Голос у котищи был вибрирующий, басовитый, весьма неприятный. А поскольку коты даже на Берегу не говорящие, подумал Ястреб, то это оборотень, верней всего, домовой дух. Соседушки обожают перекидываться в серых котов.
Пока он вот так рассуждал, дымчатый Яшка одним изящным прыжком слетел на крышу, другим на каменный забор, а третьим скоком взял высоту крыльца и с урчанием впился в рыбку. Поди вот, поговори с ним сейчас.
- Перестань хихикать, - не прекращая жевать, отрезал доможил. - Я два года, считай, с хлеба на квас перебиваюсь. У, ряха бесстыжая!
- Так тебе квасу? Или пива?
Котище вытащил из рыбки зубы, но придавил ее лапой: а то еще сбежит… Ответил с жадным блеском в глазах:
- И того. И другого. И молока, молока побольше! Ну, чего расселся? Давай!
- А пузо не треснет?
Яшка гневно сощурился:
- Ты поговори у меня. Вот приду ночью и на грудь лягу! Или коням гриву к хвосту привяжу.
- Напугал ежа голым профилем… Нет у нас коней.
- Так ты врал насчет пива?
Ястреб протянул руку и решительно почесал разобиженного домового за ухом:
- Потерпи. Сейчас в лавку схожу.
К пиву, опять же, хорошо пошла вяленая рыбка. И не одна. Бока у котяры раздулись, глаза замаслились. Он развалился на крыльце, постукивая хвостом:
- Станем сказки сказывать?
- А работать?
Яшка совсем по-человечески вздохнул. Посозерцал, как выстреливают из подушечек и прячутся когти.
- Ты, навроде, спросить хотел… Или мне послышалось?
- Хотел, - Ястреб усмехнулся. - Ты только в кота перекидываться умеешь?
- Не только, - домовик потер лапой нос. - В горностаюшку еще, в ящерку-басилиска, опять же, в петуха черного… А что? Показать?
Ястреб ненадолго зажмурился, прижав глаза кулаками; потянулся и резко встал:
- Все. Пора двери чинить, темнеет уже. А мысль мелькнула. Как додумаю, скажу.
Входная дверь годилась уже только на дрова. Не найдя сразу ничего подходящего для замены, Ястреб дал себе зарок выбрать поутру доски и сколотить новую. Все это время Яшка терся поблизости, охал, лязгал, что-то ронял и, судя по отчаянному писку, пугал в зарослях мышей. Но даже весь этот шум не разбудил разоспавшегося Лэти. Может, и к лучшему.
- Ну, надумал? - не вытерпел, наконец, Яшка. Оказал из чащобы выпачканную землей и зеленью морду. Вид у него был устрашающий. - Или поужинаем?
- Что-о?!..
- А что? Я тут голодую и холодую, - домовой сделал попытку загибать пальцы, - дверь ты, опять же, сломал. Приплелся невесть откуда… Сплошной убыток хозяйству.
Пограничник обхватил руками щеки, не позволяя прорваться хихиканью. Закашлялся.
- Ну чего? Чего такого я сказал? Можно подумать, ты воздухом кормишься? Вставай, давай, кашу вари. Всухомятку питаться вредно.
- Кашу?
Котище похлопал загоревшимися в сумерках глазами:
- Ага, кашу. С молоком и сахаром. И маслом.
Ястреб, не вставая с крыльца, подпер скулу ладонью. Повертел головой, то ли восхищаясь, то ли возмущаясь Яшкиной наглости.
- Или не умеешь? Тогда черняя своего буди. Откуда выкопался такой? Не старик, а сед, и на лицо точно темный чулок натянули…
- Он проводник.
Яшка отскочил, выпустил когти, шерсть на загривке встала дыбом.
- Не бойся, он не за тобой пришел. Мы Берегиню ищем. Ее душу выплакать заставили.
- Вот и ладно, - домовик злорадно осклабился. - Пусть поживет, на себе почует, каково это - без души.
Отскочил, хрустнув ветками. Ястреб стиснул зубы, уложил руки на коленях.
- И тебе не совестно?
- Совестно?! А она братьев моих жалела? Когда они в Черте вместе с домами горели!! У нас души-то нет. И вырий нам заказан. Все, что есть - родной дом. И мы его по правде любим, не как вы. Пусть хоть теперь поймет!
