Мболо был последним поселком на их пути; вскоре отряд покинул хоженые дороги и углубился в покрытые джунглями предгорья. Казалось, они вернулись в Лулаборг: вокруг снова царили вечные сумерки. Перед ними без края тянулись колонны древесных стволов; землю покрывал толстый ковер листьев, глушивших шаги, глотавших любые звуки. Здесь не могло выжить ни одно растение, и лишь россыпи поганок самых причудливых форм и оттенков покрывали трухлявые пни. Эти грибы, внушающие Максу отвращение и ужас, вызывали у Цветкова бурный восторг: каждый вечер он склонялся над блокнотом, чтобы сделать зарисовки экземпляров. Некоторые из рисунков снабжались обширными примечаниями: среди поганок попадались сильные психоделики, и Нгеле неохотно, но подробно описывал их свойства. В джунглях колдун притих, старался держаться поближе к Цветкову и почти заискивал перед ним: то ли проникся уважением к холодной деловитости ученого, на которого почти не действовала угнетающая обстановка джунглей, то ли рассчитывал, что тот каким-то образом сможет защитить его от Черных Ю-Ю.
Чтобы сориентироваться в пространстве, иногда приходилось забираться на гигантские деревья - так высоко, что голос дозорного едва доносился до спутников. Лезть по голым, лишенным ветвей стволам было опасно - но наградой становился дневной свет, так что желающие всегда находились. Через несколько дней пути, когда всем уже начало казаться, что джунгли - бесконечны, а солнце - всего лишь сон, один из древолазов сообщил, что видит озеро.
Озеро было главным ориентиром, указателем на то, что цель похода близка. В этот день дальше идти не стали - заночевали на месте, не сговариваясь; даже Че Геваре без всяких обсуждений было понятно, что развалины древнего города, места силы, и ночь - это плохое сочетание. Судьба операции "Неуязвимый" должна решиться завтра.
Макс вынырнул из крон, как из-под воды, и зажмурился от непривычно яркого света. Но вскоре глаза привыкли, и он смог оглядеться. Близился закат, и в лучах низкого солнца поверхность озера отливала медью. Макс чувствовал слабые запахи чистой воды и цветов, но воздух был неподвижный, тяжелый и густой - похоже, близилась гроза. Часть берега была заболочена и поросла тростниками; в них виднелись ходы, и почва у кромки воды была истоптана множеством ног - это места водопоя. Макс долго щурился в бинокль, пытаясь рассмотреть отдельные следы во взрытой, бликующей на солнце влажной грязи. Быстро темнело; в джунглях у озера замерцали призрачные огни - то ли огромные гнилушки, то ли скопления статического электричества; а может, странные образования вроде того, рядом с которым была найдена книга…
На берегах озера уже скопились густые тени, и Макс оставил свои попытки разглядеть следы. Спустившись с дерева, он отправился искать Че. Заодно проверил, на месте ли ящик удивительно знакомого вида, который кубинцы, надрываясь, тащили от самой базы. Ящик был на месте, и Макс ласково похлопал его по занозистому боку, покрытому синими татуировками штампов. Команданте обнаружился в палатке - хмуро писал что-то в дневник.
- Товарищ Тату, - тихо окликнул Макс. Че Гевара поднял голову и недовольно поглядел на зверолова. Дышал он тяжело и шумно - видимо, близился новый приступ астмы. - Распорядитесь, чтоб мне выдали винтовку самого крупного калибра и разрывные патроны.
Команданте задумчиво прищурился.
- Вы полагаете, они понадобятся? - спросил он.
- Полагаю, - кивнул Макс. - И точно знаю, что они у вас есть. Я узнал ящики, - объяснил он в ответ на насмешливый взгляд команданте. - Это снаряжение охотников, а не солдат. Мое снаряжение.
- Вы еще свои грузовики назад потребуйте, - проворчал Че Гевара и закашлялся. - Собственник…
- Мне нужны разрывные, - повторил Макс. - Вы сами завтра будете рады…
Че дернул плечом и быстро нацарапал записку.
- Вот, отдайте товарищу Моджа, - сказал он, протягивая листок бумаги. - Что-то еще?
Макс помялся.
- Эти Черные Ю-Ю, - сказал он. - Не стоит ночевать завтра у озера. Лучше оставить лагерь здесь.
- Не думаю, - ответил Че Гевара и снова взялся за ручку. - Можете идти, товарищ Морено.
Двумя часами раньше Мария, не выдержав давления выпитой за день воды, отошла от лагеря. Идти пришлось далеко - редкие, голые стволы не давали укрытия, и лишь метров через пятьдесят Мария нашла толстую корягу с растопыренными корнями, за которой можно было присесть. Она едва успела задрать подол, как за спиной раздалось тихое, вкрадчивое хихикание. Мария застыла; горло перехватило - ни крикнуть, ни даже застонать… Со стыдом и ужасом она почувствовала, как по ноге льется горячая струя - организм не выдержал ожидания и страха. Кто-то снова засмеялся, и волоски вдоль хребта встали дыбом. Гиена? Черный Ю-Ю? Мария не слышала шагов, толстый слой опавших листьев глушил любые звуки, и подкрасться к ней мог кто угодно. Тихо хрустнула ветка; Мария почувствовала на шее дыхание, пахнущее пылью и старостью; почувствовала, что уже может кричать, и вздохнула, но тут между лопатками ткнулось что-то твердое и очень холодное.
- Не кричи, деточка, - прошелестел знакомый голос, и Мария с шумом выпустила воздух. Она могла видеть, как между деревьями мелькают спины кубинцев, разбивающих лагерь, как бледными бабочками летают руки Цветкова, что-то объясняющего колдуну. Стоило русскому оглянуться - и он увидел бы Марию, застывшую с задранным подолом, и Горбатую Мириам у нее за спиной. Горячие слезы потекли по лицу.
- Умница, деточка, - прошептала старуха и сильнее вдавила железо в спину девушки. - Отпусти юбку, не позорься. И тихо-тихо поворачивайся…
Мария наконец оторвала руки от подола и развернулась. Горбатой Мириам она не увидела - старуха все время оставалась сзади, не отнимая железа от спины девушки. "Иди", - шепнула она, и Мария послушно побрела прочь от лагеря.
Они двигались в сторону озера. Сумрак стремительно сменялся непроницаемой темнотой, подсвеченной невиданными, мертвенными огнями. Мерцали стволы деревьев, палые, гнилые листья переливались холодным зеленоватым светом, и на них перемигивались светляки. Края грибных шляпок сияли пурпуром, золотом и синевой. Свет отделялся от предметов и сгущался - краем глаза Мария заметила ярко-алый круг, висящий прямо в воздухе, потом - желтый… Когда впереди замерцала синева, Горбатая Мириам решила, что они ушли достаточно далеко.
Давление на спину ослабло, а потом вовсе исчезло. Мария развернулась, почувствовав, как движение воздуха обдало холодом мокрую от пота спину. Горбатая Мириам стояла, по-обезьяньи свесив кисти, и оружия в руках не было. Голубые блики плыли по морщинистому лицу, углубляли тени, превращая его в резную маску колдуна. За пятном света виднелись какие-то нагромождения камней - то ли скалы-останцы, то ли развалины гигантских зданий, гибнущих под грузом растений… Мария не стала к ним присматриваться.
- Ты слишком много времени проводишь с мужчинами, деточка, - укоризненно проговорила старуха. - Ты заразилась их верой в оружие и силу. Глупо. Ты же женщина, тебе это не к лицу.
Она наставительно подняла указательным палец, и Мария поняла: то, что она приняла за дуло пистолета, было всего лишь длинным желтым ногтем старухи. Мария выпрямилась. Ее глаза загорелись гневом.
- Ты не получишь Обезьянку, старая дрянь, - сказала она. - Оставь меня в покое - ты никогда не получишь ее.
Отпихнув старуху с дороги, она пошла назад, но успела сделать лишь несколько шагов.
- Белый охотник тебя любит, - сказала Горбатая Мириам ей в спину, и девушка остановилась. Предчувствие беды охватило ее. - Но он мальчишка, он бросит тебя. А человек с волосами как у сурка хочет забрать тебя с собой. Он готов заботиться о тебе всю жизнь, лишь бы узнать природу твоего колдовства.
