– Ты словно бы меня раздеваешь – такой сейчас у тебя взгляд. – Гэмбикэ облизала губы. – У, волчище! Ну, раздень же меня, раздень!
Баурджин не заставил себя просить дважды – уж если девушка чего хочет, так все равно добьется, тем более такая девушка, как эта Гэмбикэ…
Сорвав с девчонки халат, Баурджин осторожно погладил обнаженное тело – плечи, живот, грудь… маленькую, но с большими сосками…
Гэмбикэ застонала и, сбросив с себя остатки одежды, буквально накинулась на юношу… Изголодалась, что ли? Скорее всего…
Баурджин повалился на кошму, точнее, это Гэмбикэ его повалила, сама же уселась сверху, закатывая глаза…
Все ж она была красива… Красива не той красотой уже расцветших женщин, а той, пока еще не очень заметной, маленькой и стыдливой, красотой юных дев, бутонов, из которых вот-вот распустятся розы.
Мысли эти вихрем пронеслись голове юноши, а вскоре он уже не думал вообще…
– Эхх!
Изогнувшись тигрицей, Гэмбикэ дернулась в последний раз и, громко застонав, обессиленно упала на грудь Баурджина.
– Ты – волшебница, – гладя девушку по спине, прошептал тот. – Степная колдунья.
Гэмбикэ улыбнулась:
– Все ж таки не зря я послушалась Гурбесу… Не зря… Впрочем, ты даже не думай рано уйти!
– А я и не думаю!
В этот момент откуда-то со стороны входа вдруг послышался шум, словно кто-то, споткнувшись, чуть было не свалился в очаг.
– Кого там еще принесло? – не слишком-то вежливо поинтересовалась хозяйка.
– Я, госпожа. Твой верный раб Гали. Принес вино, как ты велела.
– Вино? Так давай его скорее сюда, кой же черт ты там ползаешь?
– Упал, госпожа.
– Упал? Вот чудище! Только не говори, что ты его разлил, наше вино…
– Не, не разлил. У нас оно вообще закончилось!
– Что-о? А ну-ка, иди сюда!
– Иду, хозяйка!
– Иди, иди…
Ничуть не стесняясь, Гэмбикэ, как была – голая – вскочила на ноги и, ловко ухватив слугу за ухо, принялась со смаком трепать:
– Вот тебе, вот!
– Ой, госпожа, больно!
– Еще не так будет больно! Признавайся, плут, – это ведь ты выпил вино?
– Ой, госпожа… Я ведь принес… Целый кувшин!
– Что? Целый кувшин? – Гэмбикэ наконец отпустила парня.
А тот смотрел на нее таким влюбленными глазами, такими, что… Если б на Баурджина так смотрела какая-нибудь девчонка, он бы на ней, наверное, женился, как честный человек.
– Так что там в твоем кувшине, плут?
– Вино, госпожа. Рисовое или яблочное… Мне дал его ушастый Чооронг, слуга хана Эрхе-Хара.
– Где ты его видел? – тут же переспросила девчонка. – Отвечай же!
– Здесь, госпожа, в нашем кочевье.
– Так он что же, тут один, этот твой Чооронг?
– Нет, госпожа, со своим хозяином.
– Так бы сразу и говорил, плут! – Гэмбикэ залепила слуге смачный подзатыльник. – Это что же, выходит, Эрхе-Хара проспался-таки после вчерашнего?
– Да, он, похоже, совсем проспался. Даже почти не шатается в седле.
– А куда едет, к нам?
– Не, не к нам. Чооронг сказал – к славному хану Инанч-Бильгэ едет его хозяин. Едет, чтобы пить, гулять и веселиться!
– То-то не нагулялся еще, бедняга! Вина ему, что ли, мало?
– Не, вина он не хочет. Хочет чего покрепче. У Инанч-Бильгэ, сказал, есть!
– Вот, пьяница! – сплюнула в сердцах Гэмбикэ. – Значит, Эрхе-Хара к Инанч-Бильгэ на пир едет?
– Да, к нему.
– Ай, как скверно-то, а! Ай, как скверно… Надобно выручать подружку.
– Может, я чем помогу, госпожа?
