При своем питейном образе жизни стариком дядя Гоша не выглядел. Это был крепкий, краснорожий мужик с буденнов-скими усами, добряк и любимец всей окрестной детворы. От контузии он особо не страдал, но в ненастные, холодные, ветреные дни с ним творилось что-то странное. Усевшись в глубине двора на любимую скамейку под старой березой, он выкладывал на темную от времени доску свою искалеченную ногу и, привалившись спиной к стволу дерева, глядел в просвет между домами на проносящиеся по улице машины, а потом начинал громко петь на одной ноте:
- Драм-ба-ба и дрим-ба-ба, дрим-ба-ба, дирим-ба-ба!
Хлещет проливной дождь или ледяной мокрый снег - дяде Гоше все равно. Промокнув насквозь, замерзнув до полного окоченения, он продолжает свою жуткую песнь, ни на что не обращая внимание.
Обычно спасает его кто-нибудь из сердобольных дворовых старушек. Отведенный домой, дядя Гоша ложится на кровать лицом вниз и засыпает. Все считают, что эти пугающие приступы - результат контузии, но медицина в лице доктора Ахметова, живущего в третьем подъезде, оказывается бессильна.
- Следить за ним надо, - говорит доктор. - Иначе однажды схватит воспаление легких или просто замерзнет насмерть.
Сегодня как раз такой случай. И спасать дядю Гошу приходится мне. Я подхожу, беру его под мышки.
- Вставай, дядя Гоша! Вставай, пошли домой!
- Дрим-ба-ба… - не слыша меня, бубнит он. Мокрый плащ дяди Гоши блестит в свете фонарей, как лакированный.
- Да вставай ты! Ну!
Кое-как мне удается поднять его на ноги. Едва ли не волоком я тащу дядю Гошу к подъезду. Он живет через подъезд от нас на втором этаже в однокомнатной холостяцкой берлоге. По мере того, как мы мимо качелей, песочницы с грибком и стоек для сушки белья приближаемся к дому, "дрим-ба-ба" становится все тише и тише - дядя Гоша "отходит".
В подъезде он уже уверенно переступает ногами, опирается на костыль, но в глазах его все еще плещется ночная морочная муть. Медленно поднимаемся по ступенькам. От него пахнет табаком, водкой и почему-то йодом. Вот и обшарпанная дверь дяди Гошиной квартиры. Он самостоятельно достает ключи, долго не может попасть в замочную скважину.
В прихожей под серым потолком горит лампочка без абажура. У дяди Гоши за эти годы ничего не изменилось. Я сдираю с него плащ, тащу его в комнату. Из мебели там имеется только старый венский стул, железная кровать и огромный комод, служащий одновременно и вместилищем немногочисленных вещей, и столом. Еще в углу светится шкалой настройки приемника магниторадиола "Романтика-М". Дядя Гоша очень любит музыку.
- Ну, все, приплыли, - сообщаю я хозяину квартиры, подводя его к кровати. - Отбой, дядя Гоша.
- Аха… - кивает он, упирается мокрой рукой в спинку кровати и исподлобья смотрит на меня тяжелым взглядом. Дядя Гоша сильно постарел, стал совсем седой, на лице прибавилось морщин.
- Ложись, дядя Гоша, - тороплю я его. - Ложись, спи…
- Темка, ты что ль? - только сейчас узнает он меня и тут же добавляет: - Предмет нашел?
- Какой предмет? Почему - предмет? - удивляюсь я.
- Глаза у тебя разные стали, - усмехается дядя Гоша и опускается на кровать. Панцирная сетка скрипит под тяжестью его тела. Я пожимаю плечами:
- Ну, стали. А при чем тут какой-то предмет?
- Не какой-то, а серебряный! - со значением заявляет дядя Гоша и неожиданно спрашивает: - Выпить хошь?
Я неопределенно пожимаю плечами, хотя в желудке сразу возникает сосущая пустота. Грамм сто мне сейчас действительно не помешало бы - и согреться, и нервы успокоить.
- Давай, давай, - бормочет дядя Гоша и лезет куда-то за кровать. Оттуда он извлекает початую бутылку водки "Московская", закупоренную ириской "Кис-кис". - О, и закусь нашлась!