Яшка забыл, что надо бояться. Вышел из зарослей весь, уперся лапами в землю, взглядом - в пограничника.
- Мы же плакали, мы же криком кричали, предупреждая о Черте. Что ж она не вмешалась?
- Я слышал вас… однажды. Когда Черта внезапно стронулась. Мы тогда шалашики из еловых лап сделали и хлеб в них положили…
- Нужны нам ваши шалашики!! Думаете, нам из дома в дом охота переезжать? Нужда гонит. А вы нам - угольки из старой печки, веник али валенок… Тьфу! Иные так и умирают вместе с домом. Потому что, любя его, от посмертия отказались. Знаешь же, что мы внешностью с пращуром сродственны. Тем, что дом ставил.
Он утер капнувшую слезу.
- Стыдно винить за глаза, - сказал Ястреб. Вынул ладанку, вытряхнул камушек на ладонь. Яшка вздрогнул. Но, как ни упирался всеми лапами, а будто притянуло. Обнюхал голубую капельку, щекотнув усами ладонь.
- Тебя, доможила, величают мышиным хозяином.
Котяра согласно кивнул. Не удержавшись, похвастал:
- Еще муравьям велеть могу, паучкам, мокрицам, землеройкам. Воробьям тоже, и ласточкам.
- Так вот. Мышка туда проберется, куда человеку хода нет. Пусть бы поискало серое племя эти камушки, Берегинины слезы. Как вернется к ней душа - тут ей и ответ держать.
Домовой сердито сощурился:
- Хитрый ты. Может, камушки в реку давно побросали, рыбам на потеху.
- Не верю. Пыльные воды боятся. Не зря два последних года сушь стоит.
- Это у меня в горле сушь стоит, - Яшка пнул пустую миску, из которой хлебал давеча пиво. - Так будет сегодня каша?
20
Пойманная взглядами старушек у подъезда, Татьяна Арсеньевна втянула голову в плечи и сгорбилась, как под мелким осенним дождем. Стесняться у нее поводов не было, а вот поди ты… Она взбежала по лестнице, сердито позвонила. Сергей Владимирович открыл мгновенно: будто стерег у двери. Запнувшись, Таня разглядывала его, точно впервые. С дверью, пожалуй, вышло случайно. Просто он вернулся откуда-то: на паркетном полу валялся совершенно неуместный рюкзак, на вешалке висела мокрая куртка. Бывший пациент стоял посреди прихожей в голубой, очень идущей к его загару рубахе, распахнутой у ворота, и некрашеных джинсах со шнуровкой по бокам. Босой. Под взглядом докторши он перемялся с ноги на ногу, вызывающе расправил плечи. Таня подумала, что мужчина выглядел бы красивее, не будь они столь широки. Проглотила слюну.
- Здравствуйте!
И тут из недр квартиры вырвался сопящий диванный валик, уперся кривыми лапами гостье в колени. Свесил язык. Завздыхал, умильно заглядывая в глаза. И так замел ушами и хвостом, что поднялся ветер.
Удивляясь себе, Таня присела на корточки, потрепала шагреневое ухо.
- Это кто?
- Вейнхарт, - Сергей пригладил короткие соломенные волосы. - Бассет-хаунд.
- Какая прелесть!
Тут же Таня смешалась. Никогда не было у докторши желания завести собаку: в ее квартире та была бы попросту неуместна. И вообще, почему она ведет себя, как дура?
- Я могу войти?
- Вы уже вошли.
Ответ показался грубым. Татьяна Арсеньевна закусила губу. Наклонила голову.
- Почему вы пропустили осмотр у офтальмолога? Вот, у меня записано… - она полезла в сумочку за блокнотом, уронила ее, нагнулась за рассыпанным. Просто скверное кино.
Да еще Вейнхарт топтался рядом, обнюхивал все подряд. Докторша сердито замахнулась.
- Не надо, - Сергей перехватил ее руку. - Цапнет.
- Не бойтесь, - огрызнулась она. - Я стерильная.
Они рассмеялись.
Вместе запихали вещи в сумочку.
Разувшись, вслед за хозяином прошла Таня на кухню.
- Раз уж так получилось, я вас осмотрю?.. А завтра непременно запишетесь на прием. Очки нужно выписать. Потом может наступить улучшение.
