- Миледи Маргарет, - я оглянулся по сторонам, но поблизости никого не замечалось - ни патрулей, ни подгулявших студентов. - Миледи Маргарет, звезда моя, вам отлично известно - я сделаю ради вас все, что в моих силах, и больше, но для мне нужна ваша искренность. Почему вы так стремились попасть на свадьбу Мирандолы, а теперь называете ее "проклятой"? Почему беспокоитесь о Маласпине? Вы спросили, жив ли он. Что, сегодняшние сочетания звезд предрекают ему гибель?
Прекрасная Маргарита ничего не ответила, явно колеблясь и решая, какую часть своих секретов она может мне доверить. Я терпеливо ждал, напоминая себе, что смирение и терпение - две добродетели, которые обязательно да вознаграждаются.
- Все обман, - наконец прошелестела панна Домбровска. - Не красавчик Кьянти женился на вдовушке Фраскати, но вернувшийся из Тьмы обрел обещанную невесту и скрепил кровью клятву согласившегося служить ему. Маласпина не умрет, нет, напротив, завтра он будет замечательно себя чувствовать и вспоминать о нынешнем вечере, как о досадном недоразумении. Они избрали вождя, и восстанут в силе своей, и одолеют врагов, и...
- Панна Маргарита! - эту высокопарную ахинею требовалось немедленно остановить или повернуть в иное русло. - Панна Маргарита, какие "они", кто? Эти, из поклонников шкодливой крестьянской скотины с бородою и рогами?
- Не шутите так, - явившаяся на свет точеная ручка в шелковой перчатке осторожно зажала мне рот, и я с готовностью заткнулся, гадая, где это изготовляют духи со столь сногсшибательным запахом. - Орден... Ордена не существует, запомните это. Так будет лучше для всех. Мне пора. Простите, я не должна была втягивать вас в свои дела.
- Погодите, погодите, - мне удалось вовремя сделать несколько шагов и сцапать лошадь под уздцы. Мадам Домбровска или смелая, или безрассудная женщина, если осмеливается ночами в одиночку раскатывать по улицам Праги. - Мне нужно кое-что вам сказать... - и я поспешно изложил ей план отца Алистера, разумеется, бессовестно выдавая его за собственную неусыпную заботу о друзьях моих друзей. Панна Маргарита слушала, не перебивая, только под конец спросив:
- Думаете, поможет?
- Вреда, во всяком случае, не принесет, - мысленно я возликовал - клюнуло, клюнуло! - Так вы постараетесь предупредить Штекельберга? Пусть несколько ближайших дней сидит тихо, не шумит в сейме и не высовывается.
- Хорошо, - согласилась она и, подавшись вперед, вдруг проникновенно спросила: - Почему... почему вы, человек из инквизиции, заботитесь о нас?
- Я служу в инквизиции, но не инквизиции, - нашелся я с достойным ответом. - Миледи, глупо в наше время всерьез говорить о происках ведьм и вынюхивать повсюду следы нечистого. Мы, как-никак, дети просвещенного времени. Кроме того, кто сказал, что сила принадлежит только Господу? Сгинувшие катары были во многом правы, утверждая, что есть и иные пути, помимо того, которым нас насильно гонят святоши в рясах...
- Вы знаете господина Никса, алхимика? - без всякой связи с предыдущей выспренной тирадой поинтересовалась моя прекрасная леди. Я активно закивал. - Почему бы вам как-нибудь не навестить его? Поместье Янковицы, три версты от города по дороге на Кралупу. Он пожилой человек и почти всегда дома... Что это?
Издалека донесся пронзительный свист, заставивший лошадь насторожить уши и заплясать на месте. Вместе со свистом прилетел и обжигающе-холодный ветерок, вкрадчиво прошелестевший мимо нас. Я прислушался и озадаченно покосился на выглянувшую из коляски панну Домбровску. Она выглядела не на шутку встревоженной.
- Кажется, нам лучше убраться подальше отсюда? - предположил я. Словно в ответ, из-за угла выметнулась невысокая фигурка и галопом понеслась к нам, на ходу выкрикивая:
- Уезжайте, панна, уезжайте! Он идет сюда!
Витольд Жегота. Так и знал, что маленький проходимец ошивается где-то неподалеку. Значит, стоял на карауле. Надо отдать должное предусмотрительности госпожи Домбровской - она вовсе не собиралась шататься по темным кварталам в гордом одиночестве. Пан Жегота, конечно, не Бог весть какая защита, но лучше, чем ничего.
- Спасибо вам за все, - неотразимая панна снова исчезла в мягких глубинах экипажа. - Я никогда не забуду, что вы для меня сделали... А теперь - уходите. Тут и в самом деле становится небезопасно.
Спутник леди Маргарет, торопливо кивнув мне, забрался на козлы и погнал явно обрадовавшуюся лошадь вверх по улице. Я уныло проводил взглядом удаляющиеся фонарики, поежился - стало ощутимо холодней - и затрусил в сторону нашего обиталища, здраво рассудив, что вряд ли светлейший нунций подвергает свою драгоценную особу опасности замерзнуть, ожидая замешкавшегося секретаря. Небось уже сидит перед камином, потягивая свое любимое бордосское со специями. Только я тут бегаю, якшаюсь с подозрительными особами, вынюхиваю - и все во имя Матери нашей Римской Церкви, мои отношения с которой затруднительно описать в нескольких словах. Но почему же так холодно? Всего лишь конец октября, а мороз - как на Крещение... Или опять Холодная Синагога заявилась? Тьфу, тьфу, второй раз за одни сутки я этого не переживу, сколько же можно!
Шаги. Тяжелые, грузные шаги где-то неподалеку, кованые подошвы топочут о булыжник мостовой. Человек, даже обремененный доспехами стражник, не может так громыхать, но и лошадь не в состоянии столь ритмично отбивать такт копытами. Юркаю в стенную нишу, прячусь за статуей. На душе мерзко. Шаги приближаются, и вот Он проплывает мимо - раскачивающийся из стороны в сторону бесформенный силуэт в развевающемся балахоне, по-бычьи наклоненная вперед голова неправильной формы, глаза, как две трещины, за которыми - надмировая пустота, и холод, холод, вымораживающий до костей, сводящий с ума...
Создание рабби Бецалеля неспешно сворачивает в соседний переулок, а я перевожу дыхание, обнаруживая, что сердце самовольно переместилось куда-то в горло и судорожно колотится там, не пропуская воздух. Вообще-то я уже встречал Голема, но тогда я был не один и все наше общение не заняло и четверти минуты - мы с Мотлом умудрились унести ноги. А сейчас, рассмотрев чудовище вблизи и всех подробностях, поневоле забудешь мудрые рассуждения о просвещении, культуре да веротерпимости, и радостно присоединишься к оголтелой толпе, желающей погромить гетто. Кто позволил этой дряни разгуливать за пределами еврейского квартала? Или, не приведи Боже, она вырвалась из-под власти хозяина?
Но, несмотря на нешуточный испуг, я все же был доволен собой. Меня пригласили в гости к Никсу - это раз. Я получил наглядное подтверждение тому, что панна Домбровска и мсье Жегота связаны с имперским секретарем, а через него, наверное, и с Мартиницем - это два. И, наконец, третье, самое важное: козлопоклонники где-то поблизости, я слышу их таинственные перешептывания и шелест листаемых гримуаров. Надо поделиться с отцом Алистером - пусть тоже порадуется. Трепещите, еретики, инквизиция стоит на страже и бессонно бдит!
КАНЦОНА ДЕСЯТАЯ
Подозреваются все!
На следующий день нас ожидало несколько странноватое и путаное послание от его преосвященства:
"Дано в Венецианском подворье на Малой Стране.
Алистеру Мак-Даффу.
Отец мой, спешу вас уведомить, что дерзкий инцидент, произошедший после венчания господина посла, был мною расследован. Ни в коем разе не смейте сомневаться, что это не было попыткой отравления. Однако, если бы не ваша своевременная помощь, не писать бы мне этих строк. Нимало не сомневаюсь, что сеньора делла Мирандола состоит с кем-то в сговоре. Я подозреваю, что она занимается неким колдовством. Я заметил на ее шее некий странный амулет, неизвестный мне по значению.
Отец мой, я прошу вас прибыть ко мне, дабы посоветоваться. Но я не хотел бы пока начинать процесса, ибо я не уверен до конца в ее вине. Я не могу взять на себя грех обвинения невинной души.
Отец мой, помогите мне. Я знаю, что не должен говорить этих слов, но мне становится не по себе. Приезжайте скорее, но, умоляю, ни слова никому, чтобы другие святые отцы не узнали о моих колебаниях. Отче, я прошу вас исповедовать меня. Приезжайте скорее. Отче, мне угрожает смертельная опасность. Уничтожьте этот документ и приезжайте тотчас.
Искренне ваш, Луиджи Маласпина".
- Что там стряслось? - недоумевал святой отец, перечитывая полную нескрываемой паники депешу, написанную на каком-то обрывке бумаги, с разъезжающимися вкривь и вкось строками, так не похожими на обычный вычурный почерк Маласпины. - Мадам Мирандолу приплел, амулеты какие-то... Ваш любезный Штекельберг, часом, не правду ли говорил, мол, у господина кардинала с разумом не все в порядке? Кстати, где он?
- Маласпина или Штекельберг? - уточнил я. - Если вы о милейшем пане Станиславе, то ему положено находиться во владениях Мартиница. А вы, отче, грозились давеча навести в венецианском посольстве порядок, разобраться как следует и наказать кого попало. Они, наверное, трепещут в ожидании вашего прибытия.
Отец Алистер пропустил мои колкости мимо ушей, распорядившись:
- Соберите ваши бумажки, мы отправляемся к итальянцам. Маласпина жив, и это уже хорошо. Кстати, что вы там вытянули из милейшей леди Маргарет? Помнится, что-то о скрепленной клятве?
- Я тут вечером покопался в нашей библиотеке и разыскал весьма интересную вещь, - всегда полезно ненавязчиво обратить внимание начальства на собственные скромные достижения. - Считается, что при заключении сделки с представителем нечистой силы колдун или ведьма подписывают некий договор, причем в качестве чернил используется кровь подписывающегося, так? А вот в языческих ритуалах - да погодите кривиться, вы еще не слышали самого интересного! - существует нечто похожее, только там не подписываются, а смешивают добытую из раны кровь, и это крепче всяких печатей заверяет нерушимость какого-либо соглашения. Если же забраться в еще более отдаленные времена, то у греков ходило поверье: божество, берущее себе в слуги или доверенные лица смертного, наделяло его каплей своей крови, дающей если не бессмертие, то долголетие и здоровье. Процесс наделения отличался крайней простотой - кровушку просто-напросто смешивали с вином и пили за здоровье благодетеля.
- Панна Маргарита должна сожалеть, что сболтнула вам о ночи заключения союзов, - со смешком заметил отец Алистер. - Вы полагаете, что вчера мы стали свидетелями не только свадьбы, но и некоего сатанинского и языческого ритуала?
- Все может быть, - ушел я от прямого ответа. - Только согласитесь, весьма необычный ряд событий: приглашение инквизитора на дружескую вечеринку, яд, воздействующий только на господина кардинала, горячие и, на мой взгляд, чересчур старательные заверения делла Мирандолы в том, что мы имеем дело с приступом падучей болезни... Яблочко еще это. Вы его не потеряли?
- Не потерял, - буркнул Мак-Дафф, явно не желавший развивать тему неведомо откуда берущихся фруктов.
И мы отправились прогуляться по уже ставшей знакомой дороге - от нашей Градчанской улицы на расположенную в соседнем квартале Влашскую, в синий особняк с белыми колоннами, охраняемый золотым львом святого Марка. Сегодня там властвовали благолепие и прославленное итальянское гостеприимство, так что нам пришлось второй раз позавтракать, дабы не обидеть хозяев, а компанию нам составили его высокопреосвященство кардинал Луиджи Маласпина, отец Бенедикт с его неизменной добродушной улыбкой и ясным взором, барон Джулиано Орсини и пани Либуше, по такому случаю изо всех силенок старавшаяся подражать великосветским манерам. Господин посол, как церемонно объявил Орсини, после вчерашнего празднества пребывает в несколько... э-э... смятенном состоянии духа и тела, а посему присоединиться к нам не сможет и просит передать свои глубочайшие извинения.
К концу речи Орсини начал фыркать, а маленькое сообщество клириков и светских лиц дружно выпило за всех молодоженов вообще и парочку делла Мирандола в частности. Внешность и поведение Маласпины в точности соответствовали предсказанным пани Маргаритой - он явно испытывал неловкость за вчерашний инцидент и определенное неудобство в голове и желудке, однако я не назвал бы его чрезмерно волнующимся или перепуганным. Напротив - кардинал изволил шутить, рассказывал не совсем пристойные байки про престарелого императора Рудольфа, прохаживался насчет наместника Мартиница (впрочем, этот тип давно стал в Праге излюбленной мишенью для остряков) и подкусывал фон Турна, каковой понимал борьбу за свободу Чехии излишне прямолинейно - политика политикой, но господин фон Турн всегда предпочитал выставить напоказ грубую силу. Остальные с удовольствием поддерживали.
После завершающего блюда (крохотной чашечки модного, ужасно дорогого и горчайшего арабского кофе) отец Бенедикт и сеньор Джулиано понимающе удалились, сославшись на неотложные дела, а пани Кураже вежливо попросили выйти и подождать где-нибудь неподалеку. Отец Алистер извлек на свет Божий пришедший утром конверт и вопросил:
- Итак, сын мой, какие грехи столь безмерно отяготили вашу душу, что вы желали немедля покаяться в них?
Маласпина уставился на него с неподдельным изумлением:
- Простите, святой отец? Я, конечно, грешен, как всякое создание Господне, и не сомневаюсь в вашем праве принимать исповеди, однако позвольте выразить свое недоумение...
Мак-Дафф щелчком отправил свернутый листок к Маласпине, тот развернул его, пробежался глазами по строкам и нахмурился:
- Не припоминаю, чтобы писал к вам, да еще со столь трагическим надрывом. Вдобавок, я просто физически не успел бы написать этого письма и отправить по назначению, ибо проснулся незадолго до вашего прихода... Кроме того, здесь упоминается очаровательная сеньора делла Мирандола, а я последний раз видел ее на церемонии венчания и более не встречал по известным вам причинам, в коих действительно раскаиваюсь. Не сочтите за попытку оправдаться, но я в самом деле не имею представления, откуда взялась сия эпистола.
- Может, вы написали нечто подобное при иных обстоятельствах и в иное время, а затем потеряли? - осторожно намекнул я. Маласпина сдвинул брови, видимо, перебирая в памяти последние недели и месяцы, затем покачал головой:
- Не могу точно ответить. Возможно... - он еще раз тщательно изучил лист и более уверенным тоном добавил: - И я бы не поручился, что это в точности мой почерк. Да, в состоянии душевного волнения у меня частенько выходят вместо нормальных букв схожие каракули, однако... - он вдруг скривился и вполголоса выругался: - Porco Madonna! Простите, святой отец, вырвалось. Похоже, я догадываюