Вокруг Митяя сидело уже трое таких же отморозков. Ухмылялись паскудно. Радовались в предвкушении похабного развлечения. Четверо против одного в тесной камере – куда Динамит денется, сучонок фараонов? Изобьют, как пить дать.
– Митяй, я что-то не понял. – Демид пренебрежительно усмехнулся. – Ты что, крутого из себя корчишь? А вы, братки, что ему в рот смотрите? Он же сявка, лох лапшевый. Пойдет потом малява, что на шестерку шестерите, что людям скажете?
– От кого пойдет-то, от тебя что ли? – Митяй сидел, смолил самокруткой. – Да кто тебя слушать-то будет? Ты, едрить в корень, долго не протянешь. Как на тюрьму пойдешь, разом под шконкой окажешься, в петушатнике. Если жив останешься.
Только теперь Демид начал понимать, что за новый запах появился в камере. Курили гашиш. Сладковатый дымок ни с чем не спутаешь.
"Они, сдурели что ли? Среди бела дня траву жабают! Дымище же по всему коридору пойдет. Вертухаи набегут как мухи на мед".
– Митяй, знаешь, кто ты? Ты дурак. Ни хрена ни в чем не разобрался, а уже в драку лезешь. Обкурился что ли? Братишку твоего не я убил. И не закладывал я никогда никого, не мое это дело. Ни мусорам, ни блатным не подпевал я никогда. У меня своя песня. Понял?
– Понял… – процедил сквозь зубы Митяй и медленно поднялся на ноги. – Эй ты, чухло, – обратился он к Пашке. – Ну-ка иди сюда.
– Чего я? – заныл Пашка. – Митяй, ты это… Я ни при чем.
– Сюда. Стой тут. Рожей, рожей ко мне повернись.
Митяй коротко въехал мужичку в солнечное сплетение, тот свалился крючком и заелозил по полу, беззвучно хватая ртом воздух.
– Вот видишь, Динамит, зверь ты такой, что ты с человеком невинным сделал? – Толстые губы Митяя разъехались в счастливой улыбке. – Ага, ты еще и морду ему разбил! – Он пинул Пашку ботинком прямо в лицо – еще, и еще раз. – Нет, люди, смотрите, как он его уделал! Кровища так и хлыщет! Нет, ты смотри, как рожу-то он ему раскровянил!
– Кончай! – Демид не выдержал, схватил Митяя за плечо, дернул к себе. Не хотелось ему драться, но не рассчитал силы в гневе. Рукав Митяя с треском оторвался и остался у Демида в руке, а сам Митяй пролетел через всю камеру и врезался спиной в нары, свалив кого-то с верхней шконки. На секунду зависла в камере жуткая тишина. А потом опомнились, очухались соратники Митяя и бросились на Демида все втроем, с ревом. "Мочи козла паскудного!" Что такое камера? Ящик каменный, где и повернуться-то негде толком. Свои здесь законы драки. Демид был скор, как всегда. Как всегда, не думал он, что делает – руки думали за него, берегли своего хозяина. Да не уберегли. Плохо слушались его руки после вчерашнего побоища. Один бандит получил уже ладонью в лоб – гуманный удар, не убивает он человека и не оставляет следов, только темно становится в глазах, и желание драться пропадает – на неделю, а то и на две, пока не пройдет сотрясение мозга. И второй сам нарвался, попалась его нерасторопная рука в клешни Демида, и тут же завернулась за спину с хрустом, и совершил обладатель руки акробатический этюд, подъем-переворот с приземлением на спину – не слишком изящный, ну, так с первого-то раза у кого получается красиво? А вот третий пропал куда-то на мгновение. И тут же нашелся. Получил Дема удар сзади, – такой, что взорвался весь мир. Ладонями по ушам Дему припечатали – да так, что кровь из ушей потекла. Хитрый прием, зековский. Но Демид силен был, не сразу в аут отправился. Оглянуться еще успел, приседая. Увидел своего обидчика, запомнил.
