Глава пятнадцатая
Что хранят подвалы
Когда человек распахнул дверцу кареты, внутрь моментально хлынул запах не самой добротной водки, настолько ядреный, что Фельдмаршал покачал головой:
– Я вижу, Степушка, в сценический образ ты вжился весьма даже правдоподобно…
– А что прикажешь делать, Фельдмаршал? – пожал плечами помянутый, плюхаясь на сиденье напротив Анатоля с Ольгой. Язык у него самую чуточку заплетался, но держался он, в общем, деловито. – Лакей, изволите ли видеть, ищет места и выспрашивает у окрестных слуг все, что по этому поводу можно выспросить. Как тут без рюмахи?
– Ладно, ладно… Излагай.
– Часа три просидели с этими бероевскими лоботрясами. Вот и пришлось, стало быть… Те подробности, что к нашему… предприятию отношения не имеют, я, конечно, пропускаю… Диспозиция такова: в доме сейчас осталось ровным счетом восемь человек прислуги и управитель. Вернее сказать – при доме. Потому что четверо, что ни вечер, выскальзывают за дверь ради прожигания жизни на свой нехитрый манер. Остается в доме, стало быть, пятеро. Управитель – голландец, недавно нанятый и потому ретивый. Сам капли в рот не берет… но и с теми тремя справиться не особенно и может. Они еще до темноты налакаются и спать залягут…
– Почему – трое? У тебя получилось, что, кроме голландца, там еще четверо…
– А ты меня не перебивай раньше времени, господин Фельдмаршал, я свое дело знаю, сколько б выпить ни пришлось… Четвертый за сторожа. Он-то и бдит, один-единственный, то по дому расхаживает, то по двору. А что непьющий, так это оттого, что он хозяйский земляк, такая же татарская лопатка, а им Коран спиртное глотать настрого воспрещает… Короче говоря, эта нехристь – главное ваше опасение. Не то чтоб он беспрестанно бродил дозором, но большей частью отсыпается днем, а ночью бдит…
– Собаки есть?
– Нет у них собак, не приживаются отчего-то, да и не любит их барин…
– Все верно, – сказала Ольга. – Я двух кошек закинула во двор, и они там спокойно разгуливали, пока не вздумали выбраться. Будь там собаки, лай бы поднялся…
– Вот именно, – кивнул Степушка, благоухая сивухой. – Нету там собак. Заместо собаки у него землячок… Короче говоря, главное я вызнал. Дом за последние лет десять ни разу не грабили, не забирались туда мазурики, так что нет у них, у тамошних, особой рьяности, хоть нехристь и бродит ночами, как грешная душа… Так, порядку ради… Мне другое не нравится.
– Что?
– Да как бы это тебе объяснить… Сам не пойму, что. Оба моих закадычных дружка, что Савелий, что Васька, болтают выпивши со всей охотой и безалаберностью, как приличному русскому запьянцовскому лакею и полагается, их и наводить не было нужды, сами трещат обо всем, что мне интересно. И однако… Чего-то они недоговаривают. С полдюжины разов было так: болтовня идет вроде бы о самых безобидных вещах, но то Савелий Ваську, то Васька Савлелия локтем – толк! Явственно, сразу заметно. И тот, кого пихнули, моментально умолкает. И пугается чего-то. Вот только я никак не смог себе взять в толк, касаемо чего они так берегутся. Вроде бы и не просматривается, как ты любишь выражаться, системы. Я ее, короче, не уловил. Может, если бы наш с ними разговор подробнейше изложить, обмозговать… но на это времени нужно меньше, чем мы в трактире сидели, пару часиков уж точно… Желаешь слушать?
– Некогда.
– Ну вот… Я одно тебе с уверенностью говорю: есть у них в доме что-то, о чем они говорить боятся, чуть ли не трезвеют даже. Это-то я учуял, но чего оно касается, не обессудь, не понимаю…
– Ну, это нас вряд ли касается, – подумав, заключил Фельдмаршал. – В любом богатом доме, какой ни возьми, обязательно сыщется своя домашняя тайна, мало ли что там у них имеет место происходить… Ладно, Степушка. Благодарю за службу. Отправляйся домой и спи безмятежно, заслужил. Вот, держи… С нами идти в таком виде тебе решительно несподручно: вон как тебя, сокола ясного, пошатывает… Ступай.
