- Два-три, я думаю, - сказал Невдогад. - А, скорее всего - ни одного. Их-то звать еще более хлопотно, чем разбойный люд. Почти наверняка вся угорская нелюдь днем здесь полегла.
- Либо враг разбил отряд на две части. Значит, ждем еще шестерых.
- Ну почему так много? Это ты, брат, лишку хватил. Давай хотя бы четверых!
- Но мы же готовимся к худшему. Ну ладно, уговорил, возьмем пятерку.
- Возьмем… - Голос Невдогада звучал уже далеко не так уверенно. - Кто еще?
- Я боюсь, что кто-то из бояр мог с ворогом снюхаться, - признался Упрям. - Тогда он своих людей отправит.
Исключено. Во-первых, из знатных бояр некому, все приближенные батюшки князя - люди проверенные. А если даже и пошел, кто на предательство, подставляться не станет. Да и прислужники - не все же дураки, хоть один, да выдаст мерзоту продажную.
- Тогда остается магия, - сказал Упрям. - Наш враг ею владеет, а значит, всякое может быть. Мороки, умертвия, да хоть нави… в любом количестве.
- От них ты защитишься?
Постараюсь.
Разговор скис. Вот и польза от разума, от ожиданий худшего. Испорченное настроение и ни проблеска надежды.
Оставалось только идти в город и сознаваться во всем Болеславу. Однако что-то внутри противилось такому решению.
- Да, спрятаться за стенами кремля было бы надежно, - согласился Невдогад, когда ученик чародея все же поделился с ним сомнениями. - Но и враг затаится, и мы просто ничего не узнаем о нем.
- А главное, - сказал Упрям, - я не хочу оставлять башню. Что, если Наум вернется, когда за ним придут? А меня не будет рядом… Вот только боюсь, что толку от меня будет немного против такой-то орды.
- Не нужно себя запугивать, - взбодрился Невдогад. - Этакое войско самому большому ловкачу собрать не по силам. И, как ты верно сказал, мы их ждем. Значит, так сделаем: ставни запрем, одну оставим как бы сломанной. Полезут, стало быть, именно в это окно и в дверь.
- А еще через черный ход, - добавил Упрям. - А еще по крышам пристроек и через окно на второе жилье. Нет, дружище, в своем доме я обороной править буду. Взойдем наверх и там засядем. Коли враги летать не умеют, там и сами, если прижмут, по воздуху уйдем, - в кои-то веки забывчивость оказалась полезной: котел так и стоял, готовый к новым полетам. - Я встану на вершине всхода, справа Буян будет, а ты - за перильцами…
- Ну вот еще! Мне слева встать надо.
- Забыл свое слово? - посуровел Упрям. - Встанешь там, где я скажу. Всход мой! Если случится так, что по воздуху в окна залезут - тогда ладно, дерись, где сочтешь нужным, а иначе - мое место можешь занять, только если меня ранят, - слово "убьют" как-то даже на язык не взошло, хотя думал Упрям именно об этом. - Видел же, как всход устроен: перильцами огражден и узок, больше одного человека по нему враз не пройдет. Зато, пока один сражается, второй третьему плечи подставит, и тот перильца-то перемахнет. Вот его и рази. И еще я тебе кое-что дам.
Невдогад понимающе покивал, а потом, оглядевшись вокруг, чуть не воскликнул:
- Так разворотят же все негодяи. Еще, поди, и пожар учинят.
- Попытаются, как пить дать, - согласился Упрям. - Только это уж им точно не удастся. Ты не перебивай, ты дальше слушай, что у меня на уме…
* * *
К тому времени как Упрям изложил все нехитрые, как сам он понимал, соображения, Невдогад уже смотрел на него с трепетом, как ополченец на прославленного полководца. Неожиданно от умного вроде бы парня, но… приятно, леший побери!
Подготовка к бою отняла время до темноты. Готовились так основательно, что под конец Упрям уже внушил себе: ждать врага следует самое большее через час. Сна у обоих, понятное дело, не было ни в одном глазу.
Каково же было удивление Упряма, когда, выйдя напоследок во двор, он услышал на дороге стук копыт одинокого коня! Никто из горожан в столь поздний час уже не стал бы тревожить чародея. Неужели главный ворог самолично пожаловал? Как он должен быть уверен в себе…
- Невдогад! - громко шепнул он.