- Вы всегда навещаете бывших пациентов?
- А что? - Татьяна немедленно выпустила колючки. - Я делаю свое дело. Если и не хорошо, то старательно. Почему меня не должен заботить результат? А вот вы… хоть бы попробовали… Где у вас можно помыть руки?!
В ванной она долго, остервенело терла руки намыленной губкой, держала под жесткой струей и терла снова, стараясь успокоиться. Вернулась в кухню.
- Повернитесь к свету. Нет, сядьте, а то мне не видно. Ой…
Докторша поймала себя на желании протереть глаза. Но тогда руки придется мыть снова. Губы у нее дрогнули.
- Не может быть…
Глаза у Сергея были совершенно ясные, чистые, без намека на красноту. И это через неполных две недели после операции!
- Хотите чаю?
- Нет. То есть, да.
Таня сидела, упершись локтями в столешницу, подпирая щеки руками. Совершенно бессмысленно пялилась в окно и постукивала ступней в пол. За стеклом, насыщая воздух мутью, плыли клочковатые облака; деревья и крыши домов мокро блестели. Но вот предзакатное солнце прорвало тучи, лимонным светом облизало чубчики кленов и резко высветлило верхние этажи. А на полнеба двойной дугой повисла яркая семицветная радуга!
С дребезгом раскололась чашка. Басовито залаял пес.
Таня, в чем была, выскочила вслед за Сергеем на балкон, на сырой промозглый ветер. Почти под вознесшиеся над городом радужные ворота. Он был прекрасен - этот свет, преломившийся в водяных каплях. Хотелось смотреть не дыша. И лишь когда дождевая муть снова застила солнце, и радуги погасли, Таня почувствовала, насколько замерзла.
- С-сергей В-владим-мирович… Пойдем-мте…
Он словно просыпался от глубокого сна и несколько секунд не шевелился. Затем пропустил Таню в комнату и защелкнул на балконной двери шпингалет. Оскорбленный Вейнхарт делал вид, что спит в кресле, и даже не повернул головы.
Лишь после двух чашек обжигающего чая доктор смогла согреться. И все равно больше волновалась за Сергея: чтобы он снова не угодил к ней в больницу, на этот раз с двусторонней пневмонией.
- Радуга в октябре. Невероятно, правда?
Он молча сгребал на совок осколки нарядной красной в горохи чайной чашки. Татьяна Арсеньевна обиделась. Но напомнила себе, что, прежде всего, она врач.
- Я ухожу. А вы выпейте аспирин и ложитесь в постель. И завтра непременно зайдите в поликлинику.
- У меня нет аспирина.
- Сейчас, - она принялась рыться в сумочке, досадуя на хаос в ней. Потом просто высыпала содержимое на стол. Вывернула внутренние кармашки.
Вместе с упаковкой аспирина выпала пачка презервативов. Их Тане подарил, гадко улыбаясь, родственник какого-то пациента. Она затолкала подарок в сумочку и выбросила из головы. Теперь она краснела, а Сергей рассматривал голую девицу на глянцевой обложке:
- Не самая красивая женщина.
- А я? Я, по-вашему, красивая?
Презерватив пах, как воздушный шарик.
На улице стемнело. Под редкими фонарями янтарно светились вплавленные в асфальтовое зеркало кленовые и каштановые листья. Тучи по краям неба отсвечивали розовым. Вейнхарт дергал поводок, Таня с Сергеем оскальзывались и смеялись.
Женщине было легко и хорошо. Как в пятнадцать лет, когда, кажется, вполне умеешь летать.
Яркие витрины магазинчика с непонятным названием "Символ" обещали "выставку-продажу кондитерских изделий хлебозавода N1". Таня вспомнила, что дома шаром покати, и смущенно повернулась к бывшему пациенту:
- Мне сюда. До свидания, спасибо. Да, завтра обязательно в поликлинику. Вы обещали.
- Когда? - удивился он.
Она не стала спорить. Гордо прошла в раскрытую дверь. Взяла рыбные консервы и десяток круглых булочек. И только возле кассы обнаружила, что забыла дома у Сергея кошелек.
- Ну, вы платить будете?
- Будем.
На плечо Тани ободряюще легла мужская рука. И лицо кассирши, только что скомканное досадой и вечерней усталостью, вдруг стало прекрасным.
