В чужом чародее было достаточно силы, но, накрытый темным, он не имел возможности пустить в ход мощь взгляда. Придавленный телом Малкини, он не мог отбиться и только хрипел под ударами. А в тереме уже очнулись, замелькали огни, послышался топот тяжелых сапог по дубовым половицам. Миг – и возле борющихся волхвов уже оказались стражники, навели оружие.
– Плащ накиньте ему на голову, не давайте смотреть! – громко потребовал Малкиня. А сам уже нашарил на поясе колдуна то, что было самым важным. Показалось, что пальцы увязли в чем-то зыбком, но он все же нащупал кожаную суму, рванул. Вот оно – подчиняющее волю человека колдовское зелье, наговоренное семью самыми знающими волхвами древлянской земли!
По приказу Малкини расторопные воины уже закрыли голову плененного шерстяными плащами. Они понимали – кудесник князя не будет такое зря приказывать, а поскольку они были древлянами и знали чародейское ведовство местной земли, то сообразили, что Малкиня мог дать приказ только потому, что схваченный был колдуном. Иметь с ними дело бьшо боязно, но пойманный кудесник уже был связан путами. Он стоял – высокий и худой, в болтающемся светлом одеянии, с костяными амулетами, что-то глухо бормоча и слабо вырываясь, пока Малкиня не велел одному из охранников оглушить пойманного ударом тяжелого кистеня по голове.
– Не до смерти-то хоть зашиб? – заволновался Малкиня. – В самый раз будет, – хмыкнул бородатый дружинник в клепаном шишаке. – Что я, враг себе – кудесника убивать?
Огней становилось все больше. Раздвигая толпу, появился и сам князь. Ночной балахон с меховой опушкой надет как попало, волосы всклокочены.
– Кого изловили?
Малкиня озирался. Не ровен час, суматоха привлечет и посадника, а его нежелательно в местные дела посвящать. И Малкиня, спрятав за пазуху выхваченную у пленника суму, быстро отдал наказ:
– Ведите в одрину князя. Сами же расходитесь.
Уже в опочивальне князь Мал, стал задавать своему волхву вопросы. Немного заволновался, когда за охранниками закрылась дверь, и они остались недине с плененным кудесником.
– Не опасно ли? Да и кто он – во имя всех священных рощ нашей земли!
Малкиня не отвечал, озираясь. В одрине князя веяло теплом от большой беленой печи. Не так и давно возвели ее в тереме, и Мал гордился, что и у него есть большая печь с дымоходом, как у киевских князей. Сейчас же он только наблюдал, как Малкиня отодвинул заслонку и, что-то пробормотав, стал стряхивать на угли из сумы какой-то светящийся сероватый кисель, тот вспыхивал и чадил, как будто волхв жег сырые листья. И дымок нехороший стал распространяться по одрине, Малкиня быстро отмахивался от него, а князь Мал с перепугу попятился, хватаясь за обереги, даже на свое высокое ложе вскочил с ногами, прятался за полог, божился.
– Светлый огонь сварожич, – твердил Малкиня, – ты все очищаешь, все возвращаешь к изначальному.
Но все содержимое сумы Малкиня жечь не стал. Отступил, вернул на место задвижку, помял в руке суму, словно проверяя, что в ней осталось, взглянул на озадаченное лицо князя, даже улыбнулся ему.
– Сейчас ты, князь, узнаешь того, кто долго в твоих друзьях хаживал, а теперь с недобрыми намерениями сюда пожаловал.
И он резко сорвал с головы пойманного колдуна плащ.
– Маланич! – только ахнул князь и сделал невольный знак от темных сил.
Верховный волхв, занявший место мудрого Никлота, по-прежнему лежал без движения. Его совершенно белые длинные волосы разметались, золоченый обруч верховного служителя съехал набок над угольно черными молодыми бровями, холеная борода была всклокочена, а в уголке рта запеклась кровь.
– Нельзя так с Маланичем, – с невольным осуждением пробормотал Мал. – Он всегда мне поддержкой был, я даже отправлял следопытов разыскать и вызвать его ко мне. Ох, и разгневается же он, что мы его как головника поганого кистенем по голове обласкали.