– Премного благодарен! Ежели что, Фельдмаршал, я всегда в меблированных у Мавры… – Он подкинул золотой, ловко поймал его, несмотря на неуверенность движений, вылез из кареты и пропал в ночной тьме, впрочем, достаточно щедро озаренной светом висевшей над Петербургом полной луны.
– Итак? – спросил Анатоль чуть иронично. – Готова нарушить уголовное уложение Российской империи в той его части, что касается краж со взломом из обитаемого строения?
– А куда денешься? – вздохнула Ольга.
– Фонарь?
– Вот он.
– Пистолеты?
– Под сюртуком. Курки спущены.
– Кинжал?
– На месте.
– Ну, дай-то бог… Оленька, я тебя умоляю, постарайся ловчее…
– Да и ты постарайся, – сказала Ольга. – Ты ведь тоже впервые в роли ночного взломщика выступаешь, так что не держись начальственно… Пошли?
Они вылезли из кареты. Молчаливый Трифон, поплотнее закутавшись в плащ, остался на козлах, он ни о чем не спрашивал, поскольку давно уже получил должные указания. Луна стоял высоко, на брусчатке лежали неправдоподобно четкие тени – от домов, от уличных тумб, от двух мраморных львов на постаментах, что украшали парадное крыльцо бероевского дома.
Анатоль и Ольга непринужденной походкой двинулись вдоль Фонтанки – ни дать, ни взять два светских гуляки, то ли возвращавшиеся из гостей, то ли направлявшиеся в гости. На улице они оказались единственными прохожими. Окна в бероевском доме были темными, ни одного огонька.
Ольгу охватил азарт, заслонивший чувство тревоги. Была в этом своя странная прелесть – шагать с потайным фонарем под полой сюртука, с двумя пистолетами в жилетных карманах, с пристроенным на поясе кинжалом в ножнах, зная, что вскоре предстоит проникнуть в чужое жилище с целью беззастенчивого его ограбления. Даже если учесть, что украсть им предстояло, с точки зрения людей практичных, сущую безделицу, преступление они готовились совершить самое настоящее. Хороша барышня, насмешливо подумала Ольга, осталось только на проезжих дорогах экипажи останавливать, живописно прикрывшись черной полумаской…
Они свернули с улицы, направились вдоль высокой чугунной решетки, ограждавшей двор. От них протянулись длинные тени, если кто-то наблюдал из темных окон, видел их как на ладони, но тут уж ничего не поделаешь…
Скоро решетка закончилась, и продолжением ограды стала глухая стена конюшни и каретного сарая. От нее-то отделилась, двинувшись им навстречу, темная фигура.
– Ну что, Федот? – тихонько спросил Анатоль.
– Сколько ни торчу – тишина… Будто в доме и нет никого. Во дворе никто не появлялся, в окна никто не выглядывал… Дрыхнут все до единого.
– Не скажи, – прошептал Фельдмаршал. – По только что доложенным сведениям, трое и впрямь дрыхнут без задних ног, но там есть непьющий управитель, который, надо полагать, на любой шум подхватится… а также, что прискорбнее, еще и кавказский горец, имеющий дурную привычку ночами бдеть. Насколько я знаю этих горцев, при нем наверняка имеется либо нечто острое, либо стреляющее, либо то и другое вместе…
– Один?
– По Степушкиным уверениям, один…
– Ну, это не страшно, – важно сказал Федот. – Главное, чтоб переполох не поднял, чтоб мы его успели первыми… У меня вот и мешок припасен, махорка туда насыпана, – он тряхнул прижатым к боку свертком. – Проверено на абреках, на Кавказской линии… да, если точно, у них же и перенято. Когда мешок человечку на голову набросишь, он, размолотой махорки вдохнувши, враз в изумление приходит, сознательно сопротивляться уже не способен. Тут его, раба божьего, и вяжи, благословясь… У меня и веревка припасена, новенькая, из немецкой лавки Шенкмана, на ней хоть гирю вешай, хоть слона персидского тащи – выдюжит… Калиточка на щеколде, замка нету, я уже проверил.