- Можете завтра отдать. Я вас знаю. Пирожных заварных возьмите, очень вкусные.
Докторша обернулась к Сергею: мужчина как мужчина. Что особого углядела в нем вредная тетка? Тут же сердце трепыхнулось, и подогнулись колени. Пришлось опереться на прилавок переждать. Снизу сочувственно поглядел Вейнхарт. Собак в магазин водить запрещено, а вот же, никто и слова не сказал.
- Ну, что? Возвращаемся за кошельком? - бодро спросил Сергей.
- Нет! - язык сработал быстрее разума. Если этот фейерверк еще раз повторится, сердце не выдержит.
Или сломаться, обабиться? Стирать мужу трусы, ходить нечесаной… унимать орущих сопливых детей… И прощай, хирургия! Aut caesar, aut nihil, иначе она не умеет. А может, у Сергея уже есть жена?!
- Гав! - возмущенно выразился Вейнхарт.
- Простите… я вспомнила… у меня… я должна…
Сергей коснулся пальцами Таниной щеки:
- Ты врать сначала научись.
В окна колотили дожди. Гремели жестью балконов и крыш, переговаривались с ветром, делали мутным желтый фонарный свет.
На кухне сипел светло-зеленый с желтыми розами на боку чайник, кипятя несчетное количество воды. Батареи до сих пор не включили, и это был один из способов согреться: горящий газ снаружи и кипяток с заваркой изнутри. А потом еще один способ, который нравился Тане гораздо больше. И неспешные разговоры обо всем. Но они начинали все больше и больше пугать. Сергей слишком часто вспоминал придуманную страну Берег, а его праздничные акварели (как весну - годовщина Чернобыля) рассекала пронзительно синяя Черта.
- В нее можно уходить по-разному. Можно с проводником - как по обычной дороге. Под ладонью Берегини. А можно - будто в омут, с головой. Или в огонь. Мы там находили иногда обгорелые скелеты… Ведьмы, почти никто, не ушел вместе с нами. Им это грозило навечно потерей дара. А это даже хуже, чем руку себе отрубить. Волк, бывает, перегрызает лапу, чтобы выбраться из капкана. Они не смогли. А на Берегу начались гонения. Так вот, мне рассказывали. Нескольким ведьмам предложили отречься. Всего-то не заниматься ведовством… Зато сохранить жизнь. Но они предпочли уйти в Черту. Без проводника. Они уходили с песней Берегине на губах, пока не скрылись совсем. Они были настоящие ведьмы…
- Звучит, как страшна сказка.
- Это и есть страшная сказка. Спи.
Он ушел на кухню и долго пил отдающую хлоркой воду, а потом так же долго сидел, разглядывая в темном стекле свое двоящееся отражение. Насмешлива Пряха. Каждое утро просыпаться рядом с чужой женщиной и видеть ее глаза - бледно-серые, а не любимые: лиловые, а порой цвета корицы или янтаря. Благодаря ей - и видеть.
21
Дыхание спящего мужчины было ровным и мерным. Татьяна осторожно села, нашарила под кроватью тапочки. Крадучись, мышкою зашаркала на кухню, прихватив по дороге телефон. Кафель в кухне был голубоватым от заглядывающей в окно луны. Татьяна заползла на табурет между шкафом и столом, рядом с холодным подоконником. Накрутила диск. В темноте аппаратик казался голубовато-серым, но женщина прекрасно знала, что он ярко-алый - уступка рвущейся на волю из плена рациональности и педантизма душе. В одежде, больше всего на свете любя алое и малиновое, Таня все же выбирала нейтральные тона. А с телефоном уступила. Тем более что очень редко принимала дома гостей.
Номер, казалось, начисто позабытый, вспомнился сразу. Он принадлежал Павлу Стрельцову - Стрелку. Татьяна вместе с Павлом училась в мединституте. Только на третьем курсе дороги разошлись. Арсеньевна выбрала микрохирургию, а Пашка ушел в невропатологию. Искал панацею от болезни брата. И за Таней ухаживал оттого робко, что не хотел повесить ей на шею мальчишку-инвалида. Так и не вышло у них ничего. Потом Стрелок распределился в Борщевку, в отделение неврозов. Сколько они с Пашкой не виделись? Лет пять?