Малкиня ничего не ответил и быстро выплеснул остатки того, что было в суме, на лицо верховного волхва. Сначала показалось, словно грязь полилась на бледное чело кудесника, потом блеснуло серебристо и вмиг впиталось в кожу. По лицу Маланича прошла судорога, потом оно разгладилось, стало спокойным, даже умиротворенным.
– Да что ты творишь с ним! – соскочил, наконец, с кровати князь. Подсел ближе к волхву, отвел пряди волос от его лица, – ну прямо как нянька заботливая.
– Я делаю то, что он сам намеревался с тобой сделать, князь. Как говорится – не рой другому яму, чтобы самому в нее не угодить. Ничего, скоро очнется и все сам тебе поведает. Как миленький поведает.
– Как же, – проворчал Мал. – Маланич и раньше со мной словно с дитем несмышленым обращался, наставлял строго, а спрашивал еще строже.
Малкиня не выдержал, тряхнул головой, отбрасывая за спину длинные волосы.
– Нелепо даже слушать тебя, князь. Али не в тебе самая прославленная кровь наших правителей? Али забыл, что не ты волхвам служить обязан, а они тебе помогать и угождать?
Лицо Мала стало осуждающим.
– Не знай, я тебя, то напомнил бы, что никто не силен так в древлянской земле, как ее могущественные чародеи.
– Были сильны. А ныне... Но тсс! Маланич уже приходит в себя.
Волхв зашевелился, вздохнул и раскрыл глаза. Черные и глубокие, еще мутные после перенесенного потрясения. Но уже через миг взор его стал ясным, он встретился взглядом с Малом, стал подниматься, опираясь на его руку.
– Так-то ты старых друзей привечаешь, князь древлянский!
В голосе колдуна была обычная властность, он гордо выпрямился, но тут же негромко застонал и потрогал затылок, где наверняка уже набухала шишка. И в этот момент кудесник заметил стоявшего в стороне Малкиню. Так и впился в него взглядом.
– Что ж, теперь мне ясно, какой змей натравливает князя на хранителей его земли!
Его рука быстро коснулась амулетов на груди, когда Малкиня вдруг спокойно произнес:
– Колдовать против нас ты сегодня не будешь, Маланич.
Рука волхва тут же упала. Во взгляде появилась растерянность, почти испуг, но секунду спустя он глядел уже по-прежнему гневно и вызывающе.
– Хитер, сукин сын! Ах ты помет сорочиный...
– И ругаться тоже не позволяю.
Маланич вмиг замер на полуслове.
Князь Мал, выглядел озадаченным. Сел на ложе, расправил ночное одеяние на коленях, стал машинально разглаживать опушку на рукавах.
– Что здесь происходит, во имя всех богов?
Ему не спешили ответить. Повисла тишина, только чуть потрескивали фитили свечей в шандале да по-прежнему слышались завывания ветра за окном, легкий шорох от бьющей в ставень ледяной крупы.
Первым заговорил волхв Маланич:
– Ведаешь ли ты, князь, кого пригрел на своей груди? Предателя земли древлянской, того самого Малка, который пару лет назад погубил все наши планы, сойдясь с ведьмой во время великого чародейства. Из-за его предательства порушились наши замыслы, и древлянская земля все еще остается под ярмом Руси.
Мал только заморгал, переводя взгляд с одного волхва на другого.
– Так ли это, Малкиня?
– Малкиня? – хмыкнул Маланич. – Раньше он звался Малком. Слыхивал ли ты о таком, князь?
Князь поник головой. О том, что тогда произошло, он помнил. Как и то, чем едва не обернулся для него тот замысел волхвов, когда киевская дружина погубила воинственную нежить на Нечистом Болоте. Хорошо еще, что он в добрых отношениях со Свенельдом, а не то, упаси боги, наслал бы князь Игорь на древлян очередную рать, сжег бы селища и погубил бы людей, как встарь бывало. Один раз Малу уже пришлось такое пережить. Но если бы тогда у волхвов все вышло? Кто бы стоял над древлянами – он, князь Мал Древлянский, или кудесники, у кого оказалась бы вся сила? Князь всегда робел перед ними. Он чувствовал, как они наседают на него, как диктуют свою волю. А он даже водицы живой не мог у них выпросить.