Стакан обнаруживается в кармане засаленного пиджака Джона Сильвера. Это боевой, заслуженный складной стаканчик, купленный дядей Гошей давным-давно в охотничьем магазине. Профессиональным жестом - со щелчком - разложив его, дядя Гоша наливает водку и протягивает мне.
- На, прими, а то молотит тебя, аж глядеть страшно!
Я сажусь на стул, пью, занюхиваю рукавом и прислушиваюсь к ощущениям. Вроде пошла не колом, все нормально.
- Ты где был-то? - интересуется дядя Гоша.
Я не знаю, что отвечать. Правду сказать я не могу, а врать не хочется.
- В плену, что ли?
"Ай да дядя Гоша, ай да старый козел! Как в масть подсказал!", - я усмехаюсь:
- Ну да, в плену.
- У американцев, что ли?
- У них.
- Молодцом выглядишь.
- Медицина там хорошая. Налей еще, дядя Гоша.
Выцедив водку, возвращаю тару.
- И я, грешный, подлечусь, - обрадовано сообщает мне дядя Гоша, щедро набулькав себе полный стаканчик. - Ну, твое здоровье и чтоб дома не журились!
Отставив опустевшую бутылку, он закуривает. Раньше дядя Гоша курил только термоядерные папиросы "Любительские" нашей, казанской табачной фабрики. Теперь у него сигареты с фильтром под названием "Монте-Карло".
- Будешь?
- Не, спасибо, - я отказываюсь.
- Матерь-то твоя, вот какое дело, в Москву уехала.
- Я знаю.
Водочное тепло разливается по всему телу. Хочется закрыть глаза, молчать и не думать ни о чем. Но дядя Гоша тишины не выносит. "Вмажем и спать ляжем" - это не его девиз. Устроившись на кровати поудобнее, он говорит, словно бы продолжая давний разговор:
- Вот какое дело про глаза-то разные. В сорок четвертом годе это было, осенью. Наша пятая гвардейская воздушно-десантная дивизия воевала под венгерским городом Мадоча. Мадьяры тогда на нас сто двадцать танков бросили, да… Ну, и мы им дали, чертям рыжим, хотя ребятушек полегло наших - ух… В общем, побили мадьяр. Война к концу катилась, это все понимали. После боев три дня отдыха нам дали, вот какое дело. Валяемся на берегу озера Балатон, пузы греем. Вдруг приказ - наш батальон перебрасывают в Румынию, причем, чтоб ты понял, в обстановке полной секретности. А Румыния то уже наша! Непонятно, да… Ну, дело военное: приказали - пошел. Прилетаем на аэродром в городе Брашов. Нас встречают подполковник-танкист, Шибанов его фамилия, и майор НКВДешник, уже и не помню, как его… Мы сразу смекнули, по замашкам и словечкам всяким, что Шибанов такой же танкист, как мы - балерины.
- А кто же он? - лениво спрашиваю я. Рассказ дяди Гоши не то чтобы заинтересовал меня - я подобных историй от него слышал вагон и маленькую тележку - просто надоело сидеть волчком.
- СМЕРШевец. Военная контрразведка, о как! Они знаки отличия разных родов войск носили.
- Почему?
Дядя Гоша с сожалением смотрит на меня.
- Вроде умный ты парень, в университете учился, на войне вона был, а - дурак, вот какое дело. Для того, чтобы секретность соблюсти, для чего же еще? В общем, показывает этот Шибанов комбату нашему, капитану Кречету, хороший был мужик, в Чехословакии после погиб, да… Показывает он, значит, документы и ставит боевую задачу - выдвинуться в район замка Бран и взять под контроль какие-то развалины. Причем, чтоб ты понял - майор-НКВДешник рядом вьется и они с Шибановым друг на дружку волками глядят. Мы смекаем - вроде как по одни грибы эти двое идут, только из разных деревень.
- А НКВД и СМЕРШ - разные организации? - уточняю я.
- Как милиция и КГБ, - приводит современную аналогию дядя Гоша. Он доволен - раз слушатель задает вопросы, значит история "пошла". Я знаю - его уже не остановить. Братья Стругацкие извинятся и подвинутся перед буйством фантазии нашего Джона Сильвера.