- Алло!! - знакомый бодрый голос заорал в ухо так, что Таня откачнулась. Зашипела:
- Тише, - и опасливо взглянула на стеклянную плотно прикрытую дверь. Точно Пашка мог разбудить Ястреба… Сергея.
- Чего ты молчишь? И в трубку дышишь? Ты кто?
- Я…
- Кто? ""Я" бывают разные", - с назидательной интонацией Кролика сказал Стрелок.
Таня тихонько фыркнула. Годы Пашку не изменили.
- Таня… - ответила она и, испугавшись молчания, зачастила: - Паш! Стрелок! Ты меня забыл?
- Ты что, Танюха! А что случилось?
- Н-ну… может, я подумала…
- Ты знаешь, который час?
- Ой, извини…
- Ты звонишь через десять лет и глухой ночью. Что у тебя стряслось?
Она погрызла губы: неловко вышло ужасно. Выдавила через силу:
- Ну, мне нужен совет.
- Приезжай! Ко мне!
- К тебе? - переспросила она с ужасом.
Пашка на той стороне провода заржал, приводя Татьяну в ярость.
- Да не в психушку, - хихикая, уточнил он. - Ко мне домой. Адрес еще помнишь?
Адрес она все-таки переспросила. Она лишь вприглядку помнила дом - двухэтажную полуразвалившуюся хоромину посреди запущенного сада. Дениска, инвалид, не мог им заниматься, Пашке тоже хватало забот. Татьяна, стиснув зубы, подивилась собственной черствости. Ну, не любила… это не повод забыть человека на десять лет, а после кинуться к нему при первой беде…
- Я приеду… Завтра… после работы?
- Давай завтра, в семь. Будь!
- Будь, - она аккуратно вернула пищащую трубку на аппарат. Страшно было.
А Пашка нисколько не изменился.
В растоптанных шлепанцах, джинсах и черной футболке встречал на крыльце. Ежился от холода, встряхивал заросшей головой. Худой был по-прежнему, и такой же круглолицый. Подхватил под локти, затащил в дом. Разглядел при жидком свете укрепленной над дверью лампочки:
- Хороша… Проходи… Тих, ступенька шатается!
Татьяна нервным жестом поправила волосы, сумочка на длинном ремешке мазнула по стенке.
- Направо, в мою берлогу. Кофе? Чай? Посетитель должен расслабиться…
После этих слов Татьяна пожалела, что вообще сюда пришла. Но Пашка уже растворился в глубинах тихого и слишком просторного дома, и она присела на краешек кресла в захламленной, но отчего-то очень уютной "берлоге". Стала осматриваться. У себя дома она никогда не позволила бы такого: низкая тахта под пыльным плюшевым покрывалом, в тон ей тяжелые портьеры. Бра - стеклянный цветок на изогнутой медной ножке - с тусклой лампой внутри. Настольная лампа под старину на обшарпанном письменном столе, рядом с ней флейта и полуразобранный допотопный приемник. В углу секретер. Над столом несколько неразборчивых фотографий и большое шелковое полотнище на шнуре, свисающее с гвоздя: темно-синее с серебряной розой ветров. А к стене у тахты прислонена гитара и несколько деревяшек, обточенных, как мечи, даже с гардами. Позади них щит: миндалевидный, с железной нашлепкой посередине. Ох, еще один псих на бедную Татьянину голову. Ходят слухи, что психиатры через какое-то время уподобляются пациентам…
Влетел Стрелок с круглым фарфоровым подносом. На подносе дымился высокий заварочный чайник, позванивали чашки, сахарницу "с горкой" заполнял рафинад - лакомство редкое. Подарок благодарных больных? Еще имелась здоровая креманка с клубничным вареньем. Любимое. Вот же, не забыл. (Гостья улыбнулась) И темная бутылка рижского бальзама.
Пашка разлил чай по чашкам, присел, вытянув в проход длинные ноги.
- Вкусно, - пригубив, сказала Таня. Стрелок по-мальчишечьи сверкнул глазами.
- А сейчас ты ляжешь сюда и расслабишься…
- Нет!! - Таня подскочила, расколотив чашку, и кинулась к двери.
- Танюх… Вот дура! Я ж не Фрейд…
Она захлопала ресницами.