Приказав установить на пустыре холщовую стену, – поближе к реке, чтобы было удобно поить животных, – Люка направился в деревню, надев предварительно алый до рези в глазах камзол и не менее алый плащ, так обильно расшитый золотыми звездами, что любой Лудильщик разрыдался бы от зависти. Когда над входом уже растянули огромную сине-красную вывеску, фургоны расставили по местам, собрали подмостки и почти закрепили стену, он вернулся в сопровождении трех мужчин и трех женщин. Деревня находилась не так уж далеко от Эбу Дара, но, судя по всему, наряды прибывших едва ли имели отношение к тамошней моде. На мужчинах были короткие разноцветные шерстяные камзолы с угловатой вышивкой вдоль плеч и рукавов и темные мешковатые штаны, заправленные в высокие сапоги. Что же касается женщин, то их волосы оказались собраны в искусные узлы и завиты, а платья практически не уступали по яркости одеянию Люка – цветы щедро расцвечивали подолы узких юбок. Все пришедшие носили на поясе ножи, причем у большинства лезвия были прямыми. И каждый принимался любовно поглаживать рукоять, чуть кто-то осмеливался задержать на них взгляд. Это как раз не изменилось. Алтарская вспыльчивость осталась алтарской вспыльчивостью. Среди гостей были мэр городка, четыре владельца постоялых дворов и худая, сухощавая седовласая женщина, которую все уважительно именовали не иначе как "Мать". Судя по тому, что и у кругленького мэра волосы не менее седые, да еще имеется лысина, и у всех владельцев постоялых дворов тоже можно найти ниточки седины в волосах, Мэт решил, что эта дама – местная Мудрая. Поэтому, когда она проходил мимо, он улыбнулся и коснулся пальцами полей шляпы, за что дама одарила его суровым взглядом и фыркнула, чем очень напомнила Найнив. Точно, все верно, Мудрая.
Широко улыбаясь и активно жестикулируя, Люка показывал им свои владения. Раскланиваясь и сверкая алым плащом, он останавливался тут и там и заставлял то жонглеров, то гимнастов исполнить какой-нибудь трюк для гостей. Но когда последние отправились обратно в деревню и скрылись за поворотом дороги, улыбка Люка сменилась кислой гримасой:
– Подавай им бесплатный вход для мужей и жен, для них самих и для всех их детей, – проворчал он Мэту. – И если какому-нибудь купцу заблагорассудится съехать с дороги, мне наказано немедленно сворачивать лавочку. Они вовсе не простаки, особенно эта Мать Дарвале. Да если бы эта навозная куча привлекала к себе купцов! Воры и пройдохи, вот они кто, Коутон. Все эти деревенщины – воры и пройдохи, и честные парни, вроде меня, отданы им на милость!
Вскоре Люка подсчитал, сколько он здесь заработает даже за вычетом этих бесплатных билетов, однако не прекратил сетовать на судьбу даже тогда, когда очередь на вход растянулась не хуже джурадорской. К своим жалобам он еще прибавил и стенания по поводу того, сколько бы ему перепало, задержись цирк еще на денька три-четыре в соляном городе. Теперь речь уже шла о трех-четырех днях, но вполне вероятно он просидел бы там и дольше, пока людской поток не иссяк бы окончательно. А может, эти трое Шончан – работа та’верен? Вряд ли, но мысль неплохая. Но теперь все уже в прошлом.
Вот так они и передвигались. В лучшем случае по две или по три лиги в день, причем Люка постоянно находил городки или группки деревень, которые ну просто умоляли его остановиться. Или, точнее сказать, городки или группки деревень, чье серебро умоляло его не проезжать мимо. И даже если по пути им попадались лишь деревушки, не достойные усилий по возведению холщовой стены, Люка не давал каравану сделать больше четырех лиг. Он не хотел рисковать и разбивать лагерь прямо у дороги. Если возможности устроить представление не было, Люка предпочитал подыскать пустырь, где спокойно могли разместиться все его фургоны. И пусть ему придется до боли в горле торговаться с местным фермером, чтобы их пустили на заброшенное пастбище. Причем весь следующий день Люка будет бурчать о невероятной цене, даже если стоянка стоила ему не дороже серебряного пенни. Он не любил развязывать тесемки кошелька. Таков уж Люка.
