- Что-то не так, - сокрушенно говорил он Упряму. - Вложил я его в ножны, а они возьми да разлетись! Стал рукоять накладывать - ан меч-то только плашмя лежит, чуть лезвием верстака коснулся - и кон верстаку. Надвое! В землю острием не упрешь - пронзает землю-матушку, на всю длину уходит, только рукоятью за края держится… и то - в две стороны по землице трещинки идут. Едва успел я его подхватить, а так и ушел бы в Мир Исподний.
- Да все правильно, - успокоил его Упрям, сам отнюдь не чувствовавший спокойствия. Вот и еще одно дело свалилось, как его до ума доводить, неясно, а чтобы думать - времени нет. - Наум-то, слышал ведь, совсем хворый лежит, а собирался ведь зайти к тебе…
- Так ведь уже все сделано, - пожал плечами Твердята, - Осталось рукоять приладить, чародейства тут не требуется, одним уменьем всегда обходились. Вот я и не помыслил даже… Ну да ладно, а ты сам-то знаешь, что с ним делать теперь?
- Другие ножны есть? - спросил Упрям, надеясь, что это будет воспринято как удовлетворительный ответ.
- Мерка обычная - два локтя, запас у нас всегда имеется. Только для князя мы и ножны заказывали богатые, красота… и вдрызг.
- Ножны зачаровать надо, - пояснил Упрям, - Разве Наум не говорил тебе, из чего настой для последней закалки сделан? Из разрыв-травы.
- Охти ж, правда! - воскликнул кузнец. - Так вот в чем дело!
- Именно. Теперь сталь разрывает все, до чего коснется лезвие. И все, что обхватит его со всех сторон - как ножны или земля.
- Саму землю-матушку превозмогает… - зашебуршилисъ находившиеся поблизости ученики и помощники, а Глуба сотворил священный знак, от зла обороняющий.
- А то! Всякая трава, как и всякая жизнь, дар земли, ее силу в себе несет, - растолковал Упрям. - Ну что же, давайте мне и меч, и ножны - отвезу в башню, подколдую на досуге.
- Когда ж тебе досуг будет? - осведомился Твердята. - Завтра дарить собирались. Колдуй сразу здесь.
- А ты знаешь, сколько у меня дел - и все до завтра! - возмутился Упрям. - И все по княжьему указу, да еще Наума вытас… выхаживать! Так что ничего не обещаю.
- Все-таки поторопись. А Науму - низкий поклон от артели и здоровья доброго пожелание.
- И вам того же, - ответил Упрям.
Взял меч за наспех обмотанную вервием рукоять, в другую руку - принесенные Глубой ножны и собрался уже идти, как Твердята задержал:
- Постой-ка… Знаешь, не дело это. Князю княжьи ножны подобают. - Взяв стоявший на коробе ларец, он подошел к Упряму и открыл его - внутри лежали крупные золотые монеты. - Моя вина - моя мошна, сейчас отсыплем полконя, ты по дороге заверни к Сухоруку-краснодеревщику, закажи другие ножны. Объясни все как есть… а я, понимаешь, не смогу ему в глаза смотреть. Он ведь всегда с душой работает, такая лепота была, а я ее…
- Да некогда мне, Твердята, уж извини. Отправь кого из младших… Эй, погоди-ка! А откуда у тебя это золото?
- Что значит "откуда"? - Твердята непроизвольно отступил на шаг, захлопывая крышку, - Оттуда же, откуда у всех честных людей - от рук рабочих. Ты это, малый, брось!
- Нет, погоди, ты неправильно понял, - поспешно заверил Упрям. - Я про сами монеты говорю - это же ромейская чеканка. Бургундская, верно?
- Иди-ка ты, малый, с добром, - нахмурился Твердята. - Не ведаю, чья чеканка, да и все равно мне - золото хорошее, Червонное, получено честно.
- Да я и не сомневаюсь, я тебе не боярская дума, чтобы с глупыми расспросами приставать. Но тут дело другое. Понимаешь, такое же золото у… у одних лиходеев на днях обнаружили.
Твердята, окончательно потемнев лицом, решительно отставил ларец.