- А? - высунулся тот из дверей.
- Поднимись наверх. Если со мной что случится, сиди тихо. У тебя будет только один удар. И ни слова поперек! Ты обещал.
Невдогад помедлил, рванулся в глубь башни, вернулся. Губы его дрожали. Однако Упрям на него уже не смотрел, и он, сглотнув комок в горле, побежал в чаровальню.
Копыта отбили дробь и затихли. Раздался сухой, тревожный в душистой темноте майской ночи стук подвешенного к воротам деревянного молотка. Ученик чародея медленно приблизился и спросил:
- Кого там нелегкая принесла?
Голос предательски дрогнул, но вроде бы не сильно. Он сомкнул пальцы на рукояти меча…
- Свои. Открывай, малый.
Упрям ушам своим не поверил. Не может быть!..
- Ну, чего ждешь? Али забоялся? Без Наума уже и норов растерял? Я это, я. Велислав.
- Князь-батюшка?
Будь что будет, Упрям откинул засов. Человек на неприметном сером мерине был наглухо закутан в плащ, но, едва въехав на двор, сбросил накидку с головы, и сомнений не осталось - сам повелитель Тверди посетил башню.
- Не ждал, малый? Понимаю. Ворота прикрой, а вместе с ними и рот. Идем, поговорить нам нужно. Коня не расседлывай, я ненадолго.
И, спешившись, он уверенно шагнул на крыльцо.
Затворившись, Упрям вбежал в горницу. Князь уже повесил плащ на деревянный гвоздь и поджидал его, сидя за столом.
- Второй раз советую, отрок: рот закрой. Да не стой столбом, лучше дай напиться.
- М-меду?
- Уважь.
Упрям поднес ковшик. Уже много позже он сообразил, что князь заставил его бегать за питьем, чтобы дать время прийти в себя.
- Садись подле и слушай внимательно. Я сейчас тайком к тебе приехал, и вот почему: понял по твоему лицу давеча, что Наум тебе ничего не рассказывал. Не мне судить, и, может, ошибку я совершаю, что в ваши дела мешаюсь. Но обстоятельства теперь другие, и раз уж ты сейчас вместо Наума, то и знать должен поболе.
Упрям потом спрашивал себя: почему в тот же миг не сознался? Почему не дал волю рвавшейся из груди жалобе: нет Наума рядом, сгинул Наум! Помоги, Велислав Радивоич, заслони щитом державным от погибели!.. Но, видно, слишком он опешил, а с другой стороны - почувствовал, что правдой сейчас может только подкосить князя. Просто так владыка к мальчишке не поедет - происходит нечто гораздо более загадочное и странное, чем он может себе представить.
А Велислав между тем продолжал:
- Ты правильно сделал, сказав о болезни чародея. Знаю, что ложь тебе не по нутру, но порою ложь бывает оружием. Об отъезде Наума никто не должен знать. До исчезновения дочери моей - другое бы дело, но пока не вернется она - ни-ни. Болен, в башне затворился, к людям не выходит - но никуда не делся. Рядом он, вот-вот поправится. Так все думать должны.
Упрям понимающе кивнул, украдкой прикусив себе язык.
- Хоть что-то о своем отъезде он тебе говорил?
- Нет, - хрипло ответил ученик чародея и вновь загнал язык меж зубов.
Князь вздохнул:
- Придется мне рассказать. Ну так слушай, начну я издалека. Ты, конечно, знаешь, кто такой Баклу-бей?
- Хан Безземельный? Знаю.
- Ну, теперь его так называть глупо. Пожалуй, все-таки напомню. Двенадцать лет назад один из младших сыновей булгарского хана, султан Баклу-бей, сбежал от отца - сманив несколько родов, не самых сильных, не самых слабых. Откочевал он в Дикое Поле, два года там разбойничал, скота не растил, только резал - награбленного не жаль. Ты, поди, помнишь, тогда участились набеги кочевников. Помнишь, знаю - в одном из них ты и остался сиротой…
- То были не баклубеевцы.
