Несмотря на непогоду, большак был довольно многолюден. Снег опять перешел в дождь, и, если к ночи подмораживало, с утра снова все окутывалось мутной влажной пеленой, было сыро и серо. Снег лежал по обочинам грязными пластами, сливаясь с раскисшей грязью и прелыми листьями. Бредущий среди волхвов Маланич в полудреме сонно бубнил за ними заклинания, ограждавшие от ненастья. Хотя какие заклинания – толстые кожаные поршни, жирно смазанные салом, промокли в сыром снегу до меховых онучей, мелкий дождик намочил накинутую на голову длинную овчину. Но все равно волхвы шествовали степенно, важно опирались на посохи, сотворяли благословляющие знаки над кланяющимися древлянами.
"Одно неплохо, – думал Маланич, – что и этим псам киевским несладко отправляться в полюдье по такому ненастью будет".
Его вновь тянуло повихлять бедрами, но усилием воли он заставлял себя сдержаться, глядел по сторонам. Вот мимо промчался отряд верховых. Эти явно из пришлых полюдников. Их сытые кони – рослой киевской породы, под меховыми плащами тускло мерцают пластинчатые панцири, но на головах у многих вместо привычных шишаков обычные ушастые шапки, как у древлян. Ишь, переняли моду. Да и местные зачастую выряжались в киевские опушенные шапочки под сукном, на тулупы надевали плащи из мягкой кожи – тоже явно городской выделки, на ногах у тех, кто побогаче, – сапожки хазарского покроя, с загнутыми носами и раскрашенными каблучками.
Маланича раздражало такое смешение привозного и своего. Покон забывают древляне, зарятся на чужое. И торгуют с пришлыми, словно никогда не воевали, словно не с поработителями дело имеют!
На большаке уже не чувствовалось никакой былой вражды между полянами и древлянами. Через каждые две-три версты встречались погосты с постоялыми дворами, возле них было людно, толпились витязи в воинских доспехах, появлялись и ватаги охотников, привозили на возах товар, тут же начинали приторговывать с пришлыми купцами. Из-под стрех полюд-ных строений тянуло дымком, под навесами на высоких шестах располагались лотки, где раскладывали свой товар менялы и торговцы. Купцы выставляли рулоны тканей, горшки с узорами, цветные стеклянные бусы, а то и мешки с солью, всегда не хватавшей в этих лесах. Местные же несли на мену меха, сыры, среди торгующих крутилось немало древлянских баб и девок. Эти приносили на мену из своих убогих землянок то, что так ценилось в Киеве, – крашенину яркую, которую только древлянки умели делать, оберегая от чужих свои секреты, тесьму самых пестрых расцветок, искусно связанные пушистые шали из тонкого руна местных коз; торговались бойко, выменивая за свой товар пуговицы чеканные, иголки, яркие стеклянные украшения. Мужики, те торговали шкурками, но были и бортники, привозившие мед в липовых долбленках, предлагали резные поделки из дерева, а кто и крицы руды приносил, важно сговаривались о цене, запрашивая муку и пшено, белояровую пшеницу. И в торге словно забывалось, что они люди разных племен, нередко пиво вместе пили, а то и мед стоялый, отмечая удачные сделки. Там, глядишь, и скоморохи скакали, выделывали по лужам кренделя, били в бубны и напевали, веселя полудикий древлянский люд, зазывая в пляс под мелодичное сопение рожков и волынок. Да, шумно и многолюдно было на большаке, не то, что в заброшенных лесных древлянских селищах.
От подобного непотребного веселья у Маланича еще мрачнее на душе становилось. Ишь, как перед пришлыми древляне заискивают, улыбаются, девки местные хихикают с витязями русскими как со своими, мужики, сойдясь вместе с чужаками, азартно кричат, наблюдая за петушиными боями. И это гордые древляне, перед которыми прежде киевляне трепетали, опасаясь, пуще недорода, набегов воинственного племени! Чему радуются, если они все под рукой Киева, если их все равно подданными считают? Тут же... Порой и не разберешь, кто свой, а кто из русов, кто из пришлых на гостевом подворье заправляет, а кто из местных зазывает отдохнуть, поесть разваренной козлятины, отведать грибочков моченых, киселька ягодного хлебнуть.