– Тебе, плут, веры нет. Да и не сможешь ты помочь в таком деликатном деле… Хотя… – Девушка задумчиво покусала губу, впрочем, думала она недолго, больше действовала. – Беги сейчас с Эрхе-Хара, скажешь – твоя хозяйка, я то есть, хочет его тотчас видеть, в общем – зовет в гости. Приедет – не пожалеет, так и передай.
– Передам, госпожа!
– Ты еще здесь? – Гэмбикэ возмутилась. – Да за что ж мне такое наказание? А ну, пошел отсюда! И без Эрхе-Хара не возвращайся! Так… – Девушка посмотрела на Баурджина. – Попрошу тебя помочь, – решительно заявила она. – Не столько мне, сколько моей подружке Гурбесу и ее дружку, Тэйбаке. Острый клинок навис, можно сказать без преувеличенья, над их дурными головами.
– Понимаю. – Баурджин быстро оделся. – Ты задержишь Эрхе-Хара, а я предупрежу Тэйбаку – пусть скорей скачет обратно. Скажи только, где его сейчас отыскать?
– В кочевье Куркудая-нойона, это рядом, любой покажет. Юрта с позолоченным колесом на крыше. – Гэмбикэ вдруг улыбнулась. – А ты сообразительный. Редкое в вас, мужчинах, качество. Ладно, как-нибудь еще обязательно встретимся. Знай – мне было с тобой хорошо.
– Мне тоже! – улыбнувшись, Баурджин обнял девушку на прощанье и, выйдя на улицу, подбежал к коню.
– Скачи прямо на месяц! – высунувшись из юрты, голая Гэмбикэ показала направление рукой. – Удачи! Да поможет тебе Тэнгри и Христородица.
– И тебе удачи, Гэмбикэ. Ты славная! Коня я потом верну.
– Можешь оставить себе. Подарок!
Едва отъехав от юрты, Баурджин встретил на пути целую кавалькаду с горящими факелами. Впереди бежал русоголовый Гали, а в одном из всадников юноша тут же признал Эрхе-Хара, смазливого кераитского хана. Хан покачивался в седле и громко орал какую-то жутко похабную песню про меркитских распутных девок. Полы халата его развевал ветер, а на поясе висела тяжелая, украшенная драгоценными камнями и золотом, сабля.
На поясе… Юноша присмотрелся – ну, точно. У Эрхе-Хара было два пояса, один – воинский, с бронзовыми бляшками на ремне, и второй – щегольской, красный, с золочеными загогулиными. Красный! Красный пояс! Так вот куда он делся! Так, значит…
Еще не зная, что собирается делать, Баурджин повернул коня и поскакал обратно.
Глава 11
Невесты
Весна – лето 1196 г. Халкин-Гол
– А что, отец, – спросил молодой человек, затянувшись, – невесты у вас в городе есть?
Старик дворник ничуть не удивился.
– Кому и кобыла невеста, – ответил он, охотно ввязываясь в разговор.
И. Ильф, Е. Петров. 12 стульев
Подгоняя коня, Баурджин выехал на безлесную вершину сопки, осмотрелся, прикрывая ладонью глаза от слепящего солнца. Ага! Вон он, табун – идет на водопой, к реке. А вот и табунщики – Юмал с Кооршаком, Гамильдэ-Ичен, еще парочка подростков, набранных Баурджином в расчете на будущее. Неплохие ребятишки, старательные, даст Бог, из них еще выйдет толк.
Улыбнувшись, юноша повернул голову на север, посмотрел на мерцающую гладь озера Буир-Нур. Интересно, успел ли Кэзгерул искупаться? Ведь это озеро считали своим монголы-язычники – а они о очень не любили, когда кто-то загрязняет воду. И сами никогда не мылись, не гневили богов, и другим не давали, по крайней мере – открыто.