- Конечно. Он сам с Твердью никогда не связывался. В набеги шли ограбленные им. Согнанные с кочевий - кто не захотел ни присоединиться к нему, ни погибнуть под мечами его молодцов. А драчуном он оказался отменным. За два года из трех тысяч человек вырастил свой кочующий султанат до пятнадцати тысяч. Много родов к нему примкнуло. На третий год он провозгласил себя ханом Огневой Орды. Зимой откочевал далеко на юг, до самого Шелкового пути, да там и остался. Три года грабил караваны, захватил два города, но опять нигде не осел. Набрал жен из знатных Родов, а Орду свою увеличил уже до сорока тысяч - вместе с женщинами и детьми, конечно.
- Я слышал, с Шелкового пути его выбили церейцы, - заметил Упрям.
- Так говорят. Но на самом деле войско Поднебесной, собравшись до Баклу-бея, было наголову разбито. Из восьмидесяти тысяч воинов выжило шесть, а обратной дороги и половина не осилила. Да, в Цересе кричали о победе - враг-то оставил земли Шелкового пути. Но Огневая Орда потеряла воинов меньше, чем у противников уцелело, хотя у церейцев было впятеро больше клинков. Тогда-то и поползли слухи, что ему подвластно самое черное колдовство. Нет, хан Баклу ушел по своей воле. В тот же год, без передышки, он напал на Чурайский каганат и одержал вторую громкую победу. Это был шестой год его скитаний и четвертый год ханства. Слухи все крепли, но до нас почти не доходили - в Тверди тогда хватало забот с Диким Полем, бурлившим, так и не успокоившимся после набегов Баклу-бея. В седьмой год его ханства Огневая Орда, уже трехсоттысячная, снялась и с Чурайских пастбищ. Два года двигалась она бесцельно, но уже не так кроваво - с ней боялись воевать, откупались, чем могли, присоединялись по первому слову или пропускали через свои земли. И вот в девятый год хан Баклу дошел до Вендии и там одержал третью великую победу. Вендия не пала, но, укрывшись в горных областях, ее рать не могла сдерживать Огневую Орду и открыла ей путь в ромейские царства. И те содрогнулись от набегов более чем стотысячного войска.
Упрям слушал, не перебивая и не шевелясь. Многие события были ему известны, о войне в Ромейском Угорье и вообще-то говорили много - хоть и не близко Вендия от Тверди, рядом было Угорье Славянское, которое пришло на подмогу, и, стало быть, далекая война уже не была чужой. Однако до сих пор на ум ему не приходило связать воедино звенья великой цепи, которая оставила кровавый след, хлестнув по степным народам. Чародей, конечно, следил за событиями в мире, но больше внимания обращал на ромейское противоборство - между отпавшими от великой некогда Империи языческими царствами и принявшим единобожие Старым Римом. Наум не раз говорил, что зерна будущего посеяны именно там. В Совете Старцев много говорили о Цересе, однако Наум считал, что древняя Поднебесная Империя слишком стара, чтобы заметно влиять на события. Неослабно внимание дивнинского чародея было приковано только к ближайшим соседям, непосредственно граничившим с Твердью, - к Булгарии, к Дикому и Половецкому Полям. Этому он учил и Упряма, насчет остального же, если имел какое-то особое мнение, высказывать его не торопился.
- Занимательная история, правда? - усмехнулся князь. - Хотя и далекая от нас. Но вот другая история. Жил человек по имени Хапа, а по прозвищу Цепкий. Без роду, без племени, кровей неясных. По отцу ромейский франк, по матери булгарин, от предков дальних немного хазарин, немного дулеб. Ловким ватажником был, водил с собой человек сорок таких же отщепенцев, по всему свету собранных. Видели его во многих землях, да запомнили далеко не во всех - умел он следы заметать. Известно только, что подряжался он купцов охранять, потом сам приторговывать начал, как раз тогда его в Твердь занесло. Еще десять лет назад Хапу, видели на Дивнинской ярмарке торгующим, потом он вдруг куда-то исчез. Тоже, казалось бы, история чужая…
Князь помолчал, глядя в сторону, точно что-то решая, а скорее - решаясь. Потом вздохнул и продолжил:
- А вот как две эти истории сошлись и напрямую нас коснулись. Этой зимой Огневая Орда в Готии ввязалась в драку бургундских и майнготтских баронов. Оба ромейских царства немедля объединились, послали весть валахам, чтобы те Орде в спину ударили. В жестоких битвах Баклу-бей потерял двадцатитысячный отряд. Ромеи пленных не брали, а вот валахи - с охотой. Они уже изведали набеги Орды и боялись большого вторжения, вот и запасались заложниками на всякий случай. И попался валахам тот самый Хапа Цепкий. Ромеи очень им заинтересовались, и валахи передали Хапу бургундам. Стали те его допрашивать, много любопытного узнали, да не уберегли - умер Хапа на допросах, как раз после солнцеворота это было. А уже через неделю ромейские маги доставили в Ладогу записи его показаний. Хапа поведал, что много лет служил Баклу-бею, что для будущего хана он, ловкий торгаш, покупал заговоренное оружие, что ему, уже провозгласившему Огневую Орду, он доставил в Дикое Поле страшную ширалакскую Книгу Мертвых и финские чары ужасной мертвящей силы. А покупал все это - на Дивнинской ярмарке!