- …На "Студерах" едем в замок Бран. Там какой-то румынский герцог то ли граф жил раньше. Зверь, говорят, был, вот какое дело. Чуть что не по его - сразу на кол сажал. Кольев я не видел, а замок ничего, основательный, да. И природа вокруг - закачаешься, Артемка! Горы, скалы, леса… А воздух! Курорт! В общем, лезем мы в эти самые горы, что твои горные стрелки. Шибанов нас по компасу и карте ведет, а НКВДешник приметы подсказывает, точно он тут был уже. Вечереет, ага. Выбираемся к ущелью. На склоне горы, на уступчике таком развалины. Натуральная, понимаешь, руина. То ли крепость там стояла, то ли монастырь. Ну, теперь-то все мхом да плющом заросло, вот какое дело. Комбат Кречет приказывает занять оборону. Вторая и третья роты вниз спускаются, ущелье блокировать, а мы скачем по камням, как козюли. И главное непонятно, от кого обороняться? Фронт далеко на запад ушел, румыны на нашу сторону перекинулись. А тут еще ветер начался, дождик пошел. И тут же, без перехода, дядя Гоша произносит:
- Эх-ма, усугубить, что ли? Где-то у меня было…
Он стремительно вскакивает с места, кидает под мышку костыль и устремляется в ванную комнату. Я слышу жестяной грохот, невнятную ругань. Возвращается дядя Гоша с торжествующим лицом. В свободной руке его зажата бутылка-чебурашка с незнакомой мне этикеткой "Алиот".
- Во, нашел! Заначка.
Я смеюсь.
- У тебя, дядя Гоша, этих заначек по всей хате натыкано, небось.
- Есть такое дело, - весело соглашается он, зубами скусывая блестящую крышечку из фольги. - Ну, будешь?
- Буду, - решительно трясу головой, а про себя думаю: "Чего уж там. После всех приключений мне уже все по барабану".
Мы выпиваем. "Алиот" оказывается жутким пойлом, напоминающим разбавленную водку, в которой прополоскали ломтик лимона. Я беру из мятой пачки "Монте-Карло" сигарету, прикуриваю.
- Во-от, - многозначительно говорит дядя Гоша. - Курево на фронте - всему голова. Солдат без пайка, на подножном корме неделю может воевать. А без курева - шабаш, вот какое дело.
- Чего там дальше-то было? - интересуюсь я, выпуская струю сизого дыма.
- Дальше… Дальше, Артемка, пошла потеха. Ворчать народ начал - что за придурь у командования, боевую часть в тылу на мокрых камнях гнобить без толку? И тут разведка, что на гору ходила, докладывает: парашюты! Не то тридцать, не то тридцать пять штук, вот какое дело. Немцы! То ли диверсанты, то ли спецгруппа какая. Они к концу войны большие мастера стали на такие штуки. Муссолини из-под ареста вывезли, сына венгерского правителя, адмирала Хорти, выкрали, в ковер закатав. Прямо из дворца! От гвардейцев, что дворец охраняли, только перья полетели. Был у Гитлера специалист, Отто Скорцени. Вот он эти дела и проворачивал. В общем, боевая тревога у нас, вот какое дело. Сидим, в темноту пялимся, автоматы наготове. А Шибанов и НКВДшник по развалинам ползают, как муравьи, ищут чего-то. Искали-искали - и вроде не нашли. Холостой выстрел. Погода была, я говорил уже - вот как сейчас. Дождь, холодно, ветер. Мы оборону держим, двойную, чтобы мышь не проскочила, вот какое дело. Немцы с горы нас щупают, мы огрызаемся. То тут, то там вдруг - стрельба, ракеты осветительные, трассеры в ночь улетают, вжик-вжик. Красиво, но холодно.
Кречет у Шибанова и майора из НКВД спрашивает - мол, сколько еще сидеть, чего мы ждем, товарищи офицеры? Дайте отмашку и мои молодцы фрицев в мелкий винегрет покрошат. А Шибанов злой стал, как черт. Орет, руками машет. Сколько, говорит, надо, столько и будете сидеть, капитан. Держите оборону, говорит, и никаких гвоздей! Кречет тоже психанул, оттянул всех по матери и ко мне. Мой пост на скале был, прямо над развалинами. Комбат мне пулемет дегтяревский выделил и приказал:
- Смотри, Георгий, ты у нас последний рубеж. Без нужды не высовывайся, потому как ты - козырный туз. Понял?
- Так точно, понял, - отвечаю.