Возвращаясь от побратима, Баурджин не поленился, проехал оврагами по сопкам Баин-Цаган – все надеялся, что увидит дацан. Нет, напрасно загонял коня. Дубов и не переставал никогда размышлять о тех невероятных событиях, что привели душу пятидесятичетырехлетнего советского генерала, орденоносца-фронтовика, в тело найманского юноши Баурджина из кочевого рода Олонга. Как такое могло произойти – бог весть. И генерал давно уже решил для себя: жить по таким же правилам – по совести и чести, – как жил раньше, всегда. Так и делал, и приобретал друзей. Юмал и Кооршак, Гамильдэ-Ичен, Кэзгерул Красный Пояс… Да-а… Жаль, тот пояс, который Баурджин с помощью мальчишки-слуги Гали выкрал у Эрхе-Хара, оказался вовсе не поясом Кэзгерула! А ведь как все хорошо тогда сложилось – пока красавчик Эрхе-Хара занимался любовными утехами в жарких объятиях ненасытной Гэмбикэ, Баурджин вмиг уговорил слугу, посулив тому щедрую награду. И ведь не обманул – отдал собственную вторую пару сапог-гуталов. Хорошие были сапоги, почти что не ношенные, и Гали они пришлись впору. А как радовался Баурджин, заполучив пояс! И вот тебе на – не тот. Юношу разочаровал Гамильдэ-Ичен, первым делом прочитавший золоченую надпись. Прочитал, нахмурился:
– Это не пояс Кэзгерула! На том было написано "в девятую ночь месяца седых трав", а на этом – "летят и сверкают молнии".
– Н-да? – неприятно удивился Баурджин. – Жаль, а я так дорого его купил. Может, все же, подарить Кэзгерулу? Пусть уж хоть этот.
Посоветовавшись, так и решили – торжественно вручили пояс сразу по прибытии в родное кочевье, как раз перед праздничным пиром.
– Носи, Кэзгерул! – повязав пояс, Баурджин обнял анду. – Вот тебе взамен пропавшего. Все же ведь должен ты оправдывать свое прозвище! А то какой же ты Красный Пояс, если пояс у тебя не красный, а вовсе даже синий?
А красавчик Эрхе-Хара, как потом пояснил Гали, когда отряд Жорпыгыла Крысы проезжал мимо юрты Гамбикэ, о поясе даже и не вспомнил. Вернее, вспомнил, но так, невзначай, дескать, наверное, потерял где-то или, скорее всего, пропил. Что ж, пропил и пропил. Экое дело – бывает!
Боже, как красиво было вокруг! Залитые золотым солнечным светом величественные синие сопки, лазурное небо, нежно-голубое русло реки, пастбища в узких долинах, изумрудная зелень трав с алыми россыпями маков. Ну, точно как на картине Клода Моне, которую Дубову в сорок седьмом году довелось как-то видеть в Париже, в музее д’Орсе. Очень ему тогда та картина понравилась: голубое, с белыми густыми облаками небо, рощица на горизонте, на вершине холма, а на склоне, средь высокой травы – ярко-красные головки маков. И спускающиеся вниз люди – женщина с девочкой. Маковая россыпь не в центре картины, а сбоку, справа, словно бы художник невзначай подсмотрел, подумал – и нарисовал-сфотографировал. Душевная получилась картина. И вот сейчас, здесь тоже что-то подобное, даже, пожалуй, еще красивее: небо ярче, травы зеленее, а уж про маки и говорить не приходится – прямо рвутся в глаза яркими алыми взрывами! Красота – не оторваться.
Баурджин вдруг поймал себя на мысли, что ему очень пришлись по сердцу здешние места – голубовато-синие сопки, чистая лазурь неба, пахучее разнотравье, река, ну и, конечно, маки.
Еще немного постояв, юноша тронул коня и неспешно поехал вниз, к реки, к своим… К своим – ах, какое прекрасное слово! Проезжая маковым лугом, не удержался, наклонился, на ходу срывая цветы, вплел коню в гриву.
– Хэй-гей, Баурджин! – увидали подъезжавшего десятника парни. – Как погостил, нойон? Как поживает твой анда, Кэзгерул Красный Пояс?
– Хорошо поживает, не жалуется, – улыбаясь, Баурджин спрыгнул с коня. – Что та белая кобылица, успокоилась?
– Успокоилась, – засмеялся Гамильдэ-Ичен. – Больше уже не брыкается.
– Сказать по правде, таки пришлось нам ее стреножить, – подойдя ближе, пояснил Юмал. Ох, и здоровущий же был парень, как и его братец, Кооршак. Высокие, что твоя башня, сильные, косая сажень в плечах. И главное, оба добродушные, незлобивые, этакие на первый взгляд увальни, над которыми в роду Олонга ну разве что совсем уж маленькие младенцы не подшучивали. А братья на шутки не обижались, они вообще были необидчивыми.
– Ну, что братцы? – по очереди обняв всех, хитро улыбнулся десятник. – По такой жаре неплохо бы кумыса выпить. Холодненького, хмельного.
