- А сейчас выдайте таблетку аспирина. И проводите в палату. Перемеряйте через час температуру. Не перепутайте.
- Да, Татьяна Арсеньевна.
- А вы ложитесь. Вы завтракали? Есть вам сегодня больше нельзя, только пить. Я пришлю анестезиолога.
Докторша развернулась на каблуках и, звонко цокая, ушла.
- Что вы такое натворили? - зашептала медсестра горячо. - Я ее такой не видела: вся красная и волосы всклокочены, как у ведьмы.
Ястреб не ответил. Молча проглотил таблетку, запил водой из стакана, вернулся в палату и лег.
- Танюша замучила? - торжественным басом изрек дядя Сеня. - Ты не горюй, она баба хорошая. А потому вредная - что настоящего мужика при ней нет. И пальцы у Арсеньевны золотые, не гляди, что в провинции работает. Глаза тебе вернет за милую душу, не сумлевайся.
Ястреб невольно улыбнулся. Как-то так вышло, что за эти полторы недели он больше узнал о новом мире от своего громогласного соседа, чем от кого-то еще. Семен просто заряжал своей бодростью (и ночью храпел безбожно). Стекла тряслись от баса, когда он внушал: "Я не Семен. Я Самуил, пойми. Мы все в душе евреи, только не все нашли храбрость в этом признаться". И сочно смеялся. Он помог Ястребу уцелеть. И сейчас, добрая душа, похлопав оконными створками, как ни в чем не бывало, изронил:
- Вон он, дружок твой, газон топчет. Сюда позвать, али сам туда полезешь?
- Сам.
Ястреб перекинул ноги через подоконник.
- Халат мой возьми, холодно уже. А я двери постерегу.
На плечи Ястребу лег вонючий, но теплый больничный халат из толстой бумазеи. Совсем близко раздался голос Лэти:
- Руку давай. Прыгай.
Теплая ладонь сжала запястье Ястреба. Под ступнями, спружинив, хрустнули сухие цветочные стебли. Зашуршали палые листья.
- Идем вот сюда, тут бревно, присядем. Закуток - и солнечно.
Место Лэти выбрал действительно солнечное: теплые лучи огладили лицо. А воздух, несмотря на осень, в это время дня был все еще теплым, и летели, липли к коже паутинки.
Подошел и знакомо стал тереться о ноги кот: Ястреб уже давно делился с ним небогатым больничным пайком. Пограничник не то чтобы не привык к воздержанию, но часто удивлялся, как же так можно готовить еду, чтобы и в рот ее брать не хотелось? А кот - не брезговал. Глотал, урчал и чихал (сказались ночевки на холоде) не хуже больных. Кота Ястребу было жалко. Лэти, не выпуская его руки, потянулся вниз: должно быть, погладить. Кот замурлыкал.
- Какой он?
- Синеглазый. Палевый. Морда, лапки и кончик хвоста коричневые.
- Красивый…
Кулак Лэти вдруг обрушился на бревно:
- Дурак! Какой я… Простить себе не могу…
Кот шарахнулся с испуганным мявом. Громко зашуршал травой.
- Они нас боялись. Нам не оставили ни выбора, ни времени, - произнес Ястреб жестко. - И уйти сюда - уже был выход. Неожиданный для всех. А значит, правильный.
Он крепко обнял проводника за плечи.
- Знаешь, я сразу об этом подумал. Помнишь, мы пробирались в Крому? И ты с Саввой у костра рассказывали, как попали сюда. Еще ведьма была с вами…
- Бирн.
- Да, правильно. Вы здесь выжили, ничего не забыли, не сошли с ума. И лучшее решение придумать было невозможно.
- Тогда нам просто повезло. А теперь даже Савва ничего не помнит, - рука Лэти больно стиснулась у Ястреба на запястье.
- Погоди. Мы подумаем вместе, что делать. Сколько наших на Берегу?
- Немного. Почти все здесь.
Под кожей Ястреба заиграли желваки:
- Не может быть, чтоб совсем обеспамятели. Придумаем что-либо.
Лэти повозился, то ли подставляя солнцу лицо, то ли сглатывая слезы - мужчины не плачут.
- Они… все… вписались в эту жизнь. Судьба - не на полторы недели, с рождения. Профессия, семьи. Документы.