- Послушай, Упрям! Я чародея нашего уважаю и тебя уважать бы должен, но и ты не забывайся. Ты ко мне в дом пришел, изволь не оскорблять хозяев. Ты ведь из княжьего терема к нам - уж не от бояр ли? Упросили они тебя поклеп на артель возвести? Лиходеев каких-то к нам привязать? Не выйдет!
Артелью Твердяты вся Твердь гордилась. Ее изделиями и себя радовали, и гостей иноземных удивляли. Однако за кажущимся ладом шла непрерывная тихая борьба. Отношения между артелью и боярской думой всегда были натянутыми: многие бояре не желали соглашаться с освобождением ее от податей, нашептывали Велиславу без устали, что он-де в те годы молод был, горяч, отважен, да не умудрен, что теперь вот под стенами Дивного воровство процветает… Казнокрадов князь, лютовать никогда не любивший, ловил словно по распорядку, на лобное место по одному ежегодно и чуть ли не в один и тот же день отправлял. Наверное, стоило пожестче с ними обходиться, ибо казнокрады, хоть и не распоясывались, переводиться тоже не собирались. Наум, рассказывая Упряму о тихих, но жарких спорах вокруг кузницы, прибавлял: слишком хорошо видно, что кое-кто из бояр надеется нагреть руки на податях с артели. А вот кто? Не разберешь. Потому что голоса, звучавшие громче всех, принадлежали людям наиболее честным, заведомо не о своем кармане пекущимся - им-то как раз по совести обидно было, что самый богатый завод Дивного казну не уважает. Осторожные же и опасные шепотки расползались из-за их спин.
Никакие сомнения, однако, ни на что не могли повлиять: слово князем сказано - значит, пребудет нерушимо. А вот оговор… Этого Твердята вполне мог опасаться.
- Да пойми, - вскричал Упрям, - я тебе сущую правду говорю! Я-то в честность твою верю, а вот бояре - поверят ли?
- А мне все едино! - ответил Твердята. - Коли правду поведал, сегодня же все золотишко переплавим. А ну-ка, ребята, к наковальне, огонь раздувайте! Сейчас браслеты делать станем.
- Твердята, не горячись, али не слышишь меня? Переплавишь золото - на нем след потеряется. После и Наум ничего не докажет, не выведает, кто его когда в руках держал. А злодейство было немалое. Так что, дай срок, сам Велислав Радивоич захочет правду узнать. Что тогда скажут, если станет известно, что ты эти монеты в переплавку отправил?
Кузнец остановил учеников и почесал ершистую, в подпалинах бороду.
- Ладно, убедил для первости. Но обещать я тебе тоже ничего не буду, взойдет на ум хотение - переплавлю. А пока слушай. Эти монеты сегодня венды оставили. Навалили в кузню - не продыхнуть, а всего-то человек шесть их было. Но взбудораженные все: галдят, ровно на ежа сели, а кто подложил - не знают. Однако же мне эти люди знакомы, точно скажу: все из посольства вендского. Навалили, стало быть, и галдят: к нам-де прынц наш едет, а мы, мол, подарков не заготовили. Продай что есть. Мои ребята в смех: что ж, говорят, раньше-то не пришли, ничего не заказали? Проспали никак? А они в ответ: мол, хотим Лоуха - это прынца ихнего так кличут - удивить не редкостями, а обыденностями. Хотим, чтоб Лоух наш Словень не извне, а изнутри ощутил, вещи увидел, какие и боярам, и люду простому доступны. Ну а нам-то что? Платят звонким золотом - и ладно. Выбирай! И пошли венды подметать кузню. Ножи, подковы, узорочье - без разбору. Теперь на ярмарке, почитай, делать нечего, все запасы с ними ушли. Вот откуда
- Ясно, - пробормотал Упрям.
Вишь ты как! Торопились, даже подсылов не приготовили, чтоб след замести. А откуда проведали? Хотя вроде Буян говорил, что загадочный Хозяин (как пить дать, Бурезов!) с орком и оборотнем что-то про деньги говорил - понятно теперь, про какие. Уходили с Иноземного подворья и велели послам вендским как можно больше и скорее денег по городу растолкать. А может, только с артелью и связались. Бурезов-то во все эти дела вполне посвящен хорошо понимает: коли до разбирательства дело дойдет, бояре не упустят случая артель очернить.