И тут же получил в нос – открытой пятерней снизу. Удар разорвал лицо Демида, он вознесся к небу и медленно полетел вверх, к потолку, к жирной желтой лампочке. Все равно он остался победителем – не вниз направился, под шконку, в "петушатник". Место его было наверху – поближе к небу синему свободному, к Космосу, а там и до Бога рукой подать…
***
Сколько он провалялся так, в отключке? Минуту, может быть. А может и больше. Потому что, когда он открыл глаза, в камере фараонов уже было больше, чем зеков. А скорее всего, двоилось у Демида в глазах, потому что не может влезть в такую маленькую камеру такое несусветное количество народа. Все заключенные лежали на полу мордами в пыли. А вертухаи перешагивали через них как черные голенастые аисты и добивали дубинками всех, кто еще шевелился.
– Начальник, подожди! Подожди, начальник. – Голос Митяя. Живой еще, стало быть. – Ты за что всех-то? Сперва Коробов взбесился, набросился, чумовой, чуть не полкамеры переломал, теперь вы добавляете. Этак и сдохнуть недолго.
– Кто – этот? – Самый огромный, мордастый, рукастый, ногастый, задастый, дубинистый раздвоенный вертухай встал над Митяем, расставил над ним четыре свои ноги, скрестил четыре руки на груди. – Кто начал?
– Вон, – Митяй со стоном повернулся на бок, ткнул пальцем в Демида. – Этот шизак обдолбанный. Запугал тут всех, на уши поставил. Он же ненормальный, этот Динамит. Это все знают. Так он еще и курит какую-то дурь. Всю камеру уже провонял своей наркотой, дышать нечем. Говорили мы ему: "Кончай траву смолить, крыша съедет!" Ну а он разве кого слушает? Беспредельщик! Пашку бедного затравил, издевался над ним по-нечеловечески. Мы молчали пока, связываться боялись с таким зверем. Он ведь сколько людей поубивал, этот Динамит! Это все знают. А сегодня, видать, курнул лишку, и с катушек съехал. Пашку искровянил до невозможности. А когда мы заступаться начали, на всех кидаться начал. Ты убери его начальник, по-человечески просим. Ему в дурке место. Он нам всем ночью глотки попишет. Ненормальный он, маньяк.
– Этот, значит? – Надзиратель наклонился к Демиду, сцапал его за шиворот, приподнял без труда. Болтался Демид в воздухе, с ручками-ножками деревянными, непослушными, как Буратино в лапах Карабаса-Барабаса. – Не, смотри, как глаза у него плывут. Правда, обкуренный. Андрюх, шконку его проверь.
– Есть! – Вертухай Андрюха вытащил что-то из под деминого матраса. Пакетик из газеты. Развернул. В пакетике лежали коричневые катышки, похожие на сухие мышиные какашки. Глаза вертухая поползли на лоб, он смачно проглотил слюну.
– Нет, ты смотри! Даже не анашка! Это гашиш натуральный! Во зеки живут! А еще жалуются!
– Дай сюда! – Главный вертухай цапнул пакетик и спрятал в карман. – Всем лежать! Разберемся! А этого, – он разжал пальцы и Демид безвольным мешком рухнул на пол, – к Вахитову. Он у нас сейчас кайф поймает!
Последнее, что увидел Демид – торжествующие глаза Митяя.
***
Отмолотили Дему изрядно. Постарались ребята-надзиратели на славу. И в бетонном "отстойнике" Демид настоялся – в узком ящике с корявыми, впивающимися в локти стенами, где ни сесть, ни лечь. И упасть невозможно только потому, что плотно зажат ты между такими же подонками, которых набито в душегубку, как сельдей в бочку. Демид уже потерял ощущение реальности. Он отделился духом от своего избитого тела, потому что не было сейчас в изувеченном, истерзанном теле ничего, кроме боли и усталости. Не было в этом теле ничего привлекательного. От смерти, конечно, отстояло тело еще очень далеко, но нормальной жизнью это тоже нельзя было назвать.
