Подойдя поближе, он заметил, что на двери что-то криво накорябано. Белила оплывали потеками, но все пять слов можно было прочесть: "МЕСТЬ СИМАНЮ - НОЧЬ И ТУМАН".
Скарню почесал в затылке.
- И что это должно означать? - поинтересовался он у зимнего неба.
Ответа не было. Капитан окликнул Даукту по имени. И снова - тишина. Скарню подумал, что стоило бы отступиться… и шагнул вперед.
Молчание внезапно показалось ему зловещим. Деревянные ступеньки ухнули под каблуком так громко, что Скарню дернулся в испуге и снова позвал Даукту, но из дома не донеслось ни звука. Капитан шагнул в сени, уже жалея, что не повернул назад, пока было можно.
Что-то шевельнулось в комнате. Скарню замер. Рыжая лиса, подбиравшая объедки из упавшей на пол миски - тоже. Потом лиса нырнула под грубо сколоченный табурет, а Скарню заглянул в кухню. Печь была холодна и пуста. На плите - ничего. Когда он вернулся комнату, лисы уже не было.
- Даукту! - крикнул капитан.
Ответом ему было молчание. Он никогда не осмелился бы заглянуть в чужую спальню без приглашения. Но сейчас… сейчас он решил, что никто не обидится.
Но и хозяйская спальня под крышей была пуста и прибранна. Маленькая комната напротив, принадлежавшая, верно, дочери Даукту, - тоже. Могло показаться, что хуторянин и его семейство вышли куда-то ненадолго. Вышли… и, если вывернутая на пол миска что-то значила, больше не вернутся.
- Ночь и туман, - пробормотал Скарню.
Он никогда прежде не слышал этих слов, но мог догадаться об их значении. Для Даукту, его жены и дочери они стали роком.
Он сбежал по лестнице и торопливо вышел из дома, чтобы вновь осмотреть входную дверь. Потом медленно покачал головой и, по-прежнему не выпуская из рук злосчастную курицу, двинулся назад, к своему дому. Обратный путь показался ему гораздо длинней. Капитан рвался нанести еще один удар по альгарвейским захватчикам… но пока он размышлял, те, если только Скарню не обманулся, ударили сами.
На дороге он никого не встретил, словно вся округа сгинула - сгинула в туманной ночи, подумал он. Капитана передернуло, и вовсе не от холода.
Увидев Меркелю, кормившую кур у амбара, Скарню неслышно вздохнул с облегчением. Беда, что пришла на хутор Даукту, могла разразиться и здесь. Но нет: вон и Рауну поправляет покосившийся забор. Скарню помахал обоим рукой.
Оба замахали в ответ.
- В чем дело? - спросил Рауну. - Даукту отказался жрать эту костлявую тушку и тебе пришлось ее волочь обратно?
Меркеля расхохоталась. Капитан и сам посмеялся бы, если не то, что он увидал на хуторе Даукту.
- Его там не было, - отозвался он голосом невыразительным, точно наизусть читал из букваря.
Меркеля продолжала кормить цыплят - оне еще не знала, что значит этот ровный тон. А вот Рауну начинал воевать, когда Скарню еще на свет не появился. Верный вопрос он задал с первой попытки:
- Что с ним случилось?
Меркеля выпрямилась, напрягшись.
- Ночь и туман, - ответил Скарню. Он объяснил, что увидал на дверях дома Даукту и в самом доме.
- "Месть Симаню", да? - подавленно пробормотал Рауну. - Почему они взяли именно его? Знали, что он из наших или наугад выбрали? А если хотели отомстить за Симаню, почему не оставили тела в доме?
- Не могу тебе ответить, - отозвался капитан. - Хотя очень хотел бы. Особенно на первый вопрос.
- Когда людей убивают, - вмешалась Меркеля, - всем понятно, что случилось. А вот когда люди пропадают без следа - тут-то и начинаешь гадать. То ли альгарвейцы их вывели в лес и спалили, то ли бедняги еще живы и мучаются, потому что рыжики не дают им умереть.
- Эк, какая… приятная мысль, - пробормотал Скарню, но, поразмыслив немного, признал: - Это звучит разумнее, чем все, до чего я успел додуматься по дороге.
- Ага. - Рауну кивнул. - На альгарвейцев похоже: попытаться запугать нас.
- Если они пытали Даукту и его родных, я уже начинаю бояться, - заметил Скарню. - Чего только не расскажет человек, когда ему выдергивают ногти по одному или насилуют дочь у него на глазах.
- Меня они живой не возьмут, - объявила Меркеля. За поясом она, как любая крестьянка, держала хозяйственный нож. Пальцы ее гладили рукоять, словно ласкали капитана. - Пожри меня силы преисподние, если я позволю им надругаться надо мной или выжать из меня хоть слово!