– Да уж, – мечтательно прикрыл глаза Гамильдэ-Ичен. – Кумыса бы сейчас хорошо выпить.
Баурджин хохотнул:
– Не рано тебе пить-то?
– Мне? – Гамильдэ-Ичен обидчиво хлопнул ресницами. – Мне – не рано, это вот им, – он кивнул в сторону мальчишек-подпасков, – рано! А, что спорить – кумыса-то у нас все равно нет.
– Кто сказал, что нет? – делано удивился Баурджин.
– А что, есть разве?
– Ну-ка, глянь в моих переметных сумах. Глянь, глянь, не стесняйся… Видишь там бурдючок?
– Неужели…
– Доставай! Меньше слов, Гамильдэ, а больше дела! Эй, Кооршак, Юмал, подходите, уважаемые, садитесь. Да, и мальчишек позовите, как напоят табун.
Замечательный оказался кумыс! В меру кислый, вкусный, хмельной – тоже в меру. Такой кумыс только ханам пить!
Они сидели на бережку, десятник Баурджин из рода Серебряной Стрелы и его люди, неспешно пили кумыс, смеялись, болтали, глядя, как плещется на мелководье серебристая рыбья молодь…
Дубов так расслабился, отдыхая душой, что аж песню стал вполголоса напевать:
– Эх, хорошо в стране советской жить!
Потом подумал, что это, наверное, не совсем правильно – какая ж тут советская страна? Так что же тогда – "хорошо в стране монгольской жить", что ли?
Баурджин взглянул на реку – вон там, с той стороны, тогда, в тридцать девятом, наступали самураи. А вот здесь, чуть левее, проходила наша линия обороны – как раз по Баин-Цаганскому плоскогорью. Стойко держался 149-й стрелковый полк под командованием Ивана Михайловича Ремезова, рядом – 24-й мотострелковый, комполка Федюнинский, а вот оттуда, во-он из-за той сопки, перешли в контрнаступление "бэтэшки" 11-й танковой бригады… Как давно это было! Давно?!
Баурджин усмехнулся и покачал головой. Да-да, именно из-за той сопки и поползли тогда наши танки, очень даже вовремя… Что за черт? Юноша пристально всмотрелся вдаль. Ну да, прямо к реке, к ним, погоняя плетью коня, скакал всадник. Даже не скакал, а несся, стремительно и быстро, как ветер.
Осадил коня у самого берега, и Баурджин узнал Тогрокула Рваный Гутал – одного из людей Кэзгерула. Улыбнулся:
– Садись к нам, Тогрокул! Ты проездом или по делу?
– По делу, – не слезая с лошади, хмуро кивнул всадник. – Собирайте табун, гоните в кочевье. За сопками видели тумены монголов!
– Монголы? – удивленно переспросил Баурджин. – Но ведь они вроде бы откочевали в Гоби?
– Значит, вернулись. Кэзгерул велел передать, чтобы вы уходили как можно быстрей.
– Ну, Кэзгерул – это одно, а вот что скажет старый Олонг или Жорпыгыл Крыса?
– Жорпыгыл как раз у нас. Велел всем убираться, а меня послал к вам.
– Ну, так бы сразу и говорил, – свистом подозвав лошадь, Баурджин проворно вскочил в седло. – По коням, парни! Собирайте табун!
По пути в кочевье к парням Баурджина присоединялись и другие – Кэзгерул со своими людьми, Оглан-Кучук и прочие. Все тревожно переговаривались, то и дело подъезжая друг к другу. Так, по пути выяснилось, что вовсе не тумен видели пастухи, а довольно небольшой отрядец, и не за сопками, а в степи, и не монголы то были, а черт знает кто.
– В общем, конокрады! – злобно сплюнул под копыта коня Оглан-Кучук. – Я бы на месте хана выслал к ним воинов – напал бы! Разгромил бы… ну, или прогнал.
Старый Олонг с Жорпыгылом Крысой так и поступили – целых три дня лучшие воины рода (среди них и Баурджин со своим андой Кэзгерулом) рыскали вокруг кочевья, обследовали все пастбища, степь, сопки, маковые луга. Так никого и не отыскали. Следы копыт все-таки были – чужаки явно присматривались к кочевью и, похоже, неожиданно ушли в степи. Наверное, устрашились вдруг появившихся воинов.