– Ну что ж, господа ночные тати… – сказал Анатоль твердо. – Пойдемте? Во-он она, дверь, справа… Стенки держитесь…
Он просунул лезвие кинжала меж чугунных прутьев решетки и поднял щеколду. Проворно извлек скляночку, плеснул масла в массивные трубчатые петли и, подождав немного, потянул калитку на себя. Она открылась почти бесшумно, и все трое мигом проникли во двор. Гуськом прокрались мимо конюшен – внутри сторожко всхрапнула лошадь…
Вот, наконец, и дом. Согнувшись в три погибели, чтобы их не заметили из окон первого этажа, они добрались до двери. Вылив остатки масла в дверные петли и бережно спрятав завернутую в платок опустевшую склянку, Фельдмаршал сунул лезвие меж косяком и дверью и медленно повел его вверх. Послышался едва уловимый щелчок – открылась внутренняя щеколда.
– Неплохо у меня получается для первого раза… – сквозь зубы процедил Фельдмаршал. – Талант в землю зарывал, оказывается… Пошли!
Он тихонько потянул дверь на себя и первым исчез в темноте, за ним внутрь проскользнул Федот, Ольга вошла последней, пытаясь сразу же сориентироваться согласно старательно изученному архитектурному плану.
Темнота стояла непроглядная, крепко попахивало онучами и кислой капустой. Справа раздавался густейший храп – там, насколько угадывалось, имелась приотворенная дверь в людскую, обитатели каковой, судя по храпу и явственно долетавшему запашку сивухи, проснуться могли разве что после пушечного выстрела над самым ухом, да и то предположительно.
Послышался тихий скрип – это Фельдмаршал приоткрыл дверь в коридор. Сразу стало светлее – напротив двери оказалось высокое окно. Еще несколько мгновений, и они уже стояли в коридоре, чутко прислушиваясь. Направо, вспомнила Ольга, нам нужно направо…
Туда Фельдмаршал и свернул. Точнее, попытался…
– Аррчхи! – раздался резкий возглас, и на него кинулась верткая фигура в чем-то длиннополом, обдавшая их запахом чеснока и бараньего жира.
Сохраняя присутствие духа, Фельдмаршал отступил на шаг, подставил нападавшему подножку – и тут же на бдительного стража насел здоровенный Федот, с маху накинув ему на голову мешок. Тот, как и предсказывалось, обмяк, задергался, заперхал – и Федот, обрушив кулак на четко очерченную мешком макушку, принялся проворно вязать обмякшего пленника. В считанные мгновения рот у него был заткнут тряпкой и завязан, руки-ноги спутаны.
– Охулки на руки не положим… – пропыхтел Федот, отдуваясь. – Счас я его на крылечко-то выволоку, чтобы в доме не услышали, если стенать начнет. А на улице-то пусть стенает, сколько его немазаной душеньке угодно…
Он справился быстро, вернулся, и они еще немного постояли в коридоре. Теперь можно было различить в лунном свете картины на стенах, лепнину под потолком, вычурную мебель – судя по обстановке, хозяин и впрямь не страдал нехваткою средств.
Они бесшумно двинулись направо, скользя в ночной тишине, как призраки. Миновали длинный коридор, прошли в самый его конец, где справа виднелась ниша, в которой начиналась узкая, ведущая вниз лестница, в точности как на плане. Это придало бодрости – не было двери, которую кто-нибудь, внезапно появившийся, мог захлопнуть у них за спиной…
Снизу тянуло сыростью и холодком. Спускались медленно, нашаривая ладонями стену. Фельдмаршал вдруг остановился. Послышалось чирканье, шипенье, потянуло серным запахом – это Фельдмаршал с помощью новомодной шведской спички зажег свечу в потайном фонаре и отодвинул заслонку.