К вечеру второго дня, когда дождь перешел в снег, срывавшийся тяжелыми мокрыми хлопьями, волхвы зашли погреться на один из постоялых дворов. Тут было людно, народ толпился вокруг выложенного камнем открытого очага, над которым темным жерлом выступал дымоход, сплетенный из ивовых прутьев и обмазанный глиной. Было дымно, в воздухе стояли запахи сырых шкур, людского духа, стряпни.
При появлении волхвов люди посторонились, многие кланялись. Тут уже было ясно, кто свой, а кто пришлый. Чужаки-то все в стороне держались, сумрачно поглядывая на волхвов, которые в этом краю все как один слывут кудесниками. Ну, а местные, наоборот, услужливы были, уступали лучшие места, а когда волхвы немного пообсохли и перекусили, некоторые стали просить поворожить, спрашивали, когда к ним заглянут ведуны, кого подлечат, с кого порчу снимут.
Пока Пущ и остальные вели негромкие разговоры, Маланич подремывал на скамье, накрывшись с головой мохнатой овчиной. И только недовольно заворчал, когда Пущ принялся его будить, трясти за плечо.
– Послушай, мудрый Маланич, тут парень один странное говорит. Дескать, ведьма у них в селище поселилась, да не простая, а такая, что и с нежитью знается, и ворожбу плетет могучую. Может, выслушаешь его?
Маланич, покряхтывая, поднялся, поправил на голове золоченый обруч.
– Чего тебе, юначе?
Стоявший перед ним парень мял в руках ушастую древлянскую шапку, однако глаз не опускал, даже бритый, как у варяга, подбородок вскинул вызывающе.
– Меня наш староста Стогнан снарядил в дорогу, строго-настрого велев отыскать ведунов-чародеев. Беда у нас.
Парень взглянул в сторону, словно недовольный тем, что к речам его с праздным любопытством прислушиваются постояльцы. А дело у него, похоже, и впрямь серьезное. Ишь, глазищами как зыркает.
Маланич накинул овчину и, кивнув в сторону завешанной дерюгой двери, вышел с просителем за порог. Шел, все еще позевывая и ежась от сырости, без особого интереса, только выполняя долг. Остальные волхвы продолжали негромкие беседы с постояльцами, лишь поглядывали изредка на занавешенную дверь. Каково же было их удивление, когда Маланич вернулся едва ли не бегом. Вид у него был встревоженный, глаза горели так, словно и не он все эти дни подремывал на ходу.
– Это она! Это ведьма! Собираемся немедленно!
Сырая ночь несла вязкий снег, обдавала стылым ветром. Волхвы удалялись от теплого подворья, еле поспевая за Маланичем, который даже не пожелал сесть на предложенную молодым древлянином лошадь, а торопливо шел рядом, не обращая внимания на оседавший на длинных волосах снег.
– Он назвал имя чародейки, – ответил Маланич скороговоркой на вопросы спутников. – И все, что он говорит, похоже на правду. Так что схлестнуться нам предстоит ни много, ни мало с самой Малфридой, которая, оказывается, нашла пристанище в чаще древлянской.
Глава 7
Сырой снег валил не переставая, ветер завывал, гнул и клонил деревья, порой слышался треск обломленных сучьев. А один раз прямо перед лошадкой Мокея тяжело рухнуло дерево, загородив проход.
– Не иначе как ведьма Малфрида наслала такое ненастье, – говорил волхвам Мокей-вдовий сын. – Не дает проклятая чародейка пробиться нам к селищу. Узнала, что беда ей грозит, вот и старается, отводит глаза. Когда такое было, чтобы я на привычной тропе начинал блукать и не мог найти кратчайшего пути?
