А еще Демид видел, что люди и лесные суетятся вокруг него на поляне, пытаются растормошить. Он едва видел их маленькие фигурки – и свою маленькую фигурку, жующую огромную травинку. Все исказилось его в глазах. Вот и жрец, пришпиленный к дереву, вел себя как-то странно. Медленно выползал из своей одежды – двумя ногами-колбасами кровавого цвета, обутыми в золотые сапоги. Ноги его все вытягивались и вытягивались, и тянулись к Демиду, ползли метр за метром, каждая сама по себе. Одежда жреца сморщилась, лишившись своего содержимого и осталась висеть распятой на дереве. А картонная волчья голова шлепнулась на землю – пустая, как старая коробка из-под ботинок.
И вдруг Демид заорал и вскочил, как ужаленный.
До него дошло.
Он давно хотел увидеть Червя. Но не думал, что это будет выглядеть так.
То, что вытекло из жреца и ползло теперь по поляне, извиваясь, переливаясь миллионами красных нитей, и было телом Червя.
Это был не один Червь. Неисчислимое количество маленьких тварей цвета раскаленного металла, каждый размером не больше дождевого червя, слившихся в единую живую, кишащую, блестящую слизью, текущую массу.
Два потока, изошедшие из ног того, кто называл себя жрецом, остановились. Они изменили свою форму, превратившись в подобие огромных амеб, и поползли друг к другу. Они слились беззвучно, и вся эта копошащаяся квашня начала вытягиваться вверх.
Вначале она была бесформенной – как гигантский оплывший гриб. Но внезапно разделилась в нижней части своей на две ноги, два столба, короткие и толстые; два отростка высунулись по бокам и превратились в руки, обросли подобием пальцев, дрожащих и извивающихся; наконец, голова медленно проклюнулась из вершины – приплюснутый шар без шеи, ушей, носа, лишь с глубокими вмятинами на месте глаз.
– Ого! – сказал Демид. – А ты ничего! Производишь впечатление!..
Голос его сорвался. Давно он не был так перепуган.
Фигура молча сделала шаг к Демиду, при этом нога ее не поднялась от земли, но перетекла вперед. Рука неожиданно истончилась, вытянулась на три метра и огромный круглый кулак полетел вперед, как чугунный шар на веревке. Демид едва успел пригнуться. Шар пролетел над самой его головой и втянулся обратно в тело Червя с хлюпающим звуком.
– Понятно… – Демид лихорадочно соображал, что делать. Еще минуту назад он собирался безропотно умереть, а теперь одна мысль о том, что ЭТО может прикоснуться к нему, внушала ему невыразимое отвращение. – Вот, значит, как мы умеем…
Он вытащил из кармана пистолет. Выстрелил, не целясь – трудно было промазать. Пуля пролетела насквозь через туловище демона, выплеснув фонтанчик брызг и на мгновенье проделав небольшую дырку, которая тут же затянулась извивающимися тельцами червей.
– Это даже не больно, человечек! – прогудел демон. – А теперь смотри, что я умею!
Демид повернулся и побежал. Вернее, почти побежал. Потому что Червь дал сделать ему только один шаг. А потом десятки отростков-щупалец выстрелили из тела его, захлестнули Демида, опутали, как веревки, сбили с ног и потащили к себе.
– Держись! – Степан схватил серебряный меч и бросился на помощь. Он рубанул по щупальцу и оно распалось на две части, сократилось в два слизистых обрубка. И тут же "шар на веревке" вылетел торпедой из тела Червя, протаранил Степана так, что тот кубарем полетел по траве.
– Не мешай! – прогудел Червь. – Твое время придет позже.
Демид сходу влепился в огромное туловище демона, почти утонул в нем. Они стояли, прижавшись друг к другу, как два танцора, на мгновение прервавшие танец – огромный бесформенный голем и маленький человек. Мелкие отростки-черви выросли из огненно-красного тела, поползли по Демиду – пока не раня, осторожно ощупывая его в поисках слабого места.
Демид неплохо потанцевал с Королем Крыс. Но с ЭТИМ танцевать было нельзя. Танец закончился, не начавшись.