А чего тут не понять? Лежу, накрывшись плащ-палаткой промок весь. А внизу, между скал, под брезентовым навесом подполковник этот, Шибанов, планшетку на коленке пристроил и строчит чего-то, фонариком потайным себе подсвечивая. Майор, НКВДшник, рядом, тушенку из банки жрет. Пожрал он значит, банку выкинул и покурить решил. Чиркнул спичкой Шибанов на него глянул и засмеялся. Тихо, но так, что мороз меня продрал от того смеха, вот какое дело.
- Что, товарищ майор, нашли все-таки предмет? - спрашивает Шибанов.
Майор в ответ - какой такой предмет? Ничего, мол, я не находил. А Шибанов ему: тщательнее надо с документами работать. Прокололись вы, дорогой товарищ. На глазах прокололись. У всех, кто предметами владеет, глаза цвет меняют, разными становятся, вы этого не знаете, а я знаю. Майор в ответ зашипел чего-то, ровно змеюка. Мне слышно плохо, но я лежу, не шевелюсь. Думаю - заметит меня Шибанов и все, хана героическому бойцу Советской армии сержанту Дзюбе. Почему-то именно Шибанова я опасался, вот какое дело. А он как раз и говорит:
- Вы, товарищ майор, правильно сделали, что предмет нашли. Сейчас вы его мне отдадите…
Майор ему:
- С чего бы это? Приказывать мне вы не имеете права, я вам не подчиняюсь. У меня свое начальство имеется.
- Отдадите, отдадите, - смеется Шибанов. И вдруг как гаркнет: - В глаза смотреть!
Чего промеж них там дальше было, я не знаю. Заплохело мне, вот какое дело. Фрицы в этот момент как раз на наших навалились всерьез, бой начался. У них автоматы были новые, штурмгеверы, вот какое дело. Лупят они, что твой пулемет "Максим". В общем, рвутся немцы к развалинам, а я, вместо того, чтобы ребят. что внизу засели, огнем поддержать, лежу, точно пьяный: всe вижу, все слышу, а ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Шибанов майору говорит тем временем:
- Вы спите. Я считаю. Раз. Два. Три. Четыре. Повторяйте за мной: драм-ба-ба, дрим-ба-ба, дрим-ба-ба, дирим-ба-ба.
- Что, думаю, за хрень несет товарищ подполковник? И понимаю - вот ей-богу, Артемка, не вру! - что и сам я шепотом эти дурацкие и страшные слова говорю. Не хочу - а говорю! И майор говорит. А Шибанов свое гнет:
- Вы крепко спите. Вы слышите меня?
Майор, как из могилы, отвечает:
- Да-а…
И я то же самое шепчу.
- Когда вы проснетесь, вы ничего не будете помнить.
- Да-а…
- Вы готовы выполнить мою просьбу?
- Да-а…
- Отдайте мне предмет, который вы нашли в развалинах!
И чувствую я, Артемка, что моя рука против воли тянется к карману гимнастерки, понимаешь? Тяну я руку и вижу - майор внизу то же самое делает! Только у меня-то в кармане трофейная зажигалка, а у майора фигурка серебряная, какая - я не разглядел. Вынимает он ее и отдает Шибанову. А я зажигалку протягиваю в пустоту. Майор пальцы разжимает - и я. Шибанов фигурку берет, а зажигалка летит и бьется о камни. Тут он меня и заметил… Ну, по последней?
Дядя Гоша прерывает свой рассказ и берется за Чебурашку. Я сижу не жив, ни мертв. Придумать такое Джон Сильвер не мог. Вот если бы в его рассказе на скалы высадилась немецкая дивизия и он героически уничтожил ее командира - это да, это, что называется, в стиле. А про фигурки и СМЕРШевца-гипнотизера слишком для дяди Гоши сложно. Получается, что его рассказ правда. Что отсюда следует?
Я пью "Алиот" как воду. Хмель, разлившийся по телу, исчезает. Нефедов не врал! На свете существует по крайней мeре несколько подобных фигурок и ими уже в годы войны интересовались спецслужбы. Вспоминаю фразу профессора про загадочных "них", которые "знают" и вышли на мой след. Это "они" хотели убить меня тогда в госпитале. Становится понятно, почему Чусаев никогда не вынимал коня из шкатулки, выстеленной мехом соболя. Хриплым голосом спрашиваю:
- А потом что было?
- Что? Потом? - дядя Гоша недоуменно оглядывается. Похоже, выпитая водка "прибила" его. - Пото-о-ом… Эх, Артем-ка… Много чего было потом… Нас на юг перебросили, Белград брать… И на север, на Венское направление… И на Берлин! Потом Победа. Салют. Спирт мы пили с маршалом Коневым…
- Нет, я про Шибанова этого.
- Цыкнул на меня Шибанов - я и очнулся, - включается дядя Гоша. - Гляжу - мать честная, немцы уже к самой моей скале подходят, вот какое дело. Ну, я и ввалил из "Дегтярева". Да еще вторая рота из ущелья подошла. В общем, дали мы им прикурить. Ушли они и мертвяков своих унесли. Ушли с концами. Не сдюжили. А Шибанов в меня стрелял, да. Из браунинга своего стрелял. Не попал только. Он думал, что я не вижу, но я выстрел услыхал, вот какое дело. Пуля прямо возле башки моей в скалу ударилась. Ну, а утром он улетел вместе с майором. Тот и вправду ни хрена не помнил - про предмет. Вот с тех пор, как только непогодь да ветер, давит меня шибановское колдовство и пою я треклятую ту дримбабу, мать ее нехорошо. Ох, Артемка, что-то я нагрузился… Спать мне надо, спать…
Последние слова дядя Гоша выборматывает, вытягиваясь на кровати. Я тормошу его:
- Дядя Гоша, я у тебя заночую?
- Аха, - через силу шепчет он. - Раскладушка тама, в темнушке…
ГЛАВА СЛЕДУЮЩАЯ
Беспроигрышная лотерея
В телефонной будке выбиты все стекла. Холодно. Я достаю металлический жетон - теперь "двушки" не в ходу, звонить можно только по жетонам. Держа перед глазами сорванное со столба у остановки объявление, набираю номер.
- Алло? Здравствуйте, меня зовут Артем Новиков. Я по поводу работы…
Сердитый женский голос бьется в трубке:
- Штат сотрудников уже набран. До свидания.
И короткие гудки.
Черт! Еще один жетон потрачен впустую. Деньги на них мне выдал дядя Гоша. Несколько странных разноцветных бумажек, похожих на фантики. Больше всего меня убивает двуглавый орел вместо герба. Точнее, он и есть теперь новый герб новой России. Плохо это или хорошо - я не знаю. Я вообще ничего не знаю. Младенец - и тот лучше ориентируется в этом мире. Лучше, потому что он здесь хотя бы родился.
Пошел третий день, как я живу у дяди Гоши. Все это время я ищу работу и старых друзей-приятелей, которые смогли бы помочь. Легенду для себя я придумал с подачи все того же дяди Гоши: мол, попал в плен, содержался в высокогорном лагере в Пакистане. Вместе с другими пленными работал на строительстве дороги, пытался бежать, был посажен в одиночку, простудился, заболел, потом международный Красный Крест добился моего освобождения. Меня перевезли в Индию, где я жил несколько лет, а уж оттуда я попал в Россию. Документов, естественно, нет. Помогите, люди добрые, заработать на хлеб насущный. А чтобы не возникало вопросов по моей внешности перестал бриться. Говорят, борода старит. Посмотрим.
Понятно, что из всех швов моей истории торчали белые нитки, но ничего другого я сочинить не сумел. Голова пухнет от впечатлений, новой информации, передач радио, газетных статей, рассказов дяди Гоши. Кроме того, я вновь ощущаю зов коня. Властный, выворачивающий душу зов, понуждающий меня бросить все и чуть ли не пешком идти к далекому и загадочному пику Хан-Тенгри.
Я сопротивляюсь. Борюсь с властью коня, как могу. Хан-Тенгри ждал сотни лет - подождет еще. Прежде всего мне нужно увидеть маму. А для этого необходимы деньги, проклятые разноцветные фантики с двуглавым орлом.
Есть, совершенно точно есть человек, который мне поможет. Но именно к нему я идти не хочу. Не хочу, потому что элементарно боюсь. Человек этот - мой тренер по стрельбе Маратыч. Он разоблачит нелепую легенду про плен и международные организации в два счета. Правду же я рассказать не могу. Значит, пока Маратыч ничего обо мне знать не должен. И ребята из нашей команды - тоже. Даже Витёк.