И ведь получится у них! Кузнец - он кто? Кузнец всегда колдун. Добрый, но все же не такой, как остальные люди. Гнать его - боги упаси, в гости звать - всегда пожалуйста, но самому навязываться… исключительно по делу. Не случайно же не только в Словени, во всем свете белом, во всех народах кузни наособицу стоят. И в городах - либо за стенами, либо на стыке улиц и концов, на "ничейной" земле, как ни мало ее в городах. Простой люд кузнецу верит, но понимать не спешит. И сыграть на этом можно. Точь-в-точь, как Наума очернили. Ведь только благо творил, а в трудный час даже князь медлит, не спешит на защиту встать. Так же и с артелью будет.
Докажут ли кузнецы, что бургундские монеты ими только сегодня получены? Поклянутся, но если венды накупленный хлам Великому Дону подарят на стремнине (или проще - скажут, что не в один день все приобреталось), так и останется клятва против клятвы. Князь может назначить Суд богов, но скорее того же Бурезова попросит почаровать и определить, через чьи руки монеты проходили. И соврет Бурезов. А чародеи Суду богов не подлежат…
Впрочем, остается еще Светорад - для князя его слово весомо. Ага, вот лазейка! Завтра нужно будет так все повернуть, чтобы ладожане сразу помогли с разбирательством.
- Малый, ты, часом, не заснул?
- Да вот думаю… Конечно, запретить я тебе ничего не могу. Венды от барахлишка наверняка уже избавились, чтоб сказать: не было такого дела, в разное время за мелочь платили кузнецам. Чем все обернется, я пока не ведаю. Коли забоишься, Твердята, расплавишь золото, что я сделаю? Только помни: этим и ты поможешь правду сокрыть. Бояре артели не враги, а может статься, что и венды не врагами окажутся. Истинный враг тот, кто и бояр, и вендов в своих целях использовать готов. Так-то… сам решай, Твердята.
- Темны слова твои. О том говоришь, чего не ведаю, да еще и решать советуешь.
- А большего сказать не могу. Одно верно: князь правду узнать захочет, и уж чем смогу, тем помогу ему. А монеты бургундские в том деле полезными оказаться могут.
Твердята помолчал, гладя бороду, потом решился:
- Вот что. Возьми несколько монет, на случай, если чаровать над ними Наум захочет. Но насчет остального… Я просто обожду. Сам погляжу, как дело покатится. Если что - не обессудь, переплавлю. А нет - все перед княжьим судом вывалю. И то - всей артелью решать будем.
* * *
Родная башня встретила Упряма руганью и тягостными стонами. Неяда с Карасем напряглись, потянулись к мечам, ученик чародея поудобнее перехватил разорви-клинок, который всю дорогу вез в руке.
- Отбой! - вяло махнул им проковылявший навстречу Лас. Левый глаз у него был перевязан, правая нога, распухшая - даже через штанину видно - не гнулась. - Помогите ребят в дом занести и дуйте к Болеславу за сменой.
- Что здесь произошло? - соскакивая с Ветерка, воскликнул Упрям. - Кто напал?
- Да никто не напал пока что, и на том хвала Перуну.
- Сами, что ли? - оторопел Неяда.
Лас поманил их за собой на задний двор. Там, у колодца, прижавшись друг к другу, как мокрые мыши, стенали семеро дружинников. Распухшие, покрытые сыпью, с заплывшими слезящимися глазами, местами наспех перевязанные стойким десятником.
- Вот, - мрачно сообщил Лас, указывая пальцем.
- Вы что, в крапиву полезли? - догадался Упрям.
- Это теперь крапивой называется? Ладно, леший с ней, пусть будет крапивой. Мы ее скосить решили.
- Зачем? - моргнул Упрям.
- Для удобства. Ночь скоро, а из окон только та сторона хорошо просматривается. Здесь нужно трех человек ставить: На передний двор, у овина и у колодца. А ежели траву скосить, двоих хватит - от того угла и на задний двор и на передний глядеть можно, и дозорные друг друга из виду не потеряют, - принялся объяснять Лас. - Сплошное удобство. Ну а потом глядим - травка-то какая-то странная не бывает такой на свете. Решили - всю не тронем, так уголок примнем, чтобы, если махнет супостат через забор, близко все же не подобрался. Вот… подступили к ней, значит… - Лас страдальчески вздохнул.