- Не может быть! - не удержался Упрям.
- К сожалению, не все так решили. Хапа назвал имена тех, кто привозил в Дивный запрещенное колдовство. Почти все эти люди были уже мертвы, кроме одного бродяги, который к финнам ходил. Он был ладожанином, схватили его быстро - и он подтвердил слова Хапы. И ночью погиб, прямо в порубе; говорят, финские чары его достали, ибо так страшны, что о них нельзя рассказывать.
- Что же получается - это было как раз тогда…
- Когда Наум еще был головным Надзорным на Дивнинской ярмарке и обходился без чьей-либо помощи, - мрачно подтвердил князь. - С появлением Бурезова Хапа перестал покупать магию в Дивном, а Баклу-бей двинулся в глубь степи, за Итиль. То ли ему уже хватало магии, то ли Цепкий новые пути нашел, но именно благодаря черному колдовству так быстро выросла и продвинулась Огневая Орда. Многих в Ладоге это убедило…
- Нет! Не мог Наум быть предателем!
- Я верю, - печально кивнул князь. - Но доказать не могу. Может ли Наум? Надеюсь. Он казался совершенно спокойным за свою судьбу. Понимаешь теперь, куда он поехал?
- Неужели в саму Ладогу? - покривив душой, изобразил Упрям удивление.
- Да, Совет Старцев требует его к ответу. Да как не вовремя - под самую ярмарку! Волшебные торги начнутся через три дня. Даже тайными тропами Науму не успеть.
- Зато он докажет, что не предавал Твердь.
- На то и надеюсь, - улыбнулся князь. - И все же плохо, если волшебные торги начнутся без него - слишком многих это убедит в его виновности. В народе про Хапу Цепкого пока никто не знает, но ведь это только дай срок. Станет известно, почему Наум в Ладоге - начнутся волнения. Бурезов-то с задачей справится, в нем я не сомневаюсь, но, понимаешь, Упрям, волнения и меня пошатнут. А этого надо бояться. Не потому, что мне престол не в меру люб, а потому, что весь западный мир сейчас в бедах своих славян обвиняет, и особенно - Твердь. Венды и бургунды кричат об опасности для ромейских царств, валахи и даже вязанты верят им - и опасаются. Пошатнись я сейчас, это ромеям будет знак: можно клеветать на Словень! Видишь теперь, как важно все в тайне держать? Ну вот, поведал я тебе о наших заботах. Может, зря, и хватило бы простого наказа держать язык за зубами - уж князя бы ты не ослушался, надеюсь? Но думается мне, лучше знай. Душа у тебя светлая, голова толковая, не ошибешься. Что ж, пора мне.
- Спасибо за доверие, Велислав Радивоич. Мудро ты рассудил: все зная, с умом стану действовать. Только вот не возьму я в толк… уж не осерчай, князь-батюшка, может, прослушал чего или недопонял?
- Говори, говори.
- При чем тут твоя дочь? Ты сказал, что до ее исчезновения не страшно было б сознаться, что Наум… не с нами.