- "Плоть от плоти, кровь от крови"… - пробормотал Ястреб. - У меня тоже документы есть. Рагозин Сергей Владимирович, тысяча девятьсот какого-то года рождения. "Жигули" столкнулись с бензовозом, водитель погиб, а на мне ни царапинки. Выбросило на обочину, где и подобрали. Только вот глаза не видят. И прошлое свое здешнее я забыл. Вчистую. Диагноз: "ретроспективная амнезия", или как-то так, - он облизнул кровь с прокушенной губы. - Ну, ушли бы мы в Крому тогда, и что? Даже под заклятой мельницей, когда на нас шли в топоры, я помнил. Нельзя было против своего народа драться.
Пальцы Лэти сжались сильнее: точно он боялся, что Ястреб вот-вот исчезнет, растворится в прозрачном сентябрьском воздухе.
- Они тогда уже не люди были.
Ястреб дернулся. Глубоко задышал.
- С нами дрались уже не люди, - повторил Лэти беспощадно. - Если бы мы знали… Мы подняли бы Крому, и Шужем, и Брагову. Собрали ведьм. Мы что-нибудь сделали бы, если бы понимали. Говорят, это болезнь государыни заставила их проснуться, выйти из укрытия, где они сидели, - пограничник, вздрогнув, передернулся. На солнце набежала туча, зашуршал сухими стеблями ветерок. Пахнуло увяданием.
- О чем ты?
- О Пыльных стражах. И мы с тобой, и Соланж, и бургомистр Хаген считали затеявших войну жертвами злого ведовства, так?
Ястреб подставил солнцу незрячие глаза.
- Объясни. Расскажи все, чего я не знаю.
- Все просто, - Лэти пожал плечами, - если серая тоска, неуверенность в себе, безнадежность могли выйти из нас и сделаться одушевленными - как раз получились бы Пыльные Стражи. А потом они возвращаются, и постепенно выедают изнутри того, в ком чуют слабину. Их не видно за лицами обыкновенных людей - узнаешь только по просыпанной пыли. И… это как пелена перед глазами, которая делается все прочнее. Копоть… и если бы только на глазах…
- Мой сын… Ветер, - Ястреб облизал губы, - жаловался, что в доме все время ложится пыль. Они? Юрка?
- Слышал, живы, - поспешил сказать Лэти. Набросил свою куртку на плечи вздрогнувшего Ястреба. - Я-то сам в Кроме появляться не рискую. Вот Ивку объявили национальной героиней. Вроде за то, что спасла столицу от самозваной государыни.
- Тварь…
Какое-то время они молчали, слушая, как ветер шуршит увядающей листвой. Вернулся кот, доверчиво забрался к Ястребу на колени.
- Сам где теперь?
- У Бокрина.
- Подросла найдена синеглазая? - улыбнулся Ястреб, вспоминая чернокосую девочку, пугливую и глазастую, как совушка. Поскреб костяшками пальцев щеки. Лэти снова взял его за руку: словно боялся потеряться.
- Подросла.
- Рассказывай.
- Черта движется. Земли до Ишкольда заглотала и остановилась, было, потом опять пошла. Но медленно. И "приходы" из-за нее как будто прекратились. У нас теперь и своей нечисти хватает: паутинники, пыльные ведьмы, оборотни… Я бы раньше здесь появился: да не всегда дорога выводит. И отчего так, не узнать. Своего опыта нет. Беспамятных уже не спросишь. Ведьмы из великих ковенов - или прячутся, или убиты. И в коллегиумах все, что о Черте важного в свое время записали, сожжено. То ли по особому приказу, то ли сами расторопными оказались. Тьфу.
Ястреб потянулся, закинув руки за голову, чувствуя, как кот, чтобы не упасть с колен, впивается когтями в кожу через пижамные штаны.
- Вот ты помнишь. И я помню, - он почесал висок. - По-моему, это оттого, что я до сих пор не видел мира за Чертой. Для меня реальнее Берег. Мне сны снятся. Стрекоза над Закромным прудом дрожит, тиной пахнет. И белье свежестиранное по кустам ракиты развешано. А почему ты не забыл…
Лэти легко вздохнул:
- Дар у меня от Берегини такой: в огне не гореть, в Черте не теряться. Как у кота вот этого - на лапы падать. А у Бокрина - раны лечить, точно он ведьма.