- Ну и прекрасно, - ответила Мария и сделала еще один шаг - но так медленно, будто к ногам было привязано ядро. Она ждала удара в спину - и он был нанесен.
- Что будет, если я расскажу русскому про Обезьянку? - спросила Горбатая Мириам и тихо рассмеялась. - О, тогда я не получу ее. Он заберет ее у тебя и увезет в Москву. А ты останешься здесь.
Мария медленно повернулась. Старуха заливалась беззвучным хохотом; она подмигивала и причмокивала, страшно довольная своей хитростью. Она сгибалась пополам и хлопала себя по тощим коленям, таким острым, что, казалось, они готовы порвать грубую ткань мешковатого черного платья. Мария сделала крошечный шажок к старухе. Та утерла рукой слезящиеся глаза, высморкалась и весело посмотрела на Марию.
- Увезет одну обезьяну вместо другой, - еле выговорила Горбатая Мириам. - А какую - решать тебе, - и она снова зашлась в хохоте. Круг голубого света за спиной становился все ярче, и старуха корчилась на его фоне, как тень от сгорающего на холодном огне листа. Сгорающего в пепел, в мельчайшую золу, что развеется по ветру… Мария сделала еще один шаг, схватила старуху за плечи и изо всех сил толкнула в голубое марево. На лице Горбатой Мириам проступило изумление; мелькнули похожие на когтистые лапы руки - и она исчезла, растворившись в холодном пламени линзы.
В этот вечер Макс Морено долго сидел у костра, вслушиваясь в почти беззвучные шаги и смех, доносящийся из глубины джунглей: то ли бродили там гиены, то ли Черные Ю-Ю веселились, предвкушая добычу. Марии рядом с ним не было. Ее смех Макс тоже слышал, и доносился он из палатки Цветкова. Нехороший, тоскливый хохот, в котором сквозили нотки безумия. Макс обхватил колени руками и слушал. Его наполняла уверенность, что предсказание из найденной книги сбудется и последними будут смеяться гиены.
ГЛАВА 13
ЮЛЬКА ВСТУПАЕТ В ИГРУ
Монастырь на болотах, ноябрь 2010 года
Юлька не вылезала из мастерской. Она выполнила обещание, данное Тане, и действительно засела за украшения для каждой из сестер. Уже пара десятков бус, браслетов, колечек и сережек красовались на монахинях, а Юлька и не собиралась останавливаться. Она уже видела, что ее дар не потерян, украшения работают как надо - во внешней жизни сестер ничего не менялось, но внутренняя… Юлька знала, что происходит внутри, - она своими руками, сама не зная как, вкладывала это в каждую бусину, шнурочек, мазок кистью: светлый покой, веселый интерес к жизни. И с каждым днем, с каждой новой вещицей в монастыре становилось все более шумно. Звончее звучали голоса монахинь, громче - смех, чаще - пение. Ярче разгорались тусклые прежде, несчастные глаза.
Но это было внешнее. Не только голоса монахинь заполняли древние стены. Громче скрипели балки, стонали деревянные ступени, и тревожно перешептывались тени в углах сумрачных келий. Юлька чувствовала в воздухе смутную угрозу. Как будто убрали громоотвод, и теперь электричество, наполняющее предгрозовой воздух, не уходило в землю, а скапливалось в стенах монастыря. То есть раньше оно уходило не в землю, сообразила Юлька, а в души монахинь. Вся ярость Чиморте, вся его тоска, его отчаяние и бессилие - все сливалось на сестер… а Юлька своими незамысловатыми украшениями каким-то образом перекрыла этот поток. И теперь электричество копилось, оно уже было почти видимо, словно огни святого Эльма, а что будет дальше? "Рванет, ой, рванет", - бормотала Юлька, а руки раскрашивали, нанизывали, изгибали проволоку… Остановиться она не могла, будто что-то подстегивало ее, гнало вперед и вперед.