Маланич хмуро покосился-на говорившего из-под надвинутой на самые глаза овчины. Ишь, зубы заговаривает, на Малфриду все пытается списать, будто та уже прознала, что ее волхвы разыскивают. Однако Маланич сам некогда обучал ведьму, потому хорошо знал, в чем она искусна, а в чем нет. Знал он и другое: многие ведуны могут предрекать судьбу другим, но даже самые могущественные не способны определить, что ждет их самих. Не под силу это и его бывшей ученице. Из всех, кого знал Маланич, только волхв Никлот мог предугадать собственное будущее, но где теперь этот Никлот? Исчез однажды, как и не бывало его. А вот Маланичу, чтобы узнать грядущее, пришлось обратиться к существу из иного мира. Неприятное осталось впечатление. Да и пальца на руке лишился... Но главное, Маланич все же узнал: его погибелью станет ведьма Малфрида. Однако Маланич был не так прост, чтобы подчиниться судьбе, будто вол, которого ведут на заклание в день приношения треб богам. И он сделает все, чтобы проклятая чародейка сгинула раньше его самого!
Холодный порыв ветра заставил его согнуться чуть не пополам.
– Эй, Мокей, долго ли нам еще блукать?
– Да как сказать... Вроде и знакомое это место, но, с другой стороны, вижу, что зашли мы не совсем туда, куда следовало. Зато недалеко отсюда есть охотничья заимка, может, стоит пока укрыться в ней и подождать до утра?
Так и решили. И хотя Маланич рвался избавиться от Малфриды, однако и он понимал: чтобы выполнить задуманное, действовать придется без спешки. Так что задержка в пути может сыграть им на руку.
На указанной молодым древлянином заимке было всего одно небольшое помещение без окон, с отверстием для дыма под стрехой кровли. Здесь давно никого не было, и в нос путникам сразу ударил запах земли, плесени и грязи. Однако в печке, как и положено, оставлены дрова, подтопка и береста. И пока Мокей возился, доставая из заплечного мешка огниво, Маланич легко зажег огонь движением руки.
– Чего так удивляешься, вдовий сын? Сам же сказывал, что одно время ходил в учениках у волхвов.
Мокей только отворачивался. Не говорить же им, что за неспособность свою и был он изгнан из чащ? Думать сейчас о том не хотелось. Думать не хотелось вообще. Усталость ли, сонная ли одурь или еще что навалилось на Мокея, но только он едва нашел в себе силы пристроить под навесом лошадь, задать ей овса, а потом еле дотащился до полатей. Рухнул на них, даже не развязав кушака на кожушке.
Через какое-то время Маланич спросил:
– Достаточно ли сильный сон наслал ты на него, Пущ?
И когда тот утвердительно кивнул, повернулся к своим спутникам.
– Ждать, когда этот олух найдет привычную дорогу, мы не станем. Сейчас в селищах Корочун отмечают, а это время, когда гасят огни и все волшебное удваивает свои силы. Этим нам надо воспользоваться. Ты, Шелот, обернешься филином и полетишь по округе...
– Да смогу ли я? Вон что творится под небесами богов! – Маланич хмуро взглянул на Шелота. Среди кудесников тот был самый молодой. Хотя слово "молодой" волхву вряд ли подходило. На вид Шелот был степенным кудесником, морщины избороздили чело, волосы наполовину в седине. Но волхвы пьют чародейскую воду, и, несмотря на годы, силы в них молодецкие. А возраст Шелота можно было определить только по волосам: они у Шелота были короче, чем у остальных, спускались немного ниже плеч, да и борода еще не выросла длинная. Зато он был наделен ведовской силой, и Маланич ему об этом напомнил. Сказал, что Шелот лучше других способен превращаться, к тому же и Маланич подсобит ему своим колдовством, да и время Корочуна сыграет им на pукy, а то, что ненастье... Так филин – птица сильная, в потемках хорошо видит, справится с полетом в ветреную погоду. Лететь же ему... Тут Маланич стал объяснять подробно. Сказал, что филину следует летать по округе, а как завидит какое-нибудь селище, пусть сядет возле хозяйских хлевов, обернется лаской и проникнет к скотине. И пусть нашлет на коров и коз хворь, вызовет падеж и не жалеет колдовского зелья, не скупится на заговоры. Падеж скота должен начаться не позже чем через день-два.