Демид не мог пошевелиться. Скользкие, горячие тельца червей облепили его лицо, пытались залезть в ноздри, уши, рот. Он задыхался.
Он в последний раз дернул руками и ногами, сделал последний судорожный вздох.
Последнее, что видел он – это море копошащихся, беззвучно извивающихся красных червей.
***
Лесные стояли и смотрели на то, что происходило.
Они должны были взирать на это беспристрастно: не все ли равно, кто победит? Побеждал Демон-Червь, а значит, скоро придет конец Человекам. Уйдут люди, придут другие – не все ли равно?
Но ужас поселился в их сердцах. Невыносимый страх грыз их души так же, как Червь пожирал сейчас Последнего Кимвера.
Потому что смена эпохи – это всегда катастрофа. Катастрофа, которая растянется на многие сотни лет. И мало кто из Лесных выживет на этом Страшном Суде. Выживет, чтобы медленно начать восстанавливать число свое.
Лесные живут долго. Так долго, что и сами не помнят, когда родились. Но все же и они умирают. И плодятся они очень медленно.
Лесные сделали первый шаг. Неосознанно, против воли своей сделали шаг к красному демону и распятому на демоне человеку.
А потом сделали и второй шаг. А потом бросились вдруг всем скопом на кишащую червями тварь – ощетинившись иглами и руками-сучьями, оскалив зубы, вопя что-то по своему от страха и отваги, закипевших в их древних душах.
Они налетели на Демона-Червя скрипящей, визжащей, царапающейся, кусающейся волной, они свалили его на землю. Они рвали его на части, вырывали клубки извивающихся червей из его тела и разбрасывали их по поляне.
Полуоглушенный Степан медленно поднялся на ноги. Он прижимал к груди тоненькую книжицу. Псалтирь.
Он раскрыл ее. Он не знал мотива, но это не мешало ему. Он читал нараспев, раскачиваясь в призрачном синем свете Круга, и древние слова расплывались над поляной, над барахтающимися, хрипящими телами.
– "…Господи! Услышь молитву мою, внемли молению моему по истине Твоей; услышь меня по правде Твоей… Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших. И уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое… Скоро услышь меня, Господи; дух мой изнемогает; не скрывай лица Твоего от меня, чтобы я не уподобился нисходящим в могилу. Даруй мне рано услышать милость твою, ибо на тебя я уповаю. Укажи мне путь, по которому идти, ибо к Тебе возношу душу я мою. Избавь меня, Господи, от врагов моих; к тебе прибегаю. Ради имени Твоего, Господи, оживи меня; ради правды Твоей выведи из напасти душу мою. И по милости Твоей истреби врагов моих, и погуби всех угнетающих душу мою, ибо я – Твой раб…"
И даже показалось на мгновение Степану, что моление его возымело силу. Что разорван совершенно Демон-червь, разметан на шевелящиеся отвратительные части, что показался освобожденный Демид. Но нет… Лесные, при всех своих усилиях, не могли доставить значительного вреда демону, ибо не было у него единого тела. Черви, отброшенные в сторону, ползли обратно. Они снова сливались, поднимались на новообразованные ноги и разили новыми руками и щупальцами без пощады. Один Лесной тихо вскрикнул, разломленный пополам и начал медленно истаивать в воздухе призрачным зеленоватым дымом. Еще один… Лесные гибли. А червь был неуязвим.
И не мог он быть другим. Ибо существовал столько, сколько существовала Земля, и впитал всю силу ее, и не имел сомнений в своей единственной цели – проснуться, и насытиться, сожрав всех, кто считает себя хозяином в этом мире, и снова погрузиться в спячку – до нового Прилива.
Дикий рев разнесся над поляной. Вопль разъяренной лесной кошки был в этом звуке, и басистое рявканье медведя, и еще что-то тоскливое, ужасающее, и вместе с тем почти человеческое. Степан оглянулся и волосы дыбом встали на его голове.