- Нам всем следует держать при себе оружие, - промолвил Рауну.
Скарню кивнул, размышляя, хватит ли у него отваги покончить с собой. Хотя… ради того, чтобы избежать встречи с альгарвейскими пыточных дел мастерами, пожалуй, да.
Той ночью он спал с жезлом под подушкой. Но альгарвейцы - или же подручные покойного Симаню с их дозволения - не вломились на его хутор, как это случилось с Даукту. На следующее утро Рауну отправился в город за гвоздями, солью и, если повезет, сахаром: всем тем, чем хозяйство не могло себя обеспечить. С собой ветеран прихватил кортик - достаточно длинный, чтобы достать до сердца.
Едва Рауну скрылся за поворотом, Скарню и Меркеля, не перемолвившись ни словом, разом оставили дела и поспешили наверх в спальню, чтобы заняться любовью. В этот раз Скарню был столь же настойчив, как обычно - его подруга; капитана не оставляла мысль, что этот раз последний, и он стремился оставить сладкую память о нем на оставшиеся ему дни. На вершине наслаждения он застонал так мучительно, словно кнуты альгарвейских палачей уже впивались ему в спину.
Опустошенные, оцепеневшие, обессиленные, любовники вернулись к нескончаемым хуторским трудам. Скарню еле шевелил руками, все время ожидая, что из-за поворота вывернет Рауну или солдаты короля Мезенцио - интересно, кто придет первым?
Первым оказался Рауну. Спина ветерана согнулась под весом мешка с покупками, а лицо исказилось от напряжения.
- В городе я заметил с дюжину таких же надписей: "Месть Симаню - ночь и туман", - сообщил он, едва сбросив ношу. - Но из тех, кто - я точно знаю - борется с оккупантами, ни один не пострадал. Просто выбрали наугад каких-то бедолаг… и никто не знает, что с ними случилось.
- Приятно слышать, - ответил Скарню. - Приятно, я хочу сказать, всем, кроме тех несчастных, кто подвернулся рыжикам под руку.
- Ночь и туман, - повторила Меркеля задумчиво. - Да, они хотят, чтобы мы гадали, что случилось с пропавшими. Убиты ли? Попали в темницу, как мы тут говорили? Или рыжики сотворили с ними… то, о чем слухи твердят?
Скарню оскалился в жуткой гримасе.
- Вот о чем я еще не подумал. И не хотел, чтобы ты вспомнила.
- Если альгарвейцам дать волю, во всем мире не останется кауниан, - промолвила Меркеля.
- Из Валмиеры или Елгавы они вроде бы никого не забрали, - попытался возразить Скарню. - Если б такое случилось, мы бы знали…
- Да ну? - Это ответил Рауну, не Меркеля. Ветеран добавил всего три слова: - Ночь и туман.
- Мы не сложим оружия, - объявил Скарню. - Другого нам не остается. Они дорого заплатят за все, что сделали с нашей страной.
- О да! - Меркеля сердито тряхнула головой, так что челка цвета белого золота упала ей на глаза. Хозяйка решительно отбросила волосы назад. - Симаню, выходит, отомстил. А мы еще и не начинали.
- То, что мы живы и не опустили руки, - уже маленькая победа, - добавил Скарню.
Когда война только начиналась, а капитан полагал, что благородная кровь делает его достойным блестящих погон, ему казалось иначе. Теперь он многому научился.
* * *
Бембо поднял бокал с вином:
- За то, что время в Громхеорте не прошло без толку!
- Угу. - Пезаро опрокинул бокал в пасть, предоставив Бембо любоваться его многочисленными подбородками, и жестом подозвал замотанную подавальщицу: - Еще два бокала красного, милочка! - Фортвежка молча кивнула. Сержант вновь обернулся к Бембо: - Я, знаешь ли, рад и тому, что нам не приходится больше маршировать день за днем.
- Чистая правда, не поспорю, - согласился Бембо.
Подавальщица наполнила их бокалы из глиняного кувшина. Предыдущий круг оплачивал Бембо, поэтому на сей раз наступила очередь Пезаро выложить на стол серебряную монетку. Подавальщица подхватила ее и направилась прочь. Пезаро тут же ущипнул ее за седалище. Фортвежка подскочила зайцем и бросила на толстяка гневный взгляд.
- Зря это вы, - расстроился Бембо. - Теперь она будет делать вид, будто мы два привидения.
- Это вряд ли, - пророкотал Пезаро. - Можно подумать, я единственный в таверне руки распускать умею.