Лестница кончилась, они стояли перед темным проемом, за которым начинался сводчатый коридор. Ольга, решив, что настало время, зажгла свой фонарь. Все было, как во сне: они легко и свободно преодолели немалый путь, и никто не ведал об их присутствии…
Подвал озарился светом, и они увидели отгороженный двумя боковыми каменными стенками закуток, где лежали горизонтально на массивных козлах несколько бочек, и тут же на высоких полках поблескивали многие дюжины бутылок – винный погребок, и богатый…
Еще несколько подобных клетушек, только занятых не вином, а сундуками, большими и маленькими… Охапка метел, ведра, холщовые мешки, набитые чем-то угловатым, твердым, кажется, кухонной утварью… Ничего, хоть отдаленно напоминавшего сокровища, ценности, – обычный подвал богатого дома, где хранят вино, съестные припасы вроде круп, разнообразную утварь и предметы домашнего обихода. Порядок, должно признать, идеальный – хозяин, видимо, строг…
Длинное подвальное помещение заканчивалось низенькой деревянной дверцей с полукруглым верхом – потемневшие доски, поперечные кованые полосы, слегка тронутые ржавчиной. Нет ни замка, ни щеколды, только вместо ручки – тяжелое железное кольцо… Снова не приходится бояться, что кто-то закроет снаружи и они окажутся в ловушке.
Фельдмаршал взялся за кольцо, заранее поморщившись в ожидании пронзительного скрежета ржавых петель. Однако дверь открылась бесшумно, словно ее смазывали не далее как вчера.
Они оказались в прямоугольной комнатке со сводчатым, как и по всему подвалу, потолком. Приличных размеров, она была почти пуста, только справа стояла невысокая и небольшая, на три доски, полка, уставленная всевозможными сосудами, кувшинами и какими-то странными то ли котлами, то ли жбанами, вызывавшими в памяти старинное слово "корчага". А напротив входа…
Напротив входа на стене красовалась выпуклая каменная рожа, не имевшая ничего общего с прекрасными древнегреческими барельефами и камеями эпохи Возрождения: тщательно вытесанное неведомым мастером, но отвратительное изображение карикатурного человеческого лица – нос чересчур огромен, уши чересчур длинны, а лоб, напротив, чересчур низок, ощеренный рот обнажает квадратные зубы, более похожие на булыжники… и ноздрей не две, как человеку полагается, а целых три. Весьма неприятная рожа. Хорошо, что она представляет собою несомненную фантазию неведомого каменотеса – существуй в реальности обладатель такой вот хари, столкнуться с ним нос к носу было бы страшновато…
– Мор-рда… – с отвращением прошептал Фельдмаршал, устремляясь к полке.
Ольга последовала за ним. Все, что она увидела на трех полках, ничуть не напоминало обычную посуду – странные линии, иные пропорции, непривычные очертания, вызывавшие отчего-то неприятное чувство. Что-то пыталось проснуться у нее в голове, но Ольга не понимала собственных смутных ощущений.
– Вот оно! – обрадованно сказал Фельдмаршал, для пущей надежности извлекая карандашный рисунок и сверяясь с ним.
Ольга тоже видела, что ошибки быть не может: такой кувшинчик, как две капли воды схожий с рисунком антиквария, был здесь один-единственный – разве что на рисунке он выглядел незапечатанным, а у этого горлышко было залито чем-то вроде сургуча.
– Это, конечно, все вздор, – тихонько сказал ей на ухо Фельдмаршал. – Но я сейчас все же сургуч этот сдеру и проверю… Вдруг там и в самом деле нечто…
И он спокойно протянул руку.
Не рассуждая, лишь отметив краем глаза некое шевеление там, где ему быть не полагалось, Ольга вскрикнула:
– Осторожно!
Она рванула Фельдмаршала за рукав, и оба отскочили от кувшинчика. По стенам от резких движений метнулись корявые тени…
И не только тени!
