировал Лузга, когда проскрипели ступеньки крыльца.
- Люди поели, теперь ты жрать слезай.
Щавель сдвинул посуду, достал из сидора замшевую скатку величиной с полено, развязал тесёмку, раскатал на столе карты Святой Руси. Прижал края листов посудинами, чтобы не сворачивались. Жёлудь подсел поближе и заворожено уставился на искусно разрисованные пергаменты. Очень любил парень карты. Всего ничего значков, как букв в алфавите, а на одном листе умещается столько сведений разных, прямо как в толстой книжке. А то и посодержательнее книги будет! Дома у отца встречал Жёлудь старинные листы, испещрённые пометками путешественников. Как живые люди рассказывали они о дорогах и невзгодах, о походах в дальние края и о том, что такие края в действительности существуют. Жёлудь мог целыми днями их разглядывать, как сестрица Ёлка читать романы про любовь. Имелись дома карты и допиндецовые, на которых бесовским способом изображены были экзотические страны заморские. Но в них сметливый парень не очень-то верил и считал чем-то типа фантастики, увлекаться которой простительно по младости лет и незамутнённости разума, детям и эльфам, а реальные пацаны должны интересоваться вещами конкретными - девками, оружием, охотой, как старшие братья Корень и Орех.
- Кто такие вехобиты, что их так боятся? - осторожно, чтобы не потревожить раздумья отца, испросил Жёлудь.
- Племя такое, грязь болотная, - отпустил шарящийся по гостевой половине Лузга, навалил в шлёнку бобов с салом, отчекрыжил краюшку хлеба и пристроился на лавке у печи, закинув ногу за ногу.
- Это разбойничье племя, - Щавель выждал, не ляпнет ли Лузга ещё чего, поднял от карты глаза. - Их давно, ещё до Пиндеца переселили с Северного Кавказа. Было такое государственное решение, разбойников в дальние земли отправлять. Хотели таким образом существование людей облегчить. Прежде с гор наезжали абреки, от которых было немочно жить в тех краях. Мужики худо-бедно знали язык зверей, баб своих со двора боялись выпускать. По традиции дружинники и войско часто проводили вразумительные операции, но помогало не очень. Горы зверям силу дают. И тогда решили разбойников отправить на тяжёлые работы - дороги чинить, стелить гати и вехи на болотах забивать для их разметки. Вот и прозвали тех абреков вехобитами. Привезли сюда их сразу целый батальон, так появилась деревня Восток у Глухого озера.
- В Васильевском Мху у них администрация и самый рассадник, - Лузга ловко орудовал черпаком, уминая за обе щёки, но языку болтать не мешало.
- Она мирная, хотя и большая, - возразил Щавель и продолжил. - Потом ещё подвезли рабочей силы, и другие деревни отстроили. Туда дружина часто мотается в командировки вехобитов в чувство приводить. Самые пропащие бегут и скрываются в тайных выселках Заречье и Остров среди озёр Великое, Глубокое и Топкое. В них миротворцы как зайдут, сразу всех истребляют подчистую. Тогда на время разбойники угомонятся. Даже попы понимают пользу и говорят, что блаженны миротворцы, ибо их есть царствие небесное.
- Почему их всех не зачистить? - простодушно спросил парень.
- Нельзя, вехобиты считаются государевы люди. Они дорожное полотно в порядке поддерживают на участках от Лихославля до Калинино и Твери. За это им из казны платят деньги. Вехобиты считаются мирными рабочими, закон на их стороне. Уличить разбойников можно только по ранам, да застав с поличным или с оружием в руках.
- До огнестрела вехобиты сами не свои, - вставил оружейный мастер. - Покупают на последние гроши и носят напоказ, они так гонор являют. Средь вехобитов все при оружии, от мала до велика. Если на огнестрел денег не хватило, таскают на поясе кинжал, а тот кинжал поболее локтя, иной аж с руку длиной.
- Таких, конечно, сразу надо кончать, - заметил Щавель. - Светлейший князь мудро ввёл запрет на огнестрел, чтобы не плодить смертоубийства на Руси. Тем самым он поддерживает невиданно низкий уровень преступности сравнительно с государствами, где оружие в свободной продаже. В тех краях кучкуется всякая нерусь и человеку там появляться не след. Ограбят, съедят и костей не оставят.
- Ага, как в Твери, - пробубнил с набитым ртом Лузга.
- А что в Твери? - заинтересовался Жёлудь.
- Есть на Руси города нерусские, где русскому жить после Пиндеца - смерть, - пояснил Щавель. - Тверь, Москва, Рязань, Калуга, тысячи их. Там могут жить только китайцы, мутанты и богомерзкие твари наподобие манагеров. Да ты сам недавно видел, что на отшибе готово завестись. Хипстеры, рэперы и даже веганы.
- Даже веганы! - пробормотал поражённый Жёлудь.
Мысль эта не давала ему покоя и ночью, когда он вместе с Миханом нёс стражу на реке.
- Как ты думаешь, почему простым людям огнестрел нельзя, а всякой неруси можно?
- Потому что на погань князю наплевать, пусть истребляют друг друга, как им вздумается. Огнестрел - это лишний повод дружинникам их щемить. Опять же доход в казну. Своих подданных князь бережёт и ограничивает их свободы для их же пользы. Лапотники тупые, как пень, им только дай пистоль, тут же своих поубивают по злобе и зависти.
- Так ведь топором можно.
- Топором или ножом ещё изловчиться надо, а с огнестрела - на курок нажал и готово. Из калаша так вообще можно тридцать человек за раз очередью снести. У калаша в магазине тридцать патронов, а каждая пуля чья-то смерть. Правильно князь их под замком в арсенале держит.
Михан завистливо вздохнул.
- Хотя кое-кому мог бы выдавать на постоянное ношение. Особо доверенным людям, которые с головой дружат. Мне, например.
Помолчали, вглядываясь в подсвеченную месяцем дорогу за рекой, слушая пение ночных кузнечиков.
- Ты бы в штаны навалил, если б тебе из калаша дали стрельнуть, - задумчиво сказал Жёлудь.