Молчание князя затягивалось, и Маланич опять стал гневно упрекать Мала: дескать, отступил от служителей-волхвов, сошелся с изменником.
– Для кого он изменник, а для кого и нет. – вымолвил наконец князь. – Малкиня-то мне, верно, служит, никогда не укоряет и не поучает, как вы прежде делали. Представляю, кем бы я стал для вас, коли вы победили бы. Что со мной тогда сделали бы?
Лицо Маланича стало напряженным, даже темные глаза расширились, но он все же сказал:
– Мы правили бы древлянской землей, как встарь, когда совет волхвов стоял над князьями. А от тебя избавились бы, как от неспособного и недостойного. Скорее всего, услали бы куда-нибудь подальше.
От такой откровенности князь Мал опешил. Потом лицо его посуровело.
– Так уж я и недостоин, быть князем? За время, пока вас подле меня не бьшо, я сумел добиться расположения посадника Свенельда, он доверяет мне настолько, что даже оружие стал завозить для наших воинов. Я же помаленьку собираю отряды хоробров древлянских, обучаю их, набираю умельцев в военном деле. Да и с волынянами я военный договор заключил, с бужанами столковываюсь. И все о том, чтобы они поддержали меня силой меча, когда настанет час воспротивиться воле Киева и восстать. Так что не такой уж я и слабый, как вы думали. Я-то и князем по-настоящему сумел стать, когда от вашей опеки и указаний избавился.
В голосе Мала появилась властность, он встал, глядя снизу вверх на рослого Маланича, и в его осанке чувствовалась уверенность.
– Давно известен неписаный закон: волхвы хранят знания и силы, они служат богам и помогают людям своим умением; однако служители богов никогда не должны вмешиваться в мирские дела. А это как раз то, что вы хотели сделать и в чем потерпели неудачу. Зачем же ты явился, Маланич? Что хотел от меня?
Лицо волхва подергивалось от напряжения, но он продолжал отвечать:
– Мы хотели полностью подчинить тебя. Хотели сделать таким послушным, каким ты даже раньше не был. Власть твоя окрепла в последнее время, однако совет волхвов не устраивает, что нас – кудесников древлянских! – хотят низвести до положения простых помощников.
– Они приготовили для тебя, князь, зелье послушания, – вмешался, наконец, в разговор державшийся до этого в стороне Малкиня. – Ты бы стал их послушным холопом, Мал. И первое, что они хотели приказать тебе, это убить посадника Свенельда, перерезать его дружинников и начать войну с Русью.
– Да разве я и сам не подумываю выйти из русского союза? – махнул широким рукавом Мал. – Но только не время еще, нет пока сил у племени, чтобы князьям киевским противостоять. Вы, волхвы, из чащ своих, как волки, глядите, но понять, что и как, не можете. А еще...
Мал вдруг умолк, словно только сейчас что-то понял. Перевел взгляд с угрюмого Маланича на Малкиню:
– О каком зелье ты только что говорил, Малкиня?
– О том, которое я уничтожил в печи, оставив лишь малость для самого Маланича. И теперь он будет послушен тебе, князь, сделает все, что повелишь, ответит на все вопросы.
– Ах, ты... – хотел, видно, сказать что-то злое Маланич, но так и споткнулся на полуслове. Не мог он ругаться, как и повелел ему Малкиня. Вот и молчал, только силился что-то сказать, борясь сам с собой, даже лицо побагровело.
Князь Мал, заходил по комнате, машинально снял нагар со свечи.
– Вот что, Маланич! – Князь вздохнул, словно собираясь с духом. – Когда-то ты обещал принести мне живую и мертвую воду, но лишь после того, как у меня родится сын, наследник. Но сына у меня так и нет. Дочери – пожалуйста. Тринадцать их у меня, можно хоровод выстраивать. А сына как не было, так и нет. Не ваши ли это чары?