То, что ворвалось в Круг, нельзя было представить даже в кошмарном сне. Длинное огромное тело, покрытое в нижней своей части мокрой, висящей грязными космами шерстью, было согнуто невероятным образом под прямым углом вверх. Существо напоминало кентавра: из медвежьего туловища, вальковато трусившего на четырех когтистых лапах, росла грудная клетка обезьяны – со вздувшимися, как у культуриста, буграми мышц, с кошмарно длинными руками, достающими до земли и порою помогающими бежать задней половине – прыжками, на обезьяний манер. А голова твари была кошачьей. Оскалившаяся пасть огромной кошки – то ли барса, то ли леопарда – вопила так, что закладывало уши. Желтые глаза сверкали огнем неукротимой ярости.
Степан упал ничком. Ему показалось, что сам дьявол вырвался из ада, дабы помочь Червю в богопротивной его работе. Чудовище прыжком перемахнуло через Степана и приземлилось у шевелящейся кучи дерущихся с Червем лесных тварей. И разметало их ударами могучих лап в разные стороны, как ворох старого хвороста.
Оно схватило обезьяньими руками бесчувственное тело Демида, полуоблепленное клубками червей, и подняло его вверх – безо всякого труда. Ноги медведя пришли в движение и понесли монстра к центру Круга. К огню, что в человеческий рост поднимал синий конус свой на пересечении черных теней.
Лесные бросились вдогонку, но соревноваться в скорости с монстром было трудно.
И клубки червей, валяющиеся там и сям на траве, шевелящиеся безо всякого смысла, вдруг выстроились в полосы, извивающиеся, как змеи, и поползли за ними.
"Кентавр" затормозил у самого пламени – так резко, что когти выдрали клочья дерна. И аккуратно, даже нежно, поставил Демида в самое пламя.
Степан закричал. И еще один голос пронзительно завизжал, когда пламя охватило Демида и скрыло его с головой.
Лека. Это была она.
Чудовище медленно повернуло кошмарную свою голову на крик.
– Лека, чего орешь? – проскрипело оно. – Заткнись. Раньше орать надо было!
Визг Леки резко оборвался.
Тишина нависла над поляной. Слышно было только шипение. Это черви подползали к пламени, валились в него, пузырились и лопались во всепожирающем ледяном огне.
***
Демид лежал на земле. Лежал неподвижно, закрыв глаза, и, кажется, даже не дышал. "Кентавр" вынес его из центра Круга. И бережно положил здесь, у подножия старого дуба.
– Он умер? – спросил Степан.
– Ты, в натуре, думай, че говоришь-то, пень христианский! – голос монстра мало чем отличался от звука бензопилы, наскочившей на гвоздь. – Ежли он того, концы отдаст, то вам, людям, вообще кранты. Хана вам будет с музыкой, век воли не видать!
Степан недоуменно полез пятерней в затылок. Никак он не мог предполагать, что сказочный зверь будет выражаться, как блатной на тюремных нарах.
Червей больше не было, они сгорели в синем пламени Круга. Демиду этот огонь не нанес никакого видимого вреда.
Кроме того, пожалуй, что он был мертв.
Демид был мертв совершенно определенно, и уже достаточно давно. Степа опустился на колени и взял запястье Демида в свою руку.
Пульса не было.
– Он умер, – сказал Степан. Слезы побежали из глаз его.
– Братан! – произнес кошкообезьяномедведь. – Я бы тебе в лоб дал за такие слова. Но ты – человек, тебе простительно. Ты единственный человек здесь, и для тебя есть работенка. Только ты можешь сделать ее. Она мерзкая, эта работенка. Но ты должен справиться.
– Что? Какая работа?
– Открой рот.
Степан послушно открыл рот.
– Да не свою пасть, пентюх! Его открой рот. Демида!
Степан трясущимися пальцами надавил на подбородок Демида и опустил его нижнюю челюсть.
– Крест теперя свой сымай!
– Крест?! Я не могу… Да кто ты вообще такой?!
– Сымай, сказал, фраер! Чо конишь-то? Время не резиновое!
– Снимай, Степа, – тихо произнесла Лека. – Он знает.
Степа, путаясь в цепочке, потянул крест через голову.
– В рот ему теперя крест свой засавывай. И смотри, не вздумай рот его закрыть! Что бы ни случилось!
Степан осторожно, побледнев от горя и страха, стал заталкивать медный крест свой в мертво разинутый рот Демида – миллиметр за миллиметром.
В глотке Демида раздался булькающий звук. Что-то бурлило внутри него и медленно поднималось на поверхность.
Крест в руке Степана завибрировал. Что-то там, изнутри Демида, пыталось вытолкнуть крест наружу. Степан давил все сильнее и сильнее, навалился всем весом на крест. Пальцы его онемели, словно он пытался удержать за наконечник работающий отбойный молоток.
– Так! Порядок! – Монстр сделал шаг назад. – А теперь – самое главное, человек! Я до трех, значится, считать буду. А как три скажу, так ты, значится, крест-то свой отпускай и прыгай скорее в сторону, пока башку тебе не сорвало…
– Считай скорее… – прохрипел Степан на последнем издыхании.
– Раз. Два, значится, в натуре! И это, как его? Три!
Степа разжал пальцы и свалился набок. Крест подлетел высоко вверх, тускло сверкнул в воздухе и исчез где-то в кустах. А за ним изо рта Демида вылетела алая молния – тонкая, живая, раскаленная.
– Хватай его! – завопил Степан. – Это Червь! Уйдет ведь, гад!
Червь мелькнул красной полуметровой змейкой в траве, проскользнул между ног Лесных, боязливо отпрыгнувших в стороны, вбуравился в почву и исчез.
– Ушел-таки! – Степан стукнул себя кулаком по коленке. – Последний ведь из червяков остался! Раздавить его надо было…
– Дурень ты все-таки, Степа! – Существо сложило руки свои, почти человеческие, на груди. – Кто ж его раздавить-то может? Это ж Червь! Если его кто и убить сможет, то разве только тот, кто сотворил его. Сам Создатель, поди. Не нашего ума это дело.
– А что ж тогда – наше дело?
– А вот что! – Обезьянья лапа ткнула пальцем в Демида.
Степан повернулся к Демиду.
Дема лежал и смотрел в небо. Дышал спокойно и ровно. И жевал какую-то травинку, которую сорвал и сунул в рот.
– Слушай, Кикимора, – сказал Демид. – Вот что мне интересно. Слышал я, что кимверы ни в рай, ни в ад попасть не могут. Но вот ты посмотри, сколько звезд там, в небесах! Может быть, там и для нас какое-нибудь неплохое местечко припасено? Не такое скучное, как рай, и не такое адское, как ад. Нормальное местечко, где есть чем заняться. И где тебя не пытаются убить по три раза на дню.
– Всякое быть могет, – кошачья голова Кикиморы, конечно, не могла улыбаться, но Степану показалось, что рот его разъехался в чеширской ухмылке от уха до уха. – Но ты, братишка Дема, и не мечтай туда попасть! Потому как тебе еще жить да жить. Ты еще охренеешь от своей земной жизни, потому как умирать тебе еще долго не полагается. И вот, когда завоешь ты от тоски, и скучно тебе станет до невозможности, заглядывай на огонек в это болото. К Кикиморе в гости. Клуб "Ладья" я тебе не обещаю, но пара приключений найдется.
– Увидим… – Демид выплюнул свою травинку, присел, оперевшись на руку и повернулся к Лесным. – А ты, дриада Хаас Лекаэ, пригласишь меня? На березе повисеть вместе?
– Демка… Милый… – Лека опустилась рядом с Демидом, обвила его шею руками. – Я опять разрываюсь… Я знаю, что родина моя и дом мой – здесь. Но, знаешь, если ты не будешь приходить ко мне сюда, я снова сбегу к тебе в город. И буду мучиться там, и снова портить тебе настроение, и выкидывать твои деньги на ветер, и приходить домой поздно, и ревновать тебя, и висеть на телефоне, а, может быть, снова запишусь на прием к психотерапевту…
– Хватит. – Демид приложил палец к губам девушки. – Я уже понял. Ты, как всегда, хочешь ухватить лучшие кусочки и там и сям… А ты, Степан, что? Делать что собираешься? В монастырь идти?
– А я женюсь! – неожиданно буркнул Степа и покраснел. – Хватит рукоблудием заниматься. Прав ты был. Грех это…
Кажется, даже Лесные на поляне захохотали.
ГЛАВА 35
– Ну, как там брат наш Кикимора? – спросил подполковник Антонов, вальяжно раскинувшись в кресле. Бутылка кагора стояла у его ног, время от времени он наклонялся, хватал ее за горло крепкими пальцами, чтобы сделать очередной глоток.
– В порядке Кикимора. Формалином все еще пованивает. Выветрится… В болото к себе ушел. В гости приглашал.
– В гости… – Антонов покачал головой. – Да, пожалуй самим к нему переться придется. Клюкву собирать. Теперь ведь его в гости не пригласишь, под фокстерьера не замаскируешь. Слушай, а он может сделать так, чтоб комары не кусали?
– Вполне вероятно. – Дема аккуратно, оттопырив мизинец, вылил в горло стопочку водки и занюхал соленым огурцом. – Он, вообще-то, таким кудесником оказался, наш Кикимора! Если б не он, я бы сейчас… черви бы меня ели. Слушай, одного я понять не могу. Почему он сразу не ожил в новом теле, если мы все правильно с тобой сделали?
– Промах наш с тобой. Внимательнее надо было хронику изучать, которую он нам показывал. Я вот потом перечитал эту бумажку, которая после него осталась, и по лбу себя хлопнул. Мать твою! Федька-то Шагаров, умерший, если ты помнишь, на третий день из гроба восстал, когда только хоронить его понесли! Три дня надо Кикиморе, чтобы новое тело освоить, и живым снова стать! Я, как допетрил, так и ломанул в морг, аккурат третий день шел! Прибегаю – а там дверь с петель сорвана, а на месте, где медведь наш заперт был, вообще будто граната разорвалась. Погнул наш Кикимора железо, как картон, и побежал в лес – тебя вызволять.
– А с этой что? С Волчицей? С Фоминых?
– Сдал я ее в МВД. Как и просил ты – лично особистам в мягкие лапки. Без меня ее крутят. Может, это и к лучшему. Не могу я ее видеть спокойно, рука к пистолету тянется.
– Свои, стало быть, ее допрашивают?
– Ей они уже не свои. Она своих так подставила… Начальника-то ихнего сняли. Можешь быть уверен, что новый начальник церемониться с ней не станет. Ему работу показать теперь надо, что не зря на своем месте сидит. Так ей впаяют, что мало не покажется…
– Что она там говорит-то? Король Крыс попутал? Червь во всем виноват?
– Ничего подобного, – Антонов довольно усмехнулся. – В деле никакой мистики не фигурирует. Без всяких, кстати, вмешательств с моей стороны. Фоминых и сама удивительно сообразительна в этом плане – понимает, что если лепить начнет про конец человеков и пришествие Новых, то это – явный закос на психушку. А на дурку ей соскочить не дадут. Не положено, слишком многим она яйца отдавила. А поэтому ведет себя наша Волчица тихо, как мышка. Все подписывает, что ей следователь придумывает. Раскаяние изображает. Так что нарисуют ей, как миленькой, соответствующие статьи, а их у нее несколько, и отправят в зону для бывших ментов. Тут и сказке конец.
– Конец, говоришь? – Демид задумчиво покачал головой. – Концов тут еще много торчит незаземленных. Она одна идет по этому делу? А остальные где? Там должно быть еще пяток людей, как минимум. Умных людей, матерых.
– Есть еще парочка – те самые, что на вокзале пробовали тебя достать. Один – стрелок. Ворошиловский. Так себе, лопушок молодой, спортсмен-разрядник. А вот другой, тот, которого ты в нокаут отправил – личность интересная. Весьма интересная…
– Кто он?
– Косач Сергей Иванович. Специалист очень серьезный. Это я тебе гарантирую. Есть такая структура, никому не известная. В народе она называется техническая разведка. И дорогой наш Косач там семь лет работал, пока не вышел в тираж.
– Почему? Выгнали его?
– Таких людей не выгоняют – слишком много они знают. Переводят на другую работу – но контролируют так, что они пикнуть не могут. А бывает, что и… – Антонов провел рукой по горлу. – Но это редко. Много надо плохого сделать, чтобы так с тобой поступили.