Оглянувшись, Бембо вынужден был кивнуть. Заведение располагалось через улицу от жандармских казарм, и альгарвейцев в нем было полным-полно - а те никогда не стеснялись распускать руки с женщинами, будто то в своем краю или на захваченной земле.
- Как думаете, за пару монет ее можно завалить? - полюбопытствовал Бембо.
- А чтоб мне провалиться, коли знаю, - ответил сержант. - По мне, так и пробовать неохота. Желтоловолосые девки в солдатских бардаках посимпатичней будут.
- Тут не поспоришь, - отозвался Бембо. - Эти фортвежки - они все словно из кирпича сложены. - Он хотел сказать что-то еще, но прервался, глядя на другого жандарма за столиком через проход. - Ах ты ж, силы горние! Альмонио опять нажрался до пьяных соплей.
Пезаро выругался, ерзая на табурете, - чтобы выпростать из-под столешницы внушительное брюхо, ему пришлось вначале отодвинуться от стола и только затем обернуться. По лицу молодого жандарма ручьем текли слезы. Альмонио был пьян до невменяемости. По столу перед ним катался глиняный кувшин вроде того, с каким расхаживала подавальщица, - пустой совершенно.
- Вот же бедолага хренов, - пробормотал Пезаро, качая головой. - С чего он только решил, что ему в жандармерию дорога?
- Нельзя было ему потакать, когда он отказался вытаскивать кауниан из домов вместе с нами, сержант, - заметил Бембо. - Мне это занятие самому не по душе - вот еще повод порадоваться, что мы сидим в Громхеорте, а не таскаемся по проселкам, - но я свою долю работы тянул исправно. - Он опустил глаза. - И не только работы.
Если бы он не посмеялся над своим брюхом, это сделал бы Пезаро - невзирая на то, что сержант был еще толще своего подчиненного.
Пезаро опрокинул очередной бокал.
- Думаешь, если б я его заставил, было б лучше?
- Ну вы же сами всегда говорите, сержант: ничто так не проясняет мозги, как пинок по заднице, - ответил Бембо.
- Знаю-знаю! - Пезаро снова махнул подавальщице, но та сделала вид, что не заметила. - Кишка у него тонка для нашей работы, вот что, - добавил сержант, проворчав что-то. - Ну и я подумал: если заставить его, может совсем умом тронуться.
- У меня только для тяжелой работы кишка тонка, - похвастался Бембо.
- А то я не заметил, - ответил Пезаро таким тоном, что жандарм невольно зажмурился. - Силы горние, парень, - окликнул он Альмонио, - возьми себя в руки!
- Простите, сержант, - пробормотал молодой жандарм. - Я все думаю… и думаю… что случится с теми ковнянами, когда их на запад отвозят. Вы же знаете. Я знаю, что знаете. Почему вы со мной ума не лишились?
- Они наши враги, - уверенно промолвил Пезаро. - А врага бьют без жалости. Таков закон.
Альмонио покачал головой.
- Они… просто люди. Мужчины, женщины, дети со светлыми волосами и смешным древним наречием. Иные из них были солдатами, правда, но с фортвежцами, что сдались нам в плен, мы ничего скверного не делали. Уж дети и женщины-то ничем не навредили Альгарве.
- Все кауниане жаждут нашей крови, - ответил Пезаро. - Елгаванские чучелки едва не отбили у нас Трикарико, если ты забыл. Они искали нашей погибели с тех пор, как мы разгромили их дряхлую, побитую молью империю, - столько веков - и ненавидели нас отчаянно после Шестилетней войны. Так говорит король Мезенцио, и по мне - он прав.
Альмонио упрямо покачал головой. Потом примостил на столе локти, уткнулся в них носом и мгновенно захрапел.
- Когда очнется, ему полегчает, - заметил Бембо, - до следующей пьянки, по крайней мере.
- Ну так оттащи его в казарму и брось на койку, - буркнул Пезаро.
- Как, в одиночку? - удивился жандарм.
Пезаро хмыкнул: сержант прекрасно знал, что его подчиненный не любит делать лишних усилий. Но в последний момент толстяк смилостивился:
- Ну ладно. Вон Эводио сидит за столом у стены. Эй, Эводио! Да, ты - а с кем я, по-твоему, разговариваю?! Иди сюда, помоги Бембо!
Эводио ткнул в сторону нежданнного напарника двумя растопыренными пальцами: альгарвейский непристойный жест, не уступавший в древности имперским руинам. Бембо ответил тем же. Взвалив безмятежно спящего Альмонио на плечи, они отчасти понесли, отчасти поволокли пьяного сослуживца на улицу.
- Тут бы его и бросить, - пропыхтел Бембо посреди мостовой. - Может, если ему телега башку переедет, соображения прибавится немного.
- Грязным делом мы занимаемся, - отозвался Эводио. - Еще грязней солдатского - те хотя бы видят настоящего врага с жезлом в руках.
Бембо уставился на него с некоторым удивлением:
- Тогда что ж ты не обливаешься с ним на пару пьяными слезами, коли так?
Эводио пожал плечами, едва не уронив свою половинку Альмонио.
- Работа у нас такая. Просто, как по мне, так и гордиться нам особенно нечем.
Поскольку Бембо сам полагал, что гордиться альгарвейской жандармерии особенно нечем, он и спорить не стал.
Вдвоем они кое-как уложили бесчувственного Альмонио на койку. Один из жандармов, игравших в кости посреди казармы, поднял голову.
- Эк ему паршиво будет, когда проснется, - предрек он с ухмылкой. - Бедный похмельный блужий сын…
- Ему уже паршиво было, - ответил Бембо, - иначе он бы так не нажрался.
- А-а, он из этих? - понимающе кивнул другой. - Ничего, послужит еще немного и сообразит, что нечего изводиться, коли поделать ничего не можешь.
Кости легли не в его пользу, и жандарм разразился руганью.
- Нечего изводиться, - со смехом начал Бембо, - коли…
- Сам заткнись!
Когда на следующее утро Бембо высунул нос из казармы, его затрясло. Обыкновенно в Громхеорте погода стояла не хуже, чем в Трикарико, но как раз сегодня задувал с юго-запада пронизывающий ветер, глумливо напоминая о бескрайних степях Ункерланта, где зародился.
- Со мной всегда так, - проворчал жандарм, начиная обход.
Толстяк всегда был готов пожалеть себя, справедливо полагая, что, кроме него, никто другой этим не озаботится. Несколько утешило его, что встречные фортвежцы и кауниане страдали от холода не меньше него самого. Самые состоятельные могли набросить поверх кафтанов или рубах теплые плащи и замотать шеи шарфами, но большинству, как и Бембо, приходилось терпеть. Когда особенно злой ветерок забрался жандарму под юбку, альгарвеец пожалел, что не носит штанов по примеру кауниан.
За время службы он успел отыскать несколько заведений, где можно было стрясти подачку. В одном он вытребовал кружку горячего чаю с медом и выхлебал так поспешно, что обжег язык. Зато в животе потеплело немного - чего жандарм и добивался.
Когда он выходил из трактира, мимо прогрохотала железными ободами по булыжнику телега, везущая поденщиков на дорожное строительство: больше фортвежцы и несколько кауниан, еще более тощие и обтрепанные, чем их товарищи. Платили им за ту же работу куда меньше, чем фортвежцам. Бембо не особенно сочувствовал им: могло быть хуже - ему ли не знать?
- Доброго вам утра, жандарм! - крикнул ему один из фортвежских рабочих, но на старокаунианском - оно и к лучшему, потому что на местном наречии Бембо и пары слов не мог связать.
Мгновение спустя жандарм признал фортвежца: это был тот самый парень, что помог ему отыскать казарму, когда Бембо только прибыл в Громхеорт. Альгарвейцу не хотелось отвечать по-кауниански при свидетелях, но шляпу он снял и вежливо помахал знакомому. Тот махнул рукой в ответ.
Через пару кварталов Бембо услыхал, как за углом отчаянно скандалят двое - мужчина и женщина. Взявшись за дубинку, жандарм свернул в грязный переулок - выяснить, кто там нарушает порядок.
- Что за дела? - рявкнул он по-альгарвейски.
Поймет ли его кто-нибудь - вопрос другой, но спорщики разом заткнулись. Вздорили, как оказалось, солидного вида фортвежец с изрядно потасканной каунианкой. Но, потасканная или нет, женщина неплохо владела альгарвейским.
- Он меня надул! - вскричала она, указывая на клиента. - Получил свое, а теперь платить не хочет!
- Врешь, сучка! - взвыл фортвежец, тоже на языке оккупантов - возможно, он вел дела за границей, прежде чем началась война. - Ну скажите, офицер, на что мне сдалась эта дешевка?
- А кто тебя знает! - Бембо сплошь и рядом доводилось слышать о богатых альгарвейцах со странными вкусами, а чем фортвежцы хуже? - И как он тебя, говоришь, пользовал? - поинтересовался он у шлюшки.
- В голову, - буркнула та. - Я его давно знаю - он слишком ленив, чтобы трахаться.
Пропустив мимо ушей нечленораздельный вопль ярости, вырвавшийся у фортвежца, Бембо глянул на колени каунианки. Свежая грязь не успела еще высохнуть.
- Плати, - приказал он фортвежцу, многозначительно поигрывая дубинкой.