– Чары, – повторил Маланич, отстраненно глядя перед собой. Ему явно не хотелось даже под действием зелья послушания говорить все Малу, но тот стал настаивать, и Маланичу пришлось продолжить: – На тебя наложено семикратное заклятие, Мал: никакая женщина не понесет от тебя младенца мужского пола, кроме жены князя Игоря, Ольги Киевской. – И хохотнул злорадно. – Что, хорошо заклятие? Его теперь никто распутать не сможет. Так что, если хочешь наследника, мечтай теперь о жене Игоря, надейся на невозможное.
И волхв зашелся сухим недобрым смехом. Князь глядел на него во все глаза. Лицо его побледнело от ярости, он дрожал.
– Ты... гад ползучий! Ползи вон с глаз моих! Чтобы не смел в Искоростене больше показываться, чтобы ноги твоей тут не было!
Малкиня тут же подался вперед, бросился между князем и волхвом, но, когда Маланич начал кружиться и извиваться, только обреченно махнул рукой. Взглянул на Мала с укоризной.
– Зря это ты, князь, так погорячился.
А Мал, раскрыв рот, только глядел, как, продолжая извиваться, волхв Маланич стал стремительно уменьшаться. Мгновение – и темная гадюка заскользила по комнате, шмыгнула под створку дверей. Мал даже взвизгнул, вскочил на лавку, перевел ошарашенный взгляд на Малкиню. Тот развел руками.
– Ты ведь повелел ему стать гадом, вот он, послушный, и старается.
Ох, и разлютился же Мал! Соскочил с постели и, схватив со стола шандал со свечами, кинулся в коридор. Светил себе, топал ногой, словно желая раздавить гадюку, кричал всполошившимся охранникам, чтобы задавили гада, затоптали. Такой переполох поднял, что со стороны гостевых покоев даже посадник появился. Сонно глядя, спросил, что же это так непокойно сегодня в княжеском тереме.
– К князю гадюка в одрину заползла, – объяснил Малкиня. – Вот князь и хочет, чтобы ее уничтожили.
– Гадюка? – удивился Свенельд. – Да откуда же ей быть в такую пору? Зима на дворе, они все в спячке. Так что пригрезилось тебе это, друже Мал. Иди лучше проспись до рассвета. Утро вечера мудреннее.
И, сладко зевнув, посадник отправился восвояси.
В тереме еще гомонили, мелькали огни, когда тонкая темная змея нашла себе выход через отдушину и выбралась на крытую дерном кровлю княжеского терема. На нее сразу обрушился холодный зимний дождь вперемешку со снегом, обдало ветром. Змея заметалась, ища, где схорониться, но тот, кто был в ее обличье, заставил ползти.
Теремные постройки составляли своего рода отдельное городище в Искоростене. Хоромы были оплетены крытыми переходами, которые связывали их в единое целое. А за хоромами, как скромные слуги позади хозяина, тянулись теремные службы, стояли клети, поварни, вместительная ключарня на хитрых деревянных столбах. И все это тонуло во мраке и холоде.
Гадюке больше всего хотелось свернуться где-нибудь в укромном месте колечком и уснуть. Но она ползла. Пробиралась через деревянные брусья, скользила по обледенелым плахам, которыми был вымощен двор, огибала подернутые легким ледком лужи. Через ограду пробраться было сложнее всего, насилу нашла подгнившее бревно, проникла в узкую щель. Прочь, прочь отсюда, прочь из Искоростеня, где велено было больше не появляться. Ну и ляд с ним! Змея уползала, надеясь добраться до леса, туда, где три волхва-служителя остались ждать, чем окончится хождение волхва Маланича к князю.
Змея изо всех сил старалась не забыть, что прежде она тоже была волхвом. Если успеет доползти до своих, пока окончательно не забудет этого, – заклятие будет снято. И гадюка ползла, извиваясь тонким мускулистым телом, издавая шипение, когда увязала в мокром рыхлом снегу, студила кожу на льду и в холодных лужах. И этот ветер, и холод, и сырость...