Фургоны торговцев сновали туда-сюда по дороге – за ними клубились облачка пыли. Купцы старались доставить свои товары на рынок как можно скорее. То тут, то там попадались квадратные фургоны Лудильщиков, – по раскраске они уступали разве что обиталищу Люка. Все они направлялись в Эбу Дар, что очень странно, и двигались не быстрее каравана Люка. Поэтому, судя по тому, что все они двигались в противоположном направлении, вряд ли какой-нибудь из них нагонит странствующий цирк. На протяжении всех этих двух или трех лиг игральные кости в голове громыхали так, что Мэт постоянно гадал, что же ждет его за очередным поворотом дороги и не наступает ли судьба ему на пятки. От этого, хочешь не хочешь, станет не по себе.
В первую ночь, проведенную неподалеку от Рунниенской Переправы, Мэт отправился к Алудре. Рядом со своим ярко-голубым фургоном она отгородила тряпичной восьмифутовой стеной небольшой участок для запуска фейерверков. Когда Мэт откинул полог входа и нырнул внутрь, женщина выпрямилась и воззрилась на вошедшего. В свете фонаря, стоящего на земле, Мэт разглядел, что в руках она держит темный шар размером с арбуз. Рунниенская Переправа заслуживала лишь одного ночного цветка. Алудра открыла рот, чтобы выставить непрошеного гостя вон. Даже Люка не было дозволено сюда входить.
– Пусковые трубы, – быстро проговорил Мэт, указывая на окованные металлом деревянные трубы ростом с него и диаметром в фут, установленные на прочные деревянные основания. – Для этого тебе и нужен лудильщик. Чтобы отлить пусковые трубы из бронзы. Только мне не понятно зачем.
Странная мысль, если учесть, что деревянную трубу без особого труда могут поднять двое мужчин и спокойно погрузить в фургон, где хранились все остальные запасы Алудры. А для погрузки бронзовых труб потребуется ворот. Но это единственная причина, которая пришла Мэту в голову.
Свет фонаря падал на женщину сзади, и поэтому Мэт не мог видеть выражения ее лица. Алудра довольно долго молчала.
– Какой умница, – наконец произнесла она. От легкого движения головой ее украшенные бусинами косички мелодично защелкали. Она засмеялась низким, грудным смехом. – Мне стоит следить за своими словами. Я всегда попадаю в неприятности, когда даю необдуманные обещания сообразительным молодым людям. И не думай, что я стану раскрывать пред тобой тайны, которые заставят тебя покраснеть. Не сейчас. Ты и так уже жонглируешь двумя женщинами. И я не позволю тебе жонглировать мной.
– Так я прав? – ему едва удалось скрыть недоверчивые нотки.
– Да, – ответила она. И бросила ему шар, скрывавший ночной цветок!
Выругавшись от неожиданности, Мэт поймал его и осмелился снова начать дышать, только когда удостоверился, что надежно сжимает шар в руках. Его поверхность была из плотной кожи, с одной стороны виднелся запал. Мэт знал кое-что о фейерверках поменьше, они взрывались либо от огня, либо от соприкосновения содержимого с воздухом. Правда, однажды ему удалось распотрошить одну петарду без последствий. Но разве можно предсказать, от чего взорвется такой здоровенный ночной цветок? Та петарда, что он вскрыл, спокойно умещалась в ладони. Ночной же цветок такого размера разнесет его и Алудру на куски.
И тут Мэт почувствовал себя дураком. Разве стала бы она бросаться фейерверками, если бы это было опасно? Он принялся перекидывать шар с ладони на ладонь. Старательно пытаясь не охать от ужаса при каждом движении. Просто чтобы хоть что-то делать.
– И как же бронзовые пусковые трубы сделают из фейерверков грозное оружие? – Именно это и нужно было Алудре, оружие против Шончан, чтобы отомстить за уничтожение гильдии Иллюминаторов. – Они и так мне кажутся весьма внушительными.