У Ольги волосы зашевелились на голове: каменная рожа, меняя очертания, словно была из тающего воска, метнулась вперед, из стены видвинулась толстенная шея цвета окружающего камня, а рот распахнулся, превратившись в жуткую пасть, способную заглотнуть не только…
Оплошавшего Федота эта пасть и сграбастала, ухватив поперек туловища, он дико заорал и тут же умолк – его тело словно сложилось пополам, что-то тяжко брызнуло в стороны, послышался мерзкий чавкающий хруст…
В следующее мгновение Ольга уже опрометью неслась следом за увлекающим ее прочь Анатолем прямо к двери, слыша за спиной все тот же мерзкий хруст и нечто вроде довольного уханья. Раздался звук клацающих каменных челюстей, пахнуло сырым мясом и кровью… но они уже выскочили наружу и сломя голову мчались мимо винных бочек, мимо ведер и метел, мимо сундуков – к выходу, прочь, чувствуя, что сердца вот-вот готовы выпрыгнуть из груди, разорваться от ужаса…
В свете фонарей, которые беглецы так и не выпустили из рук, мелькали корявые тени, маячили некие жуткие создания, кидавшиеся наперерез, скалившиеся, тянувшие к ним лапы… В три прыжка достигли коридора, понеслись по залитому лунным светом паркету, оказались в темноте коридорчика, где с прежней безмятежностью разносился гулкий храп…
Всем телом Фельдмаршал обрушился на дверь черного хода, она распахнулась, и оба, уже не таясь, перепрыгнули через связанного, слабо корчившегося стража, пронеслись по широкому двору, грохнув калиткой, выскочили в переулок…
Только добежав до угла, наконец остановились, прижавшись к высокой чугунной решетке, силясь отдышаться. Ольга видела, что Анатоль бледен от пережитого ужаса, и подозревала, что и сама выглядит не лучше…
Вокруг была безмятежная тишина. Луна висела над крышами, распространяя четкие тени, двор бероевского дома был пуст, как и прежде, и ни одно окно не загорелось – но Ольге казалось, что изнутри на них злобно таращатся чьи-то глаза, и лучше не думать, чьи они могут быть…
– Ч-что это? – еле выговорил Анатоль.
– Да то, во что ты не верил, – ответила Ольга, чувствуя, как у нее подкашиваются ноги. – Кувшинчик… остался там?
– Конечно. Модест, мерзавец… знал! Не мог не знать, то-то и плата нереальная… Что это было?
– Давай-ка отсюда побыстрее уйдем, – сказала Ольга.
– Пожалуй… – Анатоль оглянулся на безмолвный дом. – А то еще погонятся… но каков Модест, сволочь, негодяй, скотина… Уж я с ним поговорю по душам… Стой!
Ольга остановилась. До крыльца оставалось с полсотни шагов, до кареты – чуть подальше, и Трифон их, несомненно, заметил, он привстал, потянулся за вожжами…
Гнедые вдруг взвились на дыбы, враз вырвав вожжи из его рук. Кони, молотя по воздуху передними ногами, не ржали даже, а словно бы кричали от ужаса…
И тут же обнаружилась причина.
Оба каменных льва, только что лежавшие с шарами под передней лапой, вдруг шевельнулись – и медленно, плавно, с хищной грацией встали на ноги, поводя массивными головами, приблизились к краю своих высоких постаментов, взмахнули хвостами, послышался противный звук – это их лапы отрывались от пьедесталов…
В следующий миг лошади опрометью кинулись вперед, не разбирая дороги, карета накренилась, Трифона моментально снесло с козел, он грянулся о мостовую и замер бесформенной кучей тряпья. А лошади в слепом ужасе вихрем понеслись дальше, ничего уже не видя вокруг, карета с грохотом ударилась боком о ближайшую тумбу и буквально рассыпалась на части. Лошади потащили за собой лишь ось с передними колесами, грохотавшими по брусчатке.
Ольга с Анатолем едва успели отшатнуться к ограде – заднее колесо, подпрыгивая на булыжниках, лишь чудом не переломало им ноги.
Львы были уже на мостовой. Они приближались неспешно, при каждом движении производя глухой стук, а временами соприкосновение мрамора с брусчаткой производило омерзительный скрежет…
– Кис-кис-кис… – проговорил Анатолий безумным голосом. – Они идут… – а в следующий миг, опомнившись, прыгнул вперед и, бросив фонарь, свободной рукой начал судорожно искать пистолет под фраком.
Одним движением выхватив шпагу и встав посреди мостовой, он крикнул, не оборачиваясь:
– Беги!
– Назад! – отчаянно закричала Ольга. – Назад!
– Беги, я их…