А потом дверь отворилась, выволокли Дему и сотоварищей его по несчастью на свет небожий, люминесцентный, прогнали по коридору, выпинули на улицу и запихнули в воронок-уазик. Утрамбовали в клетку – сколько человек, Демид уж и не знал. Напротив клетки на сиденье вольготно развалились двое конвойных с автоматами. Вздумайся кому-нибудь из них сейчас стрельнуть, и пуля прошила бы сразу двоих, а то и троих. Тесно было в клетке.
Однако скоро "воронок" остановился. Выгрузили почти всех, дальше повезли только двоих – Демида и мужичка средних лет с отчаянно трясущимися руками. Мужичок смотрел на свои руки, вытанцовывающие на коленях, с привычной тоской непохмелившегося алкоголика.
– Эк трясет, – сказал он. – Скоко ж я пил? Недели три будет. Женьку рубанул. Топором. Жалко Женьку. А может, выживет? Ему привышно, ему не в первый раз. Он сам виноват, Женька. Он у меня 0,7 первача скрал. Это как же такое прощать-то?
– Куда нас? – губы Демида спеклись кровавой коркой и едва шевелились.
– В дурдом. Не знаешь, что ли? На еспертизу.
– Не разговаривать! – Конвойный напротив скривился, выплюнул окурок. – Слышь, мужики, водки надо?
– Надоть! – демин сосед оживился. – Ты это, сынок, возьми чекушку, а то душа умирает. Возьми, Христа ради!
– Бабки на стол!
– Нету! Нету денег. Ты в долг, сынок! Я верну, чес-слово…
– Ну, народ нынче наглый пошел… – Конвойный качнул насмешливо головой. – Без денег – водки им подавай! В дурке тебя похмелят – мало не покажется.
***
А в больнице ничего страшного не оказалось. Больница как больница. Неспроста Колян вспоминал психэкспертизу добрым словом. Волокли, конечно, Дему самым грубым способом – два охранника под руки, да еще и матерились, потому что сам он идти не мог. Или притворялся, что не мог – кто его поймет, придурка такого? Наконец появился врач – молоденький, года три после института, но с бородкой, в толстенных безобразных очках и даже при галстуке. Вел себя врач степенно, смотрел свысока, говорил медленно и наставительно. И сразу было видно, что прячет он таким образом свою неуверенность и любопытство – что это за птицу к нему привели, и, конечно, некоторый страх – а вдруг этот псих-заключенный набросится?
Психа-заключенного держали за конечности так, что и пошевелиться он не мог. Руки за спинку стула завели, наручниками сковали. Дышали тяжело в уши два бугая – то ли охранники, то ли санитары. Черт их поймет – что-то квадратное. На что уж Демид терпелив, а и то возмутился.
– Ну вы, братки, уж совсем обалдели, – сказал он. – Что вы меня тут скрутили, как Чикатилу какую? У меня, между прочим, рука поломатая, я, можно сказать, инвалид труда. К тому же, на людей я кидаюсь только после стакана дихлофоса. Вы меня потише щупайте, мордовороты советские, а то я в ООН жаловаться буду. Это я запросто. У меня там, в ООНе, дядя работает начальником. Бутрос Гали, может слышали?
Мордовороты почему-то стиснули Дему еще крепче, непонятливые оказались. А доктор потихоньку отодвинулся на два шага назад вместе со стулом.
– За что сидите? – спросил он.
– За дело сижу, – сказал Демид. – Засланец я. Полный засланец. Заслали меня, значится, с Марсу, чтобы условия готовить для высадки инопланетного десанта. Атмосферу испортить, геополитику выправить в нужную сторону, полярные шапки растопить. Ну, и, понятно, народу поубивать побольше. Особенно стариков, детей и членов правительства. Так что я и не человек вовсе, доктор. Хочешь, щупальца покажу? Они у меня вот тута растут, на животе.
– Так-так… – Доктор глядел озадаченно. – Если вы пытаетесь симулировать психически больного, то очень неудачно. Это совсем по-другому должно выглядеть.
