***
"Лучшая лаборатория" оказалась моргом – холодным, вонючим. Свободным лишь на выходные. За два дня им надо было управиться полностью. И оборудования никакого не было. Шили даже не кетгутом – обычным хирургическим шелком. Оставалось только надеяться, что Кикимора сумеет справиться с новым телом, что новый организм его, управляемый душою лесного демона, сумеет адаптировать десятки метров шовного материала и не развалиться при этом на кусочки.
Кусочков было много. Образ будущего существа нарисовали предварительно на бумаге, споря при этом до хрипоты. Кикимора вел себя безобразно: торговался, как баба на базаре, выклянчивая себе рога, и хобот, и ядовитое жало, и жабры, и непробиваемую алмазную чешую. Дема называл его кретином, орал, что для такого безмозглого идиота, как Кикимора, самое подходящее тело – чучело шакала без головы. Но в конечном счете стали работать с тем, что удалось достать. Наводку дал Демид. В университете, на биофаке, имелось немало не до конца препарированных запчастей разных животных, замоченных в ваннах с формалином. Антонов съездил и конфисковал нужное их количество именем какого-то таинственного закона. И теперь в морге дышать нечем было от формалинового, разъедающего все и вся запаха.
– Слышь, Дем, а они работать-то будут? – Кикимора ткнул пальцем в неопределенной формы части чьего-то нечеловеческого тела, отмокавшие в большом тазу.
– Должны, – прогундосил Демид через респиратор. – Отмочим хорошенько. Формалин будет вытеснен водой. Это самые свежие органы, какие только удалось достать. Не красть же нам живого медведя из зоопарка?
– А че? – Кикимора оживился. – Может, украдем?
– Иди, кради, я не против. В дело пойдет. Только обязательно живого сюда приведи. Объясни мишке косолапому, что для хорошего дела он надобен. И быстренько. Часа через три уже все готово будет.
– Что? Уже через три часа? И одному мне идти?
– А как же? Ты у нас один тут без дела болтаешься.
– Да… – Кикимора задумался, поскреб в затылке. – Ладно, без медведя обойдемся. А крылья?
– Отвянь.
– Ты обещал!
– Отвянь!
– Вот так вот! – Кикимора поднял руки к небесам. – Друзья, называются! Жмоты! Человек ради них на смерть, можно сказать, идет, а им пары клешней ядовитых жалко! Не, в натуре, с кем я связался? Дем, ну хочешь, я тебе бабки заплачу за эти крылья? По пять тыщ баксов за крыло. Только ты мне четыре крыла сделаешь.
– Мы тебя всего крыльями увешаем, – произнес Демид, уставившись на Кикимору круглыми от бешенства глазами. – И на член тебе титановые подкрылки поставим. А насчет денег, кстати, ты вовремя вспомнил. Деньги тебе больше не понадобятся, брат. Ты адресочек черкни, где их найти. У тебя, наверное, много бабок скопилось за жизнь твою праведную. Теперича они на святое дело пойдут. Деньги всегда нужны.
Кикимора нахохлился и молча отполз в угол. А Демид снова уткнулся в то, что они с Антоновым старательно сшивали на столе уже второй день.
***
– Все, готово!
Они стояли вокруг стола, и сами не верили в то, что им удалось создать такое. И в то, что такое может ожить, тоже не верилось.
– Кикимора, теперь твоя очередь, – сказал Демид. – Пора переселяться. Как ты будешь это делать?
– Заклинание прочту. Счас прямо. Ах ты, елки-моталки… – Кикимора съежился. – Страшно-то так! Вдруг не получится? И помолиться-то некому. Нелеригиозный я. Перекреститься, может?
– Не стоит, ты же нечистая сила. Сгоришь еще, чего доброго.
– Ладно, поехали…
Кикимора махнул рукой и начал бормотать странные, нечеловеческие слова. Демид и Антонов стояли, переминались с ноги на ногу. Чувствовали они себя тоже не лучшим образом. Все было как-то не так. Слишком поспешно. Не торжественно и жутко.
– Ты осциллограф подключил? – тихо спросил Демид. – ЭКГ в порядке?
– Все подключено. – Антонов загодя увешал сварганенное тело датчиками и проводами, должными показать появление жизни в новом организме. – Ты не волнуйся, Дем. Дефибриллятор у нас есть. Если что – шарахнем в сердце, оживет как миленький.