- А она вас… - подсказал Упрям.
- Вчистую! Жжется с двух-трех шагов, не ждет, когда к ней потянешься. И все в лицо, в глаза норовит. Мы навалились, угол этот взялись топтать. А она… из коробочек пыльцой как двинет! И мы чихать стали. Да как! Чуть носы не оторвались, чуть мозги не повысмаркивали!.. Уши отстегивались, верь не верь! И жжет, и кропит… Двое выползли кое-как, один своим оружием порезался. Хват, чихаючи, на стену налетел, рухнул как подкошенный. Прыгун его вытащил - и задыхаться стал, так ему шею обожгло. До колодца уже я их нес, ногу подвернул. Потом с теми, кто еще мог шагать, стали Ослуха выносить, глядим, а травка стеблями его оплела и к себе тянет! Отбили…
Утомленный рассказом, Лас присел на край колодезного сруба, зачерпнул воды из ведра и со стоном побрызгал на глазную повязку.
- Моя вина, - вздохнул Упрям.
- Что ты сказал? - встрепенулся Лас.
- Я говорю: сейчас перенесем вас. Ребята, - обратился он к сопровождавшим его дружинникам, - вы своих заносите, а я побегу лекарства готовить.
- А сумеешь ты с этой заразой управиться? - усомнился десятник.
- Именно что с этой - с этой управлюсь!
Действительно, уж он-то знал, как лечиться после боев с крапивой. Правда, лекарем всегда выступал Наум, но это не помешало Упряму назубок запомнить все мази и снадобья.
Последним дружинники занесли Ласа - сам десятник так настоял. Укусы коварной крапивы вызывали временную слепоту, опухоли, жар, почесуху, ломоту, головокружение, тошноту, вялость, зуд, насморк, икоту, а иногда даже слабили. То есть основательно отравляли жизнь и при отсутствии должной помощи, пожалуй, могли свести в могилу. Но, видимо, было у крапивы какое-то чувство меры: не только смертельный исход, но даже и серьезная болезнь ни одному дружиннику не грозили. Убегался Упрям, конечно. Каждому по ложке трех видов снадобий, каждому мази, примочки… Зато, когда он взялся за Ласа, первому из болезных - Ослуху, уже полегчало.
- В город-то скакать? - решил уточнить Неяда.
- Не нужно, - мотнул головой Упрям, натирая мазью распухшую лодыжку десятника. - Через час все на ногах будут. По-настоящему только Ласу не повезло.
И правда - обещанного часа не прошло, а дружинники, оклемавшись, уже обсуждали необычную битву. Неяду и Карася (хотя последний, по общему мнению десятка, готовить сроду не умел) отправили на кухню за чем-нибудь съестным - яд крапивы вызвал у всех зверское чувство голода.
Когда Карась с Неядой внесли котелок с кашей, Упрям взялся помогать им накладывать кушанье в чашки.
- Да что ты, малый, брось, сами управимся, не возгривцы, чай! - удивился Карась.
- Это я вину заглаживаю, - пояснил Упрям. - Сейчас еще бражки всем налью.
Дружинники радостно завозились, но Лас, хоть и слабым голосом, решительно пресек вольности:
- Но-но, вы как дозор нести собрались? По чарке на брата - и хорош.
А Карась полюбопытствовал:
- В чем же вина, Упрям?
- Крапива, - ответил тот. - Я должен был вас предупредить. Это… моя крапива.
- Твоя? Сам, что ли, вырастил? - спросил десятник.
- Ну да, можно и так сказать.
- Для чего же?
- А разве не видно? - нашелся Упрям. - Для охраны заднего двора и вывел.
Дружинники переглянулись:
- Что ж, полезная травка, если так подумать. Забористо кусает! Да что ж, нет разве другой охранной магии? И неужто часто к чародею воры ходят?
- Магии хватает, - отвечал Упрям. - Да ведь колдуны черные на каждую волшебную стражу волшебный взлом норовят подыскать. Вот и приходится все время что-то новое придумывать. Я вот, выходит, крапиву придумал. И во дворе неприметна, и кусает, сами говорите, зло.