– А теперь самое главное, – вздохнул Маланич, медленно поглаживая беспалой рукой длинную белую бороду – Ты должен разыскать это селище Сладкий Источник и также вызвать там падеж скота, но потом нужно внимательно приглядеться к местности, а главное, найти ведьму по имени Малфрида. Ты, Шелот, был в Диком Лесу, когда Малфрида там обучалась, видел ее, так что сможешь узнать. Мы же будем ждать тебя здесь, сколько понадобится.
Мокей сладко похрапывал и не видел, как в непривычном синеватом сиянии изменился один из волхвов, как наклонился, будто ища что-то на земле, потом развел руки в стороны, и на них появилось рыжее оперенье, голова стала покрываться перьями, даже привычные для филинов перья-уши обозначились. Сияние стало ярче, а когда погасло – сидела перед волхвами обычная лесная птица, гукала, клекотала, вращая во все стороны головой с изогнутым плоским клювом-носом, зыркала желтыми глазищами. Потом Пущ приоткрыл створку двери, и филин, захлопав крыльями, полетел в ночь.
Когда на другой день Мокей протер глаза и, позевывая, вышел за порог, в лесу было почти тихо. Летел легкий снежок, низко нависало тяжелое от туч небо.
– А где еще один из ваших? – поинтересовался Мокей у волхвов.
Его не удостоили ответом. Волхвы сидели строгие, застывшие, только чуть перебирали амулеты у поясов. Мокей скоро понял, что кудесники теперь не очень-то и рвутся в дорогу, и вышел поглядеть на своего коня, задать ему новую порцию корма. Что теперь? Оставалось ждать, когда волхвы изъявят свою волю. А пока Мокей достал из сумы вяленого мяса, нарезал тонко и положил несколько кусков перед служителями. Но те даже не глянули. Только немного позже достали какого-то толченого порошка, пожевали горсточку. В землянке даже запахло ягодами и летом, но на мясо ни один из них по-прежнему не взглянул.
Мокей знал, что волхвов лучше не тревожить, когда они в таком отрешенном состоянии. Вот и сидел тихо в стороне, жевал мясо и думал о своем. О Малфриде думал. Все не мог простить ей того, как бросила его о стену. Сильная, сука! Да как она посмела!.. Как вообще баба смеет наказывать мужчину! И Мокей ощущал, как вместо прежнего приятного теплого чувства в нем растет совсем иное. Ненависть. И чего, спрашивается, эти длиннобородые тянут? Малфрида ведь может что-то учуять, может погадать и узнать, что ее ищут. Ведь она и раньше избегала чародеев. Простя рассказывала, как при первой встрече с Малфридой та перво-наперво поинтересовалась, часто ли в Сладком Источнике бывают волхвы. И, узнав, что уже давно их не видывали, и никто не ожидает в ближайшее время, сразу решила идти к селищу. Напросилась в род. Тварь темная! И как он только мог любить такую?
Волхвы по-прежнему сидели в трансе. День, второй, третий. Ни по нужде выйти им не требовалось, ни подкрепиться, как следует, ни поспать. Мокей же совсем извелся от безделья. Даже не верится, что когда-то он мог желать стать одним из них. Нет, с простыми людьми все же интереснее, веселее. Сейчас в селищах наступление нового солнцеворота отмечают, сытно едят, поют песни, ходят по родам, сговариваются насчет свадеб. Учко, небось, извел Стогнана просьбами назначить свадьбу с Малфридой. Да только будут ему вместо свадебного пира похороны. Не пощадят волхвы чародейку. Это уж как боги святы!
А еще Мокей припомнил, как Стогнан обещал ему услать Учко по какому-то делу вскоре после Корочуна. Видать, чтобы тот повременил со свадьбой. Какое дело для Учко найдет староста, Мокей не ведал. Главное, чтобы тот возле Малфриды своей не околачивался. А то они еще того... Мокей ведь помнил, какой была Малфрида, когда вдруг ей любиться с ним захотелось. И как представил, что чародейка такой же будет и с Учко, его начинала душить холодная злоба. Ну, ништо. Он свое дело сделает, так что не долго им миловаться. Мокей сумеет посчитаться с ведьмой за все унижения. О том же, как Малфрида выхаживала его после укуса оборотня, он и не вспоминал.