В одном она обманула Таню: мать Мириам не получила ничего ни в первую, ни во вторую, ни в десятую очередь. Юлька много раз пыталась сосредоточиться на украшении для настоятельницы, но та ускользала, протекала между пальцами. Юлька никак не могла понять: действует ли застарелая вражда - или это особенность самой Горбатой Мириам. Они не встречались с тех пор, как настоятельница, впав в полубезумие, потребовала у Юльки фигурку Обезьянки. Таня говорила, что мать Мириам больна, почти не выходит из кельи, что ее нельзя беспокоить, - но Юлька подозревала, что монахиня сама старается, чтобы настоятельница и Юлька больше не встречались. Интересно почему, думала Юлька. Вряд ли из миролюбия…
По вечерам она сидела в библиотеке. Чем глубже Юлька зарывалась в сундуки, тем больше встречалось документов на латыни, да и с теми, что были на испанском, современный словарь становился бесполезен. То, что она все-таки могла разобрать, читалось как сказка. Серые демоны и ходы между мирами, зов Чиморте и биография Че Гевары, куча материалов по палеонтологии - в одной из рукописей Юлька узнала почерк деда и на какое-то время была ошарашена нахлынувшими противоречивыми чувствами. Но выхода все эти тексты не подсказывали, и Юлька разочарованно засыпала, а утром - снова шла в мастерскую. В конце концов, думала она, если эти старые стены взорвутся, разрушенные потоком эмоций зверобога, - то, может быть, ей удастся выбраться из-под обломков и наконец-то вернуться домой…
С Горбатой Мириам она столкнулась в монастырском дворе, в котором отдыхала от тяжелого запаха масляной краски. Когда из дверей вышла настоятельница, Юлька хотела юркнуть в одну из ниш, чтобы избежать встречи - уж больно мрачно выглядела старуха. Но Юльку уже заметили; лицо Горбатой Мириам расколола хищная улыбка, и она с поразительной скоростью устремилась к Юльке.
- Я знаю, что ты делаешь, - прошипела она, - но тебе не удастся. Сестры легкомысленны и слабы в вере, но я не позволю… Я остановлю…
- Не понимаю, о чем вы, - проговорила Юлька, обшаривая глазами двор в поисках пути к отступлению.
- Отдай мне Обезьяну, - сказала Горбатая Мириам. - Отдай, и я одна удержу его своей любовью…
- Да нет у меня! - крикнула Юлька в отчаянии, едва не плача. - Ну что вы прицепились ко мне? Нет у меня Обезьяны и никогда не было.
- Ты - Гумилев, - произнесла настоятельница. - Ты - Гумилев, и я знаю эти глаза…
- И что с того? - заорала Юлька, срываясь на визг. - Обезьяна у моей бабки, в Москве, и фиг вы до нее дотянетесь!
- Ты врешь! - прошипела Мириам, схватила Юльку за руку, потянула к себе. Ногти впились в предплечье, царапая кожу. - Ты врешь!
Юлька закрутилась, безнадежно дергая рукой и упираясь в плечо старухи, которая, казалось, хотела втащить ее в свои мертвенные объятия. Где же Таня? Или любая другая из сестер? Ну не драться же ей…
- Послушайте, - проговорила она, чуть не плача. - Послушайте и постарайтесь понять. У меня…
Она замолчала, прислушиваясь к звукам, несущимся из-за стен. Нарастал какой-то рокочущий рев, пока не стал оглушительным - и вдруг стих. Что-то странное происходило снаружи - там, откуда Юлька привыкла слышать лишь вздохи и бурчание трясины. От неожиданности Юлька перестала давить на плечо настоятельницы, и та, оскалившись, потянула ее к себе. Юлька принялась отпихиваться, пытаясь в то же время понять, что происходит снаружи. Она так долго проторчала за стенами, что почти забыла о мире, живущем за их пределами… Снова раздался приглушенный грохот - будто сыпали горох на лист жести. Потом кто-то крикнул: "Не стрелять!" - и Юлька ахнула, узнав голос Алекса. Она вырвалась из цепкой хватки настоятельницы, оставив под ее ногтями несколько лоскутков кожи, и бросилась к воротам.