- Много таких у Черты родилось, дети пограничников. Ивка, вон, хотела нам жениться запретить из-за этого. Да не по ее рассудили. Говори, - он стиснул куртку на груди. - Все мне говори. Не жалей.
Лэти наконец выпустил руки Ястреба, поерзал на бревне, словно собираясь с духом:
- Убили Ветра. В Шужеме. В Ночь Разбитой луны. Девочку, невесту Юрия, ведьмой сочли. Он оборонять кинулся…
- Купавка ее звали.
Слепой пограничник закинул голову. Словно вглядывался в бездонное синее небо над больничным двором.
- Юрий в Крому вернулся. Его трогать не смеют, из-за матери.
- Ладно.
Ястреб сжал кулаки, так что ногти впились в ладони. Почему-то вспомнилось, как стояло над пустошью, над озаренным багряным закатом сосновым бором колокольное ожидание. Костры солнцестояния - и ни смеха, ни песен. Не плодородие земли воскресить - заглянуть за завесу было целью. А оттуда пришло неживое, на нежный, беззащитный, в общем-то, мир. Ведьм ковена отрубило сразу, кто разума лишился, кто жизни. Ястреба краем задело - словно крапивой, только больнее. (После выливал это в картину: подарок внуку Юрке. Ключ ведовских дорог, многим открытый, да никому не служивший.) А она, Берегиня, сумела оборвать обряд - чтобы то, что сгубило ведьм, не прошло - сквозь них - в мир. Оборвала, теряя часть себя - Темную Луну, Изменяющую Дороги. Оттого и больное сердце, и колдовской сон под ведовскими травами… Ястреб не был ведьмаком, даже оборотнем-птицей - хотя, должно быть, мог. Но выучка у Старой Луны дала свое. Не лишился чувств, выпрыгнул из кустов, где таился, нес на руках, прижимая к груди - единственную свою любовь. Ольга, жена-покойница, прости… И Ветер тоже. Доброй тебе дороги.
- Я найду ее, - сказал сам себе. - Даже слепой - найду.
Лэти обнял друга, привлек к себе:
- Не спеши. Лечись. Я у Саввы живу, рядом, без тебя не уйду. И не забуду. Бирн, беловолосая ведьма, да, они ж поженились! Так вот, сдается мне, она тоже помнит - только молчит.
- Эй! Серега! - оборвал разговор оглушительный вопль дяди Сени. - Ируська в двери рвется! Давай сигай! Не все ж кричать, что замок заклинило. Она уже за слесарем пошла.
Лэти сжал руки Ястреба, коротко обнял:
- Ну, давай.
Подтолкнул в спину, помогая забраться на подоконник.
17
Этот мир оказался вовсе не мертвым, как им виделось из-за Черты. Просыпаясь по утрам, Ястреб ощущал совсем слабенькое его дыхание: как у скованного морозом, спящего дерева. А весне неоткуда было наступить.
Утренние уколы сегодня отменили, и он счастливо проспал это время, проснувшись только к завтраку, оттого, что Семен тщательно выскребал кашу из металлической миски, звеня ложкой, сопя и чмокая. Но почуял, что сосед проснулся, повернулся и пробасил:
- А тебя нынче не кормят? Бедняга. Первое дело мужику - хорошо пожрать.
Ястреб хмыкнул, потянулся, взбил кулаком квелую подушку, пахнущую лекарствами и прелой соломой. Под ребрами радостно отозвался каждым комом ватный матрас. Скрипнули провисшие пружины кровати.
- Не ерзай. Придут и повезут, как директора.
Семен с хлюпаньем выхлебал разбавленное до воды какао и замолчал. Слышались его сопение, тиканье наручных часов, шарканье за дверью. Звякало от ветра стекло и бормотало радио. Пришла, загремела шваброй нянечка. Завоняло хлоркой. Влетела, загремев дверью, сегодняшняя медсестра - Галочка. Споткнулась о ведро, звякнула дужка.
- Куды бежишь? Чего бежишь? - заворчала Трофимовна.
- Сергей Владимирович, - объявила Галя бодро. - На операцию. Выходите в коридорчик. Я вас под ручку возьму и дядя Сеня. А там на каталочку.
- Зачем? - удивился Ястреб. - На ногах держусь.
- Положено! - отрезала Галя. - Так… Трофимовна, что ж вы ему выдали?!
- А что?