– Все, – сказал Кикимора сиплым голосом. – Все, ребятки, пора. Теперя пустячок остался – убить меня надоть.
– Как – убить?
– А так! Обнакновенно. Убить и сердце осиновым колом проткнуть. А то тело сие мою душу не отпустит.
– Кто ж тебя убивать должен? – напряженно спросил Демид.
– Как кто? – удивился Кикимора. – Ты.
– Я не могу. Людей убивать не могу.
– Ах да, – Кикимора махнул рукой. – Ты же кимвер, человеков убивать права не имеешь. Да только какая разница? Я ведь не человек! Я – дух болотный.
– Для меня ты – человек.
– Тогда ты, Валера. Сделай доброе дело. Пушка у тебя ведь есть? Пальни в голову. Только так, чтоб быстро, чтоб не больно было.
– Что ж ты не сказал, братишка, что тебя убивать придется? – Антонов стоял бледный, еле шевелил губами. – Что ты раньше молчал? Мы бы всего этого дела не затеяли. Неужто мы можем своего стрелять? Как жить-то после этого будем?
– А-а!!! – Кикимора злобно рванул на себе рубаху, обнажая впалую грудь, всю расписанную блатными татуировками. – Бляха-муха! Нежные какие попались! Смертное убойство они причинять не могут! Говны! Братья еще называются!
Это были его последние слова. Он схватил скальпель, лежащий на подносе, и воткнул его себе в шею, прямо в сонную артерию. Демид и Антонов стояли и остолбенело смотрели, как Федор Шагаров вспарывает себе горло. Кикимора свалился на колени и посмотрел на них мутным, ускользающим взглядом. Из перерезанной глотки его хлынула кровь. Он упал на спину, дернулся в последней конвульсии и затих.
– Осиновый кол есть? – шепотом спросил Антонов.
– Есть. Кикимора его из ручки от швабры сделал. Я и не подумал, зачем. Мог бы догадаться.
– Давай.
Антонов опустился рядом с трупом Кикиморы, встал коленями прямо в лужу крови. Взял Кикимору за плечи и нежно, аккуратно перевернул его на спину.
– Прости, брат, – сказал он. – Прости, что так получилось.
Лицо Кикиморы застыло в недоуменном, почти детском выражении. Широко открытые глаза его неподвижно смотрели в потолок.
Антонов взял заостренную деревянную палку и приставил ее напротив сердца Кикиморы, направил прямо в глаз Сталина, вытатуированного на груди. Он нажал на палку и пробуравил сердце бедного бывшего Кикиморы.
Тело, прослужившее двум своим хозяевам, бродившее по грешной земле двести пятьдесят четыре года, выплеснуло душу с фонтаном крови. И умерло окончательно.
– Кардиограмма! – прорычал Антонов. – Есть что-нибудь в новом теле? Сердцебиение?
– Нет! Ровная линия!
– Энцефалограмма?
– Ни черта! Полный труп.
Антонов оставил бесполезный труп Шагарова и бросился к тому телу, что должно было принять в себя душу и ожить, но пока не подавало ни малейших признаков жизни. Обливаясь потом, Антонов защелкал переключателями на портативном дефибрилляторе, схватил два круглых электрода, прижал их к груди того, что лежало сейчас на столе.
– Врубай!
Шарахнуло так, что все длинное уродливое туловище дернулось, взмахнуло четырьмя своими когтистыми лапами и двумя почти человеческими руками. И снова замерло.
– Линия ровная. Сердце стоит!
– Врубай!
Еще один удар током. Еще, и еще один… Запах паленой шерсти, вонь формалина.
– Бесполезно. Он не дышит.
– Я заинтубирую его! – Антонов распахнул зубастую пасть, принадлежавшую некогда леопарду, и начал лихорадочно заталкивать в трахею никелированную трубку. – Включай ИВЛ!
Демид запустил аппарат искусственной вентиляции легких и смесь, насыщенная кислородом, с шипением начала наполнять гориллью грудную клетку созданного ими монстра. Грудь существа мерно раздувалась и опадала. Только это было жизнью не больше, чем накачивание сдувшейся автомобильной камеры.
Сердце существа и не думало биться. И мозг его был не живее, чем ком серой слизи на задворках бычьей бойни.