Князь потемнел лицом, но ответил прямо:
- Венды немирьем грозят, в союзе с другими ромеями. И вот, чтобы великой крови избежать, наконец, чтобы доказать добрые намерения Тверди, вынужден я отдать мою Василисушку замуж за принца Лоуха, наследника вендского. Дело уже решенное, весть ромейским царям разослана. Народу говорить не спешим, хотя бы до смотрин… Но жених уже в пути, через три дня его ждем. И сейчас только это ромеям рты затыкает. Если сорвется сватовство Лоуха, скажут, что мы мира не хотим, тут и сойдутся все обвинения. Да, вот еще, - вспомнил князь, уже накинув плащ. - Болеслав говорил, ты что-то против орков имеешь.
- Да… Я скрыл от него всю правду. Велислав Радивоич. Уж прости, хотел сперва сам понять, что случилось. Шесть орков породы угорской напали сегодня на башню как раз… - Упрям замялся, но пересилил себя, - перед отъездом Наума. Я вот теперь думаю: разойдется весть, что чародей болен…
Продолжать не понадобилось, князь остановил его успокаивающим жестом:
- Понимаю. Пришлю тебе десяток стражников. Молодцы добрые, не болтливые. Жди их к полуночи. Но даже нм - ни слова, помни. Орки, говоришь, угорские… хм!
* * *
- Живем! - радостно воскликнул Невдогад, когда Упрям вернулся, проводив князя Велислава. - До полуночи не так уж далеко, а после нам никто не страшен будет. Ну и дает, однако же, батюшка князь: один тайком по ночам разъезжает!
- Слышал, значит, все? - осведомился Упрям.
- Ну да…
- А я тебе где сидеть велел? В чаровальне!
- Ой, не занудствуй. Это же не враг был. Охота ведь князя-то послушать.
- Я велел тебе сидеть в чаровальне, - отчеканил Упрям, невольно подражая голосу чародея.
Наум редко кричал, а когда отчитывал (не брюзжал добродушно, а именно отчитывал), то не допускал в голосе ни насмешки, ни злобы, ни обжигающего холода. Одна только твердость - не жестокая, что хлещет хуже пощечины, а спокойная, но непоколебимая. С легкой тенью грусти от обманутого доверия. Очень действенная.
Бывало, загулявшись в городе со сверстниками и догулявшись до кулачных разбирательств, Упрям пытался изобразить такой голос, но безуспешно. То ли упражнялся мало, то ли не всегда бывал прав. А сейчас вот без малейшего усилия получилось.
- И что теперь? - напряженно спросил Невдогад.
- Ты нарушил свое слово.
- А кто ты такой, чтобы мне приказывать?
- Никто, наверное, - пожал плечами Упрям.
Невдогад, уже готовый к заносчивому ответу, потупил взор. Да уж, никто - под крышу взял, боярам не сдал, вооружил… от смертельной опасности отговорить хотел, но, не добившись того, доверил чуть ли не самое важное место обороны. Доверил!
Совесть у Невдогада была. Но, видать, рос он в отцовском доме без особой строгости и просить прощения не любил. Впрочем, возраст такой: уж как там строг ни будь отец, свое отбесится юнец. Упрям поймал себя на том, что и размышлять его тянет, как убеленного сединами старика с бородой до колен - точь-в-точь как Наума. Глупо.
- Да, нарушил слово. Что теперь сделаешь?
- Отпущу на все четыре стороны, - ответил Упрям. - Благодарен тебе за мудрые мысли, за готовность помочь, но, как видишь, в подмоге-то я больше не нуждаюсь, Велислав Радивоич позаботился. Так что незачем тебе здесь оставаться.
- Упрям, ну брось! Да, я виноват… но не такая уж и страшная провинность, что ты к мелочам-то цепляешься? Что мне теперь, к отцу возвращаться, который и не думает обо мне?
- С другой стороны, - не слыша, продолжал ученик чародея, - куда тебе в ночь идти? Отоспишься здесь, а утром свободен как птица, иди куда пожелаешь.
Невдогад постоял, сцепив зубы, потом тихо сказал:
- А любишь ты правым быть. Собой любуешься, - и отвернулся.
Глядя на его худую спину, Упрям почувствовал подступающий стыд. Умен Невдогад - раньше его самого углядел, что и впрямь готов ученик чародея возгордиться от осознания собственной правоты, вознестись над оступившимся человеком.
- Извини, Невдогад, - сказал он.