– Знаю я, как это должно выглядеть. Я, между прочим, кандидат биологических наук, и книг умных прочитал больше, чем вы видели за всю свою жизнь. И если бы я хотел симулировать сумасшествие, я бы сделал это профессионально и даже виртуозно. Но мне вовсе не хочется симулировать. Я просто наслаждаюсь. Наслаждаюсь тем, что наконец-то я просто сижу на стуле, и ничего не делаю, и никто не бьет меня сапогами по ребрам, и вижу перед собой не дебильную физиономию, а лицо нормального человека, с признаками интеллекта в глазах.
– Комплименты мне отвешиваете? – Щеки доктора слегка порозовели. – И что же, позвольте спросить, такой добродетельный и ученый человек, как вы, Демид Петрович, делает в тюрьме?
– Жизнь – такая штука, – сказал Дема. – Еще вчера ты бродил по аллеям и читал стихи Тютчева. А сегодня тебя хватают, бьют по почкам и пихают в камеру, набитую неандертальцами. Кто может гарантировать, что завтра такое не случится с вами? У нас – никто. Самое трудное – доказать, что ты не верблюд. Если оправдываешься, значит виноват. Потому я не хочу оправдываться, господин доктор. На справедливость человеческую у меня нет основания полагаться. Я полагаюсь только на провидение. Fatum.
– Вот тут написано, – доктор глянул сквозь очки на сопроводительную бумагу, – что, находясь в наркотическом опьянении, вы впали в буйное состояние и жестоко избили своих однокамерников…
– Ага, изобьешь их. Четверо жлобов против одного инвалида. Что я вас учить буду, доктор? Вам нужно проводить экспертизу – вот и проводите. Анализ у меня возьмите на наличие в крови наркотических веществ. А насчет моей вменяемости – сами решайте. Вам виднее.
– Да, да, да… – Доктор нервно забарабанил пальцами по столу. – Да. Я вам напишу. Вот: психически здоров, вменяем. Признаков наркотического опьянения на момент наблюдения не отмечается. И анализ, конечно, сделаем. Демид Петрович, вам, может быть…
"…вам, может быть, помочь как-то можно? Вот что он хочет сказать. Мальчишка, сосунок. Себе только навредит. Разве можно такое говорить в присутствии ЭТИХ?"
– Все, начальник! – Доктор даже вздрогнул от громкого голоса Демида. – Базар у нас гнилой пошел. Ты, начальник, заключение свое пиши, а мне на шконку пора. Ужин скоро.
Доктор оцепенело смотрел на Демида и молчал. А потом уголки его рта поползли вверх в горькой улыбке.
Понял.
***
Это был день визитов. Демид и не надеялся так скоро увидеть ее . В запасе у него было восемь дней. А может, и больше – все-таки он был опасным преступником. Однако он предстал перед ее светлыми очами уже в этот день. И для этого пришлось привести его в знакомое здание ГУВД.
– Гражданин Коробов? – холодно бросила старший лейтенант юстиции Фоминых О.И. – Садитесь.
В комнате остались только она и Демид. Это было не слишком благоразумно – оставаться наедине с таким зверем, как Демид. И вполне объяснимо – учитывая предыдущие их сомнительные совместные делишки. От чужих ушей подальше. Не боится? Да нет, боится, конечно – Демид это видел. Боялась она его, но верила в холодный его рассудок – какой смысл было бросаться на нее сейчас и подставлять себя по всем статьям? Она хорошо знала рационализм своего подследственного.
Подождем. Подождем немного. Поплясать на косточках – не такой уж большой кайф. Когда вся работа сделана и от врага осталась только кучка дерьма – какой тут кайф? Есть только усталость и ощущение новой грядущей опасности. Но верить, что ты победишь – когда-нибудь, невероятно как; верить в это, когда шансы твои призрачны, а жизнь висит на волоске – вот в этом и есть удовольствие. Сомнительное удовольствие эстета, раскачивающегося на паутинке между жизнью и смертью.
Это удовольствие стоит многого, ибо оно – единственное, что можно позволить себе в такой гиблой ситуации.