Снег, шедший все эти дни, наконец, прекратился, стало подмораживать. Лошадка Мокея, словно за один день вдруг покрылась пушистой бурой шерстью, точно мхом. И застоялась, видимо. Как объяснить иначе ее беспокойство, то, что под вечер она вдруг стала рваться на привязи, ржать, фыркать испуганно. Волка почуяла, что ли? Мокей вышел ее успокоить, но она все равно храпела и трясла головой. И тут Мокей неожиданно увидел сидевшего недалеко на суку большого филина. Тот вращал головой, клекотал громко. Лошадь так и рванулась в сторону, заржала. У низкого входа в землянку показался главный волхв. Что он тут главный, Мокей понял давно. Как и то, что он считается с двумя другими, а третий волхв – вроде прислуги. Потому Мокей и сам не больно приглядывался к нему. Но сейчас именно этот третий, незначительный, позвал в землянку Мокея.
– Иди-ка, хлопче, передохни.
– От чего же передохнуть? Что я, лес валил?
Но неожиданно послушно пошел. Как входил, еще помнил, а как укладывался, совсем забыл. Просто рухнул, и сон сразу накрыл его. И не мог Мокей видеть, как филин неожиданно обернулся в отсутствовавшего чародея, вошел в избу следом за Маланичем, сел на лавку, с удовольствием приняв из рук волхвов пахнущий ягодами и травами порошок, пожевал.
– Ты как будто и не сильно притомился, Шелот, – заметил Маланич, вглядываясь в довольное лицо волхва, в его задорно поблескивающие глаза. – Неужто нашел неизвестный нам источник чародейской воды?
Тот даже хохотнул.
– Не торопи, Маланич, обо всем сейчас поведаю без утайки, но по порядку.
Сначала он рассказал, как наслал падеж на окрестный скот, потом, как разыскал селище Сладкий Источник. И тут началось самое неожиданное. Не смог он колдовать среди строений селища, больше того – сам того не желая, вдруг обернулся в волхва. Не будь ночь такой темной, его бы обнаружить смогли, так что пришлось обходить селение, прячась в зарослях. И тут он увидел, что развеивает чародейство в округе. Крест.
Оказалось, что за одной избой расположена могила христианина, старая такая могилка, но ухоженная, и крест на ней стоит прямо, не покосился.
– Могила христианина! – даже подскочили волхвы. – Да кто же позволил такому в древлянском краю? Кто посмел схоронить его в наших чащах?
Они покосились в сторону спавшего Мокея, стали ругать его. Мол, ведет за собой, а то, что в селении христиане, словом не обмолвился.
– Но я еще кое-что приглядел, – продолжил Шелот, однако Маланич его перебил.
– Малфриду ты хоть видел? Та ли это ведьма?
– Она, – убежденно кивнул Шелот. – Я отыскал ее избушку, даже видел, как ведьма выходила из дверей, с псом своим играла. Она немного изменилась, в осанке прибавилось уверенности, взгляд стал более проницательным. Мне почти в снег пришлось вжаться, чтобы она меня не заметила, но то, что это она, готов поклясться своей ведовской силой.
– Не клянись. Особенно после того, как подле креста побывал.
Но Шелот только отмахнулся.
– Все дело в том, что уже после встречи с Малфридой я стал, как ты и велел, Маланич, обшаривать округу. И вышел к тому сладкому источнику, от которого селение взяло свое название Вода там и впрямь чудесная, но не чародейская, скорее, целебная и бодрящая. Зато я иное почувствовал. Там место выхода силы из земли. Да такое, о котором никто прежде не знал. Новое, значит, место, но столько там мощи, что я быстро пополнил угасшее было чародейство. Смог легко опять превратиться в филина и полететь к вам.