- Дырка на спине, ужас. Кладовку откройте. Потерпите, Сергей Владимирович. Пижамку поменяем. А то Татьяна Арсеньевна меня съест.
Семен хмыкнул. Трофимовна укатилась со шваброй и ведром, ворча под нос. Ястреб терпеливо ожидал.
Без особых церемоний переодела Галюня пациента в новую пижаму, столь же ветхую, но, по крайней мере, целую. Заставила лечь и толкнула каталку. Та, подпрыгивая, покатила по неровностям больничного коридора - примерно так скачет по каменистой дороге телега. Последний толчок передался костям Ястреба от порога операционной. Там пахло по-другому, и движения совершались целеустремленно и деловито. Звякали инструменты, била о фаянсовую раковину вода. А разговоры, пока его перекладывали с каталки и привязывали к столу, велись отвлеченные. О ползущих вверх ценах, и что на границе перехватила партию туфель. Так если выйти на "ЗИПе", перейти и обогнуть баню, там совсем дешево. И ничего, каблучок и все такое… Шаги Татьяны Арсеньевны Ястреб узнал. Стремительные, легкие. Словно сквозняк прошел.
- Капельницу…
- Да уже, Тань Арсенна…
- Ну, как вы?
- Хорошо, - сказал Ястреб сухо. Неприятно было не видеть собеседника.
- Это хорошо, - похоже, Таня улыбнулась. - Сейчас сделают укол, досчитаете до трех, голова закружится, и вы уснете. - Галя! В трубку…
Голова действительно закружилась. А потом привиделась цветная, скручивающаяся спиралью радуга. Ястреба утаскивало в ее середину, и настойчиво повторялось какое-то слово. А какое - он забыл.
Глаза болели. Боль была не жгучей, но неприятной. И еще колотило от холода. Потом Семен объяснил, что так отходит наркоз. А язык никак не хотел поворачиваться во рту.
- Просыпайтесь! Просыпайтесь! - его несколько раз ударили по щекам.
- Н-не… сплю…
Очень скоро он оказался на кровати. Правая рука с ощутимой в вене иглой была привязана.
- Отвяжите…
- Капельницу сдвинете.
- Нет…
Галюня послушалась.
- Ну, жив, сосед? - выходит, его привезли в ту же палату, откуда забрали.
- Тише…
- Галка, не шипи! - Семен и не подумал приглушать бас. Ястреб выдохнул:
- Жив.
- И молодец.
Пограничник понял, что все лучше чувствует себя с каждым произнесенным словом.
- Пить ему дай! - распорядился сосед.
В пересохший рот капнула вода.
- Ишь ты, с ложечки поят, - хмыкнул Семен. Галюня фыркнула. А Ястреба попросила очень нежно:
- Потерпите… морфий можно только через два часа колоть.
- Иди, коза, еще одеяло притащи, вон как беднягу выколачивает, - дядя Сеня, шумно двигаясь и сопя, плотнее закрыл окно. Накинул на Ястреба собственное одеяло.
- Через три дня повязку снимут. А через неделю - швы. И выпишут тут же. Не боись.
- Да.
- Ты мужик хороший… Вот что…
Семен пошуршал в тумбочке, воткнул в уши Ястреба прохладные шарики, и что-то легкое положил на живот:
- Мне зять плеер принес. Песни у мужика странные, но мне нравятся. Слушай лучше, чем из штанов вылезать от нетерпения.
Семен чем-то щелкнул, и зазвучали голос и струны:
"Из серых наших стен, из затхлых рубежей
Нет выхода, кроме как
Сквозь дырочки от снов, пробоины от звезд
Туда, где на пергаментном листе зари
Пикирующих птиц, серебряных стрижей
Печальная хроника
Записана шутя летучею строкой, бегущею строкой,
поющей изнутри.
Так где же он есть, затерянный наш град?
Мы не были вовсе там,
Но только наплевать, что мимо то пыль…"
Ястреб хрустнул зубами.
- Что, так больно? - встревожился Семен. - Выключить?
- Не-ет… - пограничник зашарил рукой по одеялу, сжал в кулак ведущие от наушников проводки:
- Серый волк - это кто?
Дядя Сеня обрадовано закудахтал:
- Ага, интересно?