Мечты, мечты… Они сродни мастурбации. Раньше писали, что это вредно. А теперь, оказывается – ничего, можно, даже полезно. Развивает фантазию и сбрасывает напряжение.
– Ольга, – сказал он. – отпусти меня. Я не добил Короля Крыс. Он оживет снова.
– Гражданин Коробов! – метнула взгляд, полный ледяного огня. Значит, не так уж и спокойна была. – Перестаньте называть меня на "ты"! И прекратите рассказывать ваши сказки про Короля Крыс!
– Ах так? – Демид был очень серьезен. – Тогда я лишаю ВАС права называться на "ты"! Очень почетного права. Отныне я буду называть вас только на "вы". И это означает, что я никогда не буду относиться к вам с полным доверием. Также вы лишаетесь с этим права на мое покровительство и возможности вступить когда-либо со мной в интимную связь.
Фыркнула презрительно. Поглядела на Демида так, словно вступить с ним в интимную связь – все равно, что спариться с каким-нибудь овцебыком. Уже списала его со счетов? Напрасно, Фоминых, ВЫ это сделали.
– Я полагаю, что вы хотите предъявить мне обвинение? Я требую, чтобы вы сделали это! Также заявляю, что я невиновен, что вы арестовали меня на незаконных основаниях, чтобы скрыть совершенный вами должностной проступок. И требую адвоката. Диктофон здесь есть? Вы записываете это?
– Нет. Диктофона нет. Конечно, диктофон – удобная штука, но иногда лучше без него обойтись, воспользоваться привычными средствами. – Фоминых постучала ручкой по чистому листу протокола. – Особенно, когда подследственный несет всякую бредятину, ведет себя неадекватно и находится под воздействием наркотиков…
– Что?! Каких наркотиков? Все это подстава! Я же только что был у психиатра. Вменяем. И наркотиков никаких не нашли.
– Вменяем. Это точно. Тем хуже для вас. Потому что наркотик у вас в крови нашли.
– Как – нашли? Быть этого не может!
– Может. Все может быть. Вот, смотрите. – Фоминых достала из дела Коробова бланк анализа крови. Все там было – ФИО пациента, дата, название препарата, подпись доктора, круглая печать. Не было только результата анализа. Фоминых взяла ручку и поставила посреди листка два аккуратных креста. А потом приписала снизу, едва разборчиво: "ср. пол."
– Вот видите, – сказала она. – Проба среднеположительная. Употребили вы наркотик, гражданин Коробов, употребили. А за проступки свои надо отвечать. У нас в государстве, знаете ли, наказание за преступление неотвратимо. На том правосудие и держится.
Вот вам и благоразумие. Лопнуло спокойствие Демида к чертовой матери. Взревел он как бык, бросился к ненавистной бабе. Бросился бы. Но руки его были прикованы сзади наручниками к трубе батареи отопления. Свалился Демид на пол, рыча в ярости, уперся ногами в стену и дернул руками так, что наручники впились в кожу до крови. Ах! – сказала батарея, потому что металлический крюк, на котором она держалась, пошатнулся и вышел на полсантиметра из стены. Ох! – сказала она еще раз, потому что Демид, совсем уже потеряв разум, рвался как бешеный, и явно собирался выворотить батарею вместе с корнями, и уже почти преуспел в этом.
– Дежурка! – заорала Фоминых в трубку. – Двоих сюда, срочно!
В комнату влетели двое, придавили Демида физиономией к полу так, что нос его сплющился, огрели дубинкой по спине.
– Товарищ старший лейтенант, что с ним делать?
– Обратно посадите. И останьтесь здесь – оба. Вон он резвый какой. Значит, так мы в протоколе и запишем…
– Это тот самый? Который собак разводил?
– Тот самый.
– Вот гнида! – Демид получил палкой еще раз – со всего размаху, с оттягом. Тот, кто его бил, знал свое дело. – Отдайте его мне, Ольга Игоревна! Он мне все расскажет.
– У меня тоже. – Фоминых грозно свела брови. – И прекратите избивать его, Вагин! В конце концов…