– Мы убили его, – прохрипел Антонов. – Господи Боже! Чувствовал ведь, что так получится…
– Ни черта ты не чувствовал, – Демид мрачно переводил взгляд с мертвого тела на полу на мертвое тело на столе. – Ты был уверен в успехе.
– Я идиот! Кретин безмозглый! И ты – идиот, если согласился на это! Как мы могли поверить, что идиотское, слепленное кое-как тело, с формалином вместо крови, заработает? Как?!
Антонов стукнул по колену кулаком, перемазанным в крови.
– Мы не убивали его, – сказал Демид. – Он сам захотел этого. Он сам убил себя, и никто его уже не смог бы остановить.
– Ему надоело жить человеком? Или он испугался перед развязкой? Дезертировал?
– Он думал, что получится, – произнес Демид. – Он вовсе не собирался умирать окончательно. Я не знаю, чья в этом вина – его или наша. Но только его нам обвинить не в чем.
ГЛАВА 31
– Как дела? – спросил Демид.
Прошел день с тех пор, как они пытались создать нового Кикимору. А в результате убили старого.
– Он так и не ожил.
Антонов выглядел так, будто пил всю ночь. Вероятно, так оно и было. Мрачно выглядел Антонов, небрито и похмельно. Да и Демид смотрелся не лучше. А с чего выглядеть хорошо? Дема в первый раз в жизни нашел человека, которого смог назвать своим братом – Кикимору. И потерял его. Своими руками спихнул в могилу, пусть даже непреднамеренно.
– И что теперь? – спросил он.
– Старое тело Шагарова я уничтожил, – сказал Антонов. – Шутка ли – труп вора-рецидивиста со следами насильственной смерти. Зачем нам такие улики? А новое тело… Пока я спрятал его. Там, в морге, в холодильнике. Я еще вернусь к нему. Препарировать снова буду. Понять попытаюсь, что мы сделали не так.
– Понятно…
Минут пять сидели молча. Антонов курил.
– Все переменилось, – наконец, произнес он. – Прорвало… На Фоминых спустили всех собак. И секту их разгромили. Народу похватали – море. Видел бы ты, что в областном УВД сейчас творится, все на ушах ходят! Кое-кто руки радостно потирает, другие за место свое трясутся – Фоминых-то под ними работала, а они ее проворонили.
– Что ж мне, радоваться? Может, и выйти уже можно из подполья?
– Рано пока радоваться, заметут тебя сразу же. Не обвиняемым, так основным свидетелем пойдешь. Пока там разберутся… К тому же, самое главное – Фоминых не поймали. Ушла она, стерва хитрая.
– А карх?
– Спрашиваешь…
– Надо было думать, что так получится… – Демид задумчиво барабанил пальцами по столу. – Надо же – два дня назад все было ясно, а теперь вдруг развалилось все к чертовой матери. Троица их цела, и в полной силе. Подумаешь, культ их развалили. Для них это так – мелочевка, они в другом месте выплывут. А вот у нас… Разбита армия без боя.
– Что будешь делать?
– Ухожу я. Ухожу из города. Нечего мне больше тут делать. Надоело в прятки играть. Но самое главное – Лека. Совсем плоха стала моя девочка. Еле живая, не просыпается даже. Отвезу ее в Священную рощу. Попробую найти кого-нибудь из Лесных тварей, посоветоваться. Сам я уже ничего не сделаю.
– Слушай, Дем, я помогу тебе! – оживился Антонов. – Я тебе человека своего подошлю. У него "Газелька", спецмашина. Документы в порядке – даже если остановят, проверять не будут, что там в салоне. Он вас до самой рощи довезет. У меня, знаешь ли, – Антонов смущенно улыбнулся, – возможности сейчас новые открылись. По службе. Пострадал-то я из-за дела Фоминых. И теперь, когда охота на нее открылась, я в числе главных консультантов.
– Ты все правильно делаешь?
– Все наилучшим образом. – Антонов усмехнулся. – Можешь положиться на меня, Демид. Тылы все прикрою, и лишнего тоже ничего не скажу. Дам тебе знать, когда можно выползать на свет божий. Ты только берегись. Сам понимаешь…
– Понимаю. – Демид встал из-за стола. – Ну ладно, Валер. Пора прощаться. Спасибо тебе.