В надвратной башне тускло светился огонь за слюдяным окошечком. Значит, почти выбралась. Дальше открытое пространство, обдуваемое обжигающим ветром, обдающее холодной влагой. Какая гадюка сможет такое вынести? Но эта продолжала упрямо ползти, пока не доползла до зарослей елей, заскользила по мощным корневищам туда, где в небольшой полуземлянке нашли пристанище ожидавшие Маланича служители.
Полуземлянка с обледенелой крышей темнела, как залегший между стволами медведь, выделялась горбатой кровлей. Но вот уже потянуло дымком. Теперь только пробраться через большую лужу перед входом, юркнуть в щель...
В полуземлянке было тепло. Рдела каменка в углу, вдоль земляных стен тянулись земляные же скамьи-лежанки, покрытые соломой и застеленные овчинами. На одной из них сидели в ряд три волхва – все в светлой одежде, длиннобородые, длинноволосые – шептали что-то, перебирая амулеты. Было полутемно, но взгляд чародеев угадывал каждую мелочь. Все трое мгновенно вскочили, когда на утрамбованном земляном полу появилась темная лента гадюки; змея встала на хвост, покачивая темной головкой, выпуская жало.
Один из служителей даже посохом замахнулся, метя в ползучую тварь, но другой успел перехватить его руку.
– Погоди! Неспроста это. А ну-ка, верный Пущ, ты у нас склонен разгонять наваждения, вот и попробуй.
Тот, кого назвали Пущом – крепкий длинноволосый дед с белой, заткнутой за пояс бородой, – не стал артачиться. Закрыл глаза, сцепил пальцы и начал быстрым шепотком говорить положенное заклятие. И, видать, гадюке только того и надо было, она изогнулась, даже подскочила, крутанувшись в воздухе, а потом вытянулась, стала меняться, чуть подрагивая и извиваясь, пока не превратилась в верховного волхва Маланича. Да только странным он был: руки прижимал к телу, а сам будто выворачивался весь, прямо ходуном ходил, непристойно вихляя бедрами и мотая из стороны в сторону головой. Глаза его были закрыты, лишь на миг приподнял веки, оглядел всех и пробормотал что-то, мол, добрался-таки, а потом на глазах у потрясенных служителей неожиданно лег наземь, свернулся калачиком и уснул.
Волхвы еще долго сидели и обсуждали случившееся, заботливо укрыв своего старшого шкурами. Поняли, что на него было направлено чародейство. Но как? Из древлянских кудесников Маланич лучше всех умел претворяться в кого угодно, да и других мог превращать мастерски. Но чтобы еще кто-то этим умением в совершенстве обладал, так чтобы самого чародея обратить... Только на следующий день, когда они тронулись в путь, Маланич вяло поведал о том, что произошло. Сам себя, оказывается, превратил Маланич, поддавшись приказу князя Мала. И превратил, видно, крепко, раз и после снятия заклятия вел себя очень странно: все норовил повилять бедрами да поизвиваться, хотя они уже шли по обжитым местам. Встречавшиеся по пути древляне, спешившие поприветствовать вещих кудесников, оторопело отступали при виде непотребно ведущего себя волхва. А то и вообще Маланич норовил свернуться калачиком и поспать. Только уговорами и увещеванием удавалось заставить его немного угомониться. Между собой волхвы говорили, что лучше бы где-то схорониться да выждать, пока Маланич от собственных чар полностью освободится. Однако, неожиданно приходя в себя и озираясь, Маланич начинал твердить, что ему надо уйти как можно дальше от Искоростеня. С горем пополам удалось добиться от него, что заговоренное на Священной Поляне зелье послушания ему пришлось испытать на себе. И ведь сильное какое оказалось зелье, если даже такой чародей, как Маланич, никак не мог избавиться от его действия.
Умевший снимать наваждение волхв Пущ пояснял:
– Ему надо испытать сильное потрясение, нечто такое, что выведет из покорности. Да как такого сонного встряхнешь? Чем поразишь? Что ж, давайте пока выполнять то, что раньше решили, пройдемся по большаку, ведущему в земли полян, поглядим, что там и как. Может, постепенно Маланич сам очнется, начнет соображать.