Щелкнул кнопкой на плеере:
- Склероз - болезнь такая, ничего не болит - и каждый день что-нибудь новенькое…
Сел на кровать возле Ястреба: пружинная сетка провалилась под его весом:
- Про волка - это сказка такая. Ничего не помнишь? Тогда с начала начну. С курочки Рябы. Я дома внуку сказки рассказываю. Невестка смеется, мол, "что вы, Семен Михалыч! Разве он поймет в два месяца?" А это зря. Младенцы, они, знаешь… еще не родившись, и слышат, и понимают не хуже нас с тобой. Он еще вспомнит, как ему дед сказки сказывал. Помяни мое слово…
Потом, уже вернувшись на Берег, дожидаясь рождения собственных детей, вспоминал Ястреб неугомонного соседа по палате. Добрая память - одно из немногого, что чего-то стоит на этом свете.
Давя в себе подспудный страх остаться слепым, страх, который не могло заглушить ни воркование дяди Сени, ни присутствие Лэти, дневавшего и ночевавшего у него, Ястреб бесконечно крутил Медведевские песни. И с удивлением понимал, насколько близки они ему - человеку другого мира и другого воспитания. Эти песни подскажут ему решение. Да еще удачное стечение обстоятельств.
На третий день бинты сняли. Он видел.
- Все пока хорошо. Что глаза красные - не страшно. Я выписала глазные капли. Четыре раза в день. Уколы остаются… Разумеется, не напрягаться. Тяжестей не поднимать. Читать пока нежелательно. Вообще, ближайшие два месяца режим щадящий…
Татьяна поймала себя на том, что нервно теребит полу халатика, и стиснула пальцы, пытаясь понять, заметно ли Ястребу ее волнение. Раньше было проще. Она могла без стеснения разглядывать этого удивительного мужчину. Его вовсе не портила даже унылая больничная одежда, даже бледность, шрам на скуле и черные зрачки, смотрящие в никуда. Щетка соломенных волос на круглой голове с прижатыми ушами, разворот широченных плеч, втянутый живот и узкие бедра… Докторша поймала себя на том, что откровенно им любуется. И испугалась. Резко встала.
- Не боись, Арсеньевна. Я прослежу, - пробасил Семен.
Она иронично скривила губы. Уже уходя, подумала, что это выглядит, как бегство. Обернулась:
- Вам все ясно? Может быть, есть жалобы?
- Что такое фреза?
Дядя Сеня присвистнул.
Татьяна Арсеньевна отпустила дверную ручку. Пригладила выглядывающую из-под медицинской шапочки русую челку. Одернула тщательно выглаженный халатик. Переступила, скользнув каблучком по линолеуму. Затрепетала ресницами.
- Это такое колечко, по-моему. С зубками. Еще вопросы есть?
Губы пересохли. Мучительно хотелось их облизать. Ну, хоть воды глотнуть. Вечером вчера совершенно случайно подслушала, как девочки в сестринской обсуждают этого… шутника. Чего они наговорили… - покраснеть и сдохнуть. Ну и слова приходят на ум… Только б не краснеть…
- "Звездною фрезой распилена планета вдоль по оси…" Так похоже на Черту. И я все думаю… Откуда он мог узнать?
18
Капли дождя тяжело шлепались на раскисшую землю. Плащ сделался мокрым и тяжелым. На сапогах комьями оседала грязь, и из этого могло быть лишь два следствия: или потеряется сапог, или оборвется подметка, и тогда шлепать по дороге окажется втрое противнее и труднее. Вода, брызгая из луж, пятнила лицо.
А банька на холме над ручьем светила единственным оконцем, словно добрым оранжевым глазом. Второй глаз был прищурен, утоплен в проконопаченных мхом бревенчатых стенах. Дощатая дверь скрипнула, пропуская гостей в разжаренную, пахнущую вениками тишину. Зашипела, отдавая зной, каменка, пахнуло квасом и побелкой…
- Заждались? Звиняйте! - плечом отодвинув дверь, нагнувшись у низкой притолоки, Бокрин опустил на конец полка узел со снедью и глиняный жбан. Стер от подбородка к затылку серую морось, шершавыми ладонями румяня лицо и ероша сбегающие к бровям кучерявые подернутые сединою волосы. - Ждал, пока Сёрен заснет. Не хочу, чтоб знала.
Гости согласно кивнули.
- Кто тут у тебя живет? - спросил, ерзая на скамье и принюхиваясь, Лэти.