– И тебе спасибо! – Антонов не выдержал, схватил Демида за плечи, прижал к себе. Не знал он, что только недавно обнимался Дема так с новоявленным братом своим – Кикиморой. – Знаешь, Дем, когда все это кончится, самое главное останется… – Антонов волновался, пытался подобрать слова, чтобы не было фальши. – Я не знаю, как дальше все будет, может, и не увижу тебя больше. Но всегда помнить буду, что видел такого необыкновенного человека, как ты…
– Я – человек, – тихо сказал Демид. – Я не бог. Не надо петь мне дифирамбы. Я просто человек и пытаюсь выжить. Мне даже в рай никогда не попасть. Все, что у меня есть – эта жизнь. Лека. Ты. Так мало…
– Все вернется, – сказал Антонов. Все еще вернется. Будет счастье и у нас с тобой. Ты только не пропадай навсегда, Дема. Мне тоскливо без тебя будет. Помни, что у тебя друг здесь есть. Ты ведь друг мне?
– Друг, – сказал Демид и улыбнулся. – Дай руку. Amigos para siempre.
***
– Демид, я ухожу, – сказала Лека.
Они стояли на поляне в Священной роще. Костерок бросал неяркий красный отсвет на их лица. И луна, вечная свидетельница всего, что происходит в этом мире ночью, грустно смотрела на них сверху, полуприкрыв свой глаз.
– Я знаю, – сказал Демид. – Так и должно было случится. Иди, Лека. Здесь твой дом.
Лесные молча стояли вокруг. Фамм со светящимися глазами-блюдцами. Лешие, похожие на изломанные ветром сухие коряги. Дриады – сестры Лекаэ, тонкокожие девушки, не ведающие о своей наготе. Толстый старик Водяной с бородой из болотной травы, с жабьми задними лапами. Домовые, батанушки, волосатки, мавки, игрецы, постени… Имена им дали люди, но были у них и свои имена на древнем языке, и была своя жизнь, и свои радости, и свои печали. Мало их осталось – древних созданий, таких же божьих, как и все, что существовало на земле. Люди вторглись в их жизнь, и все меньше места оставалось им. Никто не вносил их в Красную Книгу, да и не было в этом нужды. Лесные знали, что все равно переживут людей. Уйдут люди, и придут другие. А Лесные останутся – вечные хранители живого…
– Демка, милый. Тебе грустно? – Лека гладила его по лицу.
– Немножко.
– Я люблю тебя. Это ведь неправильно, да? Дриада не должна любить человека. – Слезы поползли блестящими дорожками по лицу Леки, смывая беспомощную улыбку.
– Все правильно. Правильно все, что происходит с нами. Потому что это судьба. Мы живы, и мы любим. Значит, все правильно. Я люблю тебя.
– Демка… – Лека прижалась к нему, словно пыталась слиться с ним, прорасти в него, пустить корни. – Ты будешь приходить ко мне?
– Да.
– А ты? Куда ты сейчас пойдешь?
– Не знаю… Устал я думать. Наверное, к Степану пойду, попрошусь к нему в батраки.
– Степан… Он чистый человек. И ты будешь рядом. Это хорошо.
– Иди. – Демид сжал зубы, чтобы не позволить выплеснуться своим чувствам -не закричать, не завыть как волк на луну. – Иди, тебе пора.
Он стоял и смотрел, как фигурка Леки исчезает, тает в темноте.
"Эй, ты! Теперь ты доволен?"
Молчание. Внутренний голос не подавал признаков жизни. Он молчал с того злополучного дня на вокзале, не откликался на зов.
"И ты меня бросил… Что ж, этого следовало ожидать. Я сам приложил много усилий, чтобы заткнуть тебя. И теперь ты больше не сводишь меня с ума".
Демид отрекся от своего прошлого и задушил при этом свою внутреннюю сущность. Он помог тому, кто назвал его своим братом, убить себя своими же руками. Он отвел свою любимую девушку в чащобу и отдал ее нечеловеческим тварям. Он даже не пришел на похороны своей матери – валялся на больничной койке и не мог пошевелить рукой.
Один… Он снова остался один. Он добился своего – снова стал человеком. Но оказался одиноким и не нужным никому, нечеловечески усталым.
Демид сел у костра, достал из рюкзака бутылку водки, свинтил крышку с горлышка и сделал большой глоток.
Сегодня он будет пить. Пить, чтобы забыться, чтобы избавиться от проклятых воспоминаний, грызущих душу. А завтра? Увидим, когда настанет завтра. Если оно вообще настанет.