Алекс нарушил приказ - но его это не слишком волновало. Родригес четко сказал - ни под каким видом не соваться к монастырю, пока в руках не будет Броненосца и художник не согласится на сотрудничество - если понадобится, то хоть под гипнозом, но - согласится. Но что Алексу оставалось делать, если предмет уже был на месте? К тому же он обещал Хосе Увера доставить его к монастырю, а Алекс привык выполнять свои обещания, данные информаторам, - это окупалось сторицей. С шефом он связываться не стал - не хотел терять время на препирательства. В конце концов, если монахини когда-то обломали Родригеса - это не значит, что то же самое случится и с ним, Алексом Сорокиным, Орнитологом, специалистом по цыпочкам. Монахини ведь тоже женщины, верно? Нормальные женщины, а не сумасшедшие дуры вроде этой Гумилевой-Морено.
Появление художника не стало для него неожиданностью - Алекс догадывался, что тот рано или поздно окажется в монастыре. После Ятаки стало понятно, что по-хорошему договориться не удастся - шаман и старый псих Морено совсем запудрили парню мозги. Троицу накрыли на пустоши перед холмом - они уже ушли слишком далеко от кромки леса, чтобы успеть спрятаться. Едва вертолет приземлился, рейнджеры открыли огонь.
Алекс не ожидал сопротивления - здесь не Ятаки, за кустами не сидят вооруженные ядовитыми стрелами индейцы. Он даже не успел удивиться, когда рядом просвистела пуля. Только когда из-под ног взвился фонтанчик мокрой земли, Алекс сообразил укрыться за вертолетом. Трое приятелей залегли в чахлой ржавой травке, покрывающей болотистую поляну, и отстреливались. Вооружены были только шаман и Морено - художник валялся в луже за компанию, и это вызвало у Алекса ядовитую улыбку. Что ж, с этими двоими его рейнджеры разберутся быстро. После Ятаки ребята злы и так и мечтают кого-нибудь подстрелить. Алекс взглянул на монастырь и едва не захлопал в ладоши.
Ворота были распахнуты; Юлька сломя голову неслась к своему возлюбленному, что-то истошно вопя. Идущую серпантином дорогу она проигнорировала и спускалась напрямик, то и дело проезжаясь на заднице. На футболке болтался Броненосец - Алекс не мог разглядеть фигурки, но блеск металла на солнце был заметен издали.
- Ах, ты ж моя птичка, - радостно проговорил Орнитолог.
Что ж, ему будет о чем доложить Родригесу. Операция, считай, закончена - если девчонка не сломает шею, то попадет под случайную пулю. Хорошо бы под дедовскую - тогда Броненосца можно будем забрать совершенно спокойно. Трагическая случайность; Алексу останется просто подобрать предмет. Он с холодной ухмылкой отвернулся от Юльки. Однако ребята развоевались - того и гляди, пришьют художника, а это в план совершенно точно не входит…
- Мужика брать живьем! - заорал Алекс. - Шамана с дедом уберите, художника не трогать.
Внезапно сержант рейнджеров выкатил глаза и медленно поднял дрожащую руку, указывая куда-то за спину Алекса. Тот оглянулся и понял, что сошел с ума.
(…темнота сельвы больше не была неподвижной. Там что-то шуршало, двигалось, ползло… ползло на маленький отряд, окружало неуклонно, неотвратимо, беспощадно. Алекс заорал, приказывая укрыться, стрелять, бежать, делать хоть что-нибудь. Девка с Броненосцем подождет. Художник - поклонник проклятого Гевары - подождет. Алекс найдет их позже - если выживет в этом зеленом аду, если сельва не поглотит их… Первая лиана обвилась вокруг ноги рейнджера, впиваясь в прочный ботинок, прорастая в ткань крепких брюк, и Алекс с ужасом увидел, как зелень стебля коричневеет, а потом становится красной, наливается кровью… Он начал стрелять - пули пробивали листья, выбивали клочья коры, змеящиеся побеги брызгали соком и кровью, но сельве было нипочем, сельва наступала, горячая, влажная, хищная, и удушающий запах зелени захлестывал, как трясина…)
Никто не заметил, как в приоткрытые ворота проскользнул Хосе Увера и скрылся в лабиринте монастырских стен.