Алудра отняла у Мэта ночной цветок, бормоча что-то о неуклюжих олухах, и, перевернув шар, принялась рассматривать его кожаную поверхность. Видимо, не так уж все и безопасно.
– Добротная пусковая труба, – заметила она, удостоверившись, что кожаная поверхность не повреждена, – отправит этот шар шагов на триста вверх. Если верно рассчитать мощность заряда. Или запустит снаряд вдоль земли намного дальше, если установить трубу под нужным углом. Но не так далеко, как мне нужно. Причем если забить заряд достаточно мощный, чтобы наш шар пересек необходимое расстояние, то деревянная труба просто разлетится на куски. А для бронзовой трубы я могу делать заряды, способные отправлять снаряды поменьше этого почти на две мили вдаль. Если заставить запальный шнур гореть медленнее, все становится вполне реальным. И шары будут поменьше и потяжелее, из железа. Никаких тебе больше цветных завитков, только разящий наповал залп.
Мэт аж присвистнул сквозь зубы, представив себе, как ревущее пламя врывается в колонну вражеских солдат, которые даже не успели подойти на достаточное расстояние, чтобы разглядеть противника. Должно быть, крайне неприятная вещь. Это не хуже, чем Айз Седай или Аша’ман в твоих рядах. Даже лучше. Используя Силу как оружие, Айз Седай подвергают себя опасности, а еще ходят слухи о сотнях Аша’манов, и эти слухи с каждым разом обрастают все новыми и новыми подробностями. И кроме того, если Аша’маны – это нечто, похожее на Айз Седай, то они тотчас начнут размышлять, как лучше поступить, и затеют драку. Мэт стал прикидывать, как можно использовать бронзовые трубы Алудры, и тотчас заметил очевидный дефект. Все твое преимущество испарится, если враг пожалует с другой стороны, а еще чего доброго – сзади, а для того чтобы сдвинуть эти штуки, понадобятся вороты…
– Эти бронзовые пусковые трубы…
– Драконы, – поправила Алудра. – Пусковые трубы – это для фейерверков. Для того чтобы радовать глаз. А новые трубы я назову драконами, и Шончан завоют, когда мои драконы набросятся на них.
– Ну хорошо, пусть будут драконы. Как бы ты их не назвала, они все равно получатся тяжелыми и неповоротливыми. Может, тебе стоит поставить их на колеса? Как фургон или тележку? И даже в таком случае, не окажутся ли они слишком тяжелыми? Смогут ли, например, кони сдвинуть их с места?
Женщина снова рассмеялась:
– Приятно видеть, что за этой симпатичной мордашкой скрывается светлая голова.
Взобравшись на складную лестницу из трех ступенек, так что жерло трубы оказалось на уровне ее талии, Алудра поместила шар в отверстие фитилем вниз. Снаряд скользнул было внутрь, но застрял, его бок куполом торчал теперь из трубы.
– Дай-ка мне вон ту штуку, – попросила женщина, указывая на шест, по длине и ширине напоминавший боевой посох.
Когда Мэт вручил ей требуемое, она перехватила шест повыше и, используя резиновую нашлепку на одном из концов, пропихнула упершийся шар глубже. Больших усилий это не потребовало.
– Я уже рисовала эскизы для драконьей повозки. Четверка лошадей запросто справится с одной такой, даже если сзади прицепить еще и вторую тележку для яиц. Это больше не ночные цветы. А драконьи яйца. Видишь, я долго размышляла над тем, как использовать моих драконов. Не только придумывала, как их сделать, – вытащив шест из трубы, она спустилась вниз и подхватила фонарь. – Пойдем. Нужно на пару секунд превратить небеса в цветущий сад. А потом я хочу поужинать и отправиться в постель.
Снаружи рядом с холщовой ширмой стояла деревянная стойка, заполненная куда более интересными предметами – палками с раздвоенным концом, щипцами величиной с Мэта и другими не менее странными вещи, причем тоже сделанными из дерева. Поставив фонарь на землю, Алудра прислонила шест с нашлепкой к стойке и взяла с полки квадратную деревянную коробочку.