- Толково придумано, - с видом знатоков закивали дружинники.
- Толково, - буркнул Лас. - А своих от чужих твоя крапива отличать не умеет?
- Пока нет, - развел руками Упрям. - Потому и винюсь. Мы-то с Наумом привыкли.
- Ладно, - решил Лас. - Исправил беду - значит, уже невиновен. Хотя, подоспей ты чуть позже…
Договаривать он не стал, взял ложку и принялся наворачивать кашу.
- Упрям, - подкатил к ученику чародея Карась и, отведя в сторону, тихо заговорил: - Я пару бояр знаю, что никому не доверяют и воров боятся до ужаса. Им пущей нет радости, как новый засов на ворота приладить или нового пса на цепь посадить. Давай я с ними сторгуюсь, продадим семена твоей крапивы, прибыль пополам.
- Да ты что, Карась, - махнул обеими руками Упрям. - Рано ее использовать, еще работать и работать! Чтоб своих и чужих, чтоб и зимой, и летом, и вообще…
- Так вот и придумка: лето впереди, пущай растет на боярских подворьях, а к осени новые семена продадим, скажем, зимние. Потом, к весне, еще - уже, например, крапивы, которая своих-чужих различает. Думай, голова!
- Карась, это же нечестно.
- Зато выгодно - в одно место один товар трижды продать. И почему, собственно, нечестно? Ты работаешь - и по мере того, как достигаются успехи, в карман денежки текут.
- Карась! - окликнул его Лас из-за стола. - Ты что там, опять?
- Нет, что ты, Лас, как мог подумать? - сделал Карась настолько честное лицо, что сразу же стало ясно: да, именно сейчас он со своими полукупеческими обдиральными выдумками - опять.
Разорви-клинок все это время лежал на лавке у стены, плашмя, как и было наказано Твердятой. Отужинав и подробив - во искупление вины - с мытьем посуды, Упрям взял его и вышел на задний двор.
Тянуло из-под сгущавшихся туч свежим ветерком. Крапива мягко волновалась под его порывами. Грозен разорви-клинок, умелыми руками выкован, сильными чарами напоен. Не запутается, не застрянет… Но магия не своя. Нет, нельзя. Наум сказал, чтоб извести крапиву только чарами - не уточнил, чьими, но ведь ежу понятно, что своими. Чары - дело тонкое, мухлежа не любят.
На глаза попался поблескивающий в крапиве железный предмет - пряжка с орочьего пояса.
- Что же встал, герой? - послышался за спиной голос Ласа.
Десятник вышел из башни незаметно, присел на заднее крыльцо и стал разминать постепенно отходившую ногу.
- Жалко своего творения?
- Жалко, - кивнул Упрям. - И вообще, зачем отдельного человека ставить? Через крапиву все равно никто не пройдет.
- Не знаю, не знаю. Мы ведь топтать ее пошли, а пока по другим делам мимо шастали - ничего.
Упрям показал ему орочью пряжку:
- Видишь? Вчера днем один супостат залез в нее - тоже навряд ли косить. И вот что от него осталось. А вас она только пугнула. Так что, думается мне, есть в ней разумение своих от чужих отличать.
- Ну, коли так… Пускай растет. Поставлю лишнего человека для верности, и ладно.
- Поставь, Лас. Ты сам-то как?
- Отпускает.
- Как дозорных выставишь, еще раз помажь лодыжку и полежи с полчаса. Все пройдет. Ну, оставляю вам хозяйство, а мне готовиться нужно. Завтра нелегкий день.
Упрям поднялся в читальню, проверил, плотно ли закрыты ставни, держатся ли чары. В том, что день будет нелегким, он не сомневался ни капли, и, словно в пику необходимости и лучшим намерениям, усталость вдруг накатила волной. Помешкав, он спустился вниз и попросил подвернувшегося Ослуха разбудить его сразу после заката, а сам, положив волшебный меч на стол в своей спальне улегся на кровать - не раздеваясь, как и вчера, - и уснул.
Как выяснилось позже, решение вздремнуть было очень разумным.