– Да, – слезая с лошади, Жорпыгыл довольно погладил себя по животу. – Эти собаки, видать, нас испугались. Сообразили, что ничего у них тут не выгорит! Ну и слава Богу.
Жорпыгыл Крыса тоже самолично ездил по сопкам и в степь – только не вместе со всеми, а с наиболее доверенными людьми, в числе которых были Оглан-Кучук и похожий на шакала Аракча, совсем пустой человечишко, маленький, мелочный и злобный, так бездарно провалившийся в должности десятника и не оправдавший надежды Жорпыгыла. Ну, не умел Аракча командовать людьми, да что там командовать – даже просто уживаться с ними. Полагал, что если он подчиненный – он всем пятки лижет, а уж если он главный, то все обязаны лизать ему. И середины – не было. Никого не уважал Аракча, потому и его самого тоже не уважал никто. А за что уважать такого шакала?
Пользуясь удобным моментом – Жорпыгыл разрешил всем отдыхать еще сутки, а уж затем разъезжаться по пастбищам, – Баурджин решил все-таки прояснить для себя вопрос с поясом Кэзгерула. Ведь кто-то же его выкрал и потом передал посланцу Инанч-Бильгэ. Не сам же посланец украл пояс: в чужом роде, где ты никого не знаешь, украсть что-либо весьма затруднительно. Значит, ему кто-то помог? Кто? Наверняка что-то может знать Хульдэ, она вообще в кочевье все про всех знает, такой уж характер. Вот ее и навестить… нет, не в ханской юрте, лучше так, на нейтральной почве.
Устроившись неподалеку от белой юрты Олонга, юноша примерно с полчаса старательно начищал сбрую – в конце концов она так заблестела, что глазам стало больно. И не зря старался – углядел, как выскользнула из юрты худенькая востроглазая девушка. Позвал:
– Эй, Хульдэ!
– Ой! – обернулась девушка. – Это ты, Баурджин. Рада тебя видеть.
– Я тоже. – Юноша подошел ближе. – Куда направляешься?
– Олонг велел съездить в степь, нарвать маков – что-то ему плохо спится.
– Поехать, что ли, с тобой, прокатиться?
– А и правда. – Хульдэ явно обрадовалась. – Поехали! Вдвоем-то куда веселее.
– Подожди, я возьму лошадь.
Вдвоем, уж конечно, оказалось весело. Едва выехав за кочевье, оба всадника – Баурджин и Хульдэ – не сговариваясь, принялись громко орать песни, в основном короткие – "богино дуу". Начинал – так уж вышло – Баурджин, а Хульдэ, смеясь, подхватывала, отвечала.
– А дорога серою лентою вьется, – пряча улыбку, старательно выводил юноша.
– А по дороге два всадника скачу-у-ут, – подвывала Хульдэ.
– И не по дороге, а по степи-и-и, – отзывался Баурджин.
– А степь широкая-а-а-а!
– Хоть год скачи – не объеде-э-э-шь!
– И год, и два, и три-и-и… Хоть девять ле-э-эт!
– Ах, хорош мой тэрлэк!
– Да и мой ничего-о-о!
– Ах, еще б и пояс… Такой, как у анды моего-о-о… Красный!
– Красный… Постой. – Хульдэ сбилась. – Так ведь пояс-то у побратима твоего украли!
– Кто сказал?
– Да все кочевье говорило!
Баурджин ухмыльнулся:
– Да врали! Пояс-то до сих пор у Кэзгерула, вот посмотри, как приедем!
– И посмотрю! – Девчонка бросила на своего спутника быстрый взгляд. – Нет, правда?
– Да правда…
– Что ж тогда… – Хульдэ вдруг резко перевела разговор на другую тему. – Ой, смотри, какая трава густая! Вот бы пригнать сюда наших коров.
Ага! Эка невидаль – трава густая! Хитра девица, но и Баурджин не лыком шит. Придержал коня:
– Давай-ка, передохнем малость.
– Давай, – сверкнув глазами, охотно согласилась девушка.
Передохнуть решили основательно: расседлав коней, постелили на траву попоны, улеглись. Над головами в сверкающем синевой небе ярко светило майское солнце, пекло, жарило, и только лишь легонький, пахнущий горькой полынью ветерок иногда приносил прохладу.