– Ты наверняка еще захочешь узнать секреты приготовления пороха, верно? Ну что ж, я сама пообещала. И я – все, что осталось от Гильдии, – горько прибавила она, сдвигая крышку коробочки. Эта коробочка была странной: она представляла собой кусок дерева, в котором были просверлены дырочки, и в каждую из них была вставлена тонкая палочка. Алудра вытащила одну из них и водворила крышку на место. – Теперь я сама могу решать, что секретно, а что нет.
– Послушай, я хочу, чтобы ты отправилась с нами. Я знаю одного типа, который будет просто счастлив заплатить за отливку твоих драконов в таком количестве, в каком тебе захочется. Он может заставить всех лудильщиков от Андора до Тира перестать делать колокола и начать отливать драконов. – Как ни пытался Мэт избежать упоминания имени Ранда, в голове все-таки возник цветной вихрь, который тотчас превратился в Ранда, – полностью одетого, благодарение Свету! – при свете масляной лампы беседующего с Лойалом в обшитой деревянными панелями комнате. Там были еще люди, но видение сосредоточилось на Ранде и исчезло так быстро, что Мэт не успел разглядеть, кто же это был. Но он точно видел то, что происходило в данный момент, каким бы невероятным это ни казалось. Очень радостно, конечно, снова увидеть Лойала, но, Темный побери, должен же быть способ выгнать эту штуку из головы! – А если он не заинтересуется, – в мозгу снова завертелись цветные всполохи, но Мэт не дал им сформироваться во что-то осмысленное, – то я сам заплачу за отливку сотни. В любом случае, это немало.
Их отряду предстоит покончить с Шончан раз и навсегда, а еще лучше и с троллоками тоже. И Мэту придется участвовать во всей этой заварухе. И от этого никак не избавится. Если он попытается как-то отвертеться, проклятый та’верен швырнет его в самую гущу событий. Поэтому Мэт не собирался жалеть золота на то, что сможет сразить противника до того, как врагам удастся наделать дыр в его шкуре.
Алудра склонила голову и поджала розовые губки:
– И что же это за могущественный тип?
– Это должно остаться между нами. Об этом знают Том и Джуилин, Эгинин с Домоном, еще Айз Седай – Теслин и Джолин по крайней мере, Ванин и Краснорукие. Но больше никто. И я хочу, чтобы так и оставалось. – Кровь и пепел! И так уже набирается пропасть народу! Мэт дождался, когда женщина коротко кивнула. – Это Возрожденный Дракон. – Цвета взвились и, несмотря на сопротивление Мэта, сложились в образы Ранда и Лойала. Все совсем не так просто, как он думал.
– Ты знаком с Возрожденным Драконом? – недоверчиво протянула она.
– Мы выросли в одной деревне, – буркнул он, пытаясь прогнать безумствующие цвета. На этот раз им так и не удалось слиться в четкую картинку. – Если не веришь, спроси у Теслин и Джолин. Или у Тома. Но не рассказывай об этом никому. Это тайна, помнишь?
– Гильдия стала моей жизнью с тех пор, как я была несмышленой девчонкой. – Алудра чиркнула палочкой по одной из сторон коробочки, – на конце щепки вспыхнуло пламя! Запахло серой. – Теперь моя жизнь – это драконы. Драконы и месть Шончан. – Склонившись, она поднесла пылающую палочку к концу запального шнура, уходящего за ширму. Как только шнур загорелся, женщина помахала щепкой, чтобы загасить ее, а потом отбросила в сторону. Шипя и плюясь, пламя побежало вдоль шнура. – Мне кажется, я тебе верю, – она протянула Мэту свободную руку. – Когда ты соберешься уходить, я отправлюсь с тобой. И ты мне поможешь изготовить много драконов.
На секунду, когда Мэт сжал ее руку, ему показалось, что игральные кости в голове внезапно успокоились, но спустя один удар сердца, они снова пустились в пляс. Это все воображение. И все же соглашение с Алудрой может помочь Отряду, а быть может и самому Мэту Коутону. Правда, на это вряд ли можно надеяться. Ему все равно придется участвовать в этих битвах. И как бы хорошо ты ни планировал свои действия, как бы старательно ни тренировал солдат, все равно исход сражения решает удача. Даже для него. И эти драконы мало что изменят. Но разве до этого игральные кости стучали так же громко? Мэту казалось, что нет, но разве можно быть уверенным? Никогда раньше они не замедлялись, они либо останавливались, либо продолжали перекатываться. Должно быть, это все воображение.
Из-за тряпичной стены послышался гулкий взрыв, над ширмой взвился едкий дым. Мгновение спустя в темном небе над Рунниенской Переправой расцвел ночной цветок – огромный красно-зеленый светящийся шар. Позже он расцветал все снова и снова уже в сновидениях Мэта, – среди мчащихся друг на друга всадников и ломающихся копий этот шар раздирал на куски плоть, как фейерверк камень. В этих кошмарах Мэт пытался ловить смертоносные цветы руками, пытался остановить их, но они сыпались неиссякающим потоком на сотни боевых полей. И тогда Мэт плакал во сне, видя столько смертей и разрушений. И почему-то казалось, что стук игральных костей сменился смехом. Чужим смехом. Смехом Темного.
Утром следующего дня, когда солнце только-только начало свое путешествие по безоблачному небу, Мэт сидел на ступеньках своего зеленого фургона и аккуратно обстругивал острым ножом шест, предназначенный для создания двуреченского лука, – здесь нужна осторожность, можно даже сказать нежность: одно неловкое движение, и вся работа пойдет насмарку. Появились Эгинин и Домон. Странно, но оба они были одеты с особой тщательностью, в лучшее, что нашлось у каждого. Мэт оказался не единственным, кто приобрел в Джурадоре отрез ткани, но без денежных посулов, швеи не торопились дошить наряды для Домона и Эгинин. На голубоглазой шончанке было ярко-зеленое платье, лиф и рукава которого покрывали маленькие вышитые белые и желтые цветочки. Тонкий шарф, тоже весь в цветах, удерживал ее длинный черный парик. Домон выглядел несколько чудно: короткие волосы, иллианская бородка, выбритая верхняя губа, коричневый камзол, доведенный щеткой хоть до какого-то подобия опрятности. Парочка протиснулась мимо Мэта и поспешила прочь, не проронив ни слова. Мэт и думать забыл о них, пока через час эти двое не вернулись и не сообщили, что были в деревне, где Мать Дарвале их обвенчала.
У Мэта отвисла челюсть. Суровые черты лица Эгинин и пронзительный взгляд говорили отнюдь не о покладистом характере. Что же заставило Домона жениться на этой женщине? Это все равно, что на медведе жениться. Сообразив, что иллианец неодобрительно поглядывает на него, Мэт поспешно поднялся на ноги и, опираясь на шест, отвесил приличествующий случаю поклон:
– Мои поздравления, мастер Домон. Мои поздравления, госпожа Домон. Да осияет вас Свет. – А что еще он мог сказать?
Домон продолжал пристально смотреть на него, будто мог прочесть все мысли, а Эгинин фыркнула:
– Меня зовут Лильвин Бескорабельная, Коутон, – проговорила она, растягивая слова. – Это имя было дано мне при рождении и с этим именем я умру. И именно мое замечательное имя помогло мне принять то решение, которое мне стоило принять несколькими неделями раньше. – Сдвинув брови, она искоса взглянула на Домона. – Ты же понимаешь, почему я не могу взять твое имя, да, Байли?
– Конечно, девочка моя, – нежно ответил Домон, положив мощную руку ей на плечо, – пока ты моя жена, можешь носить любое имя, какое только тебе заблагорассудится, я приму тебя любой, ты же знаешь.
Эгинин улыбнулась и положила свою ладонь поверх его. Домон тоже заулыбался. Свет, но от этой парочки начинает подташнивать! Если женитьба заставляет мужчин так приторно улыбаться… Что ж, только не Мэта Коутона. Может, муж из него выйдет не лучше, но Мэт Коутон не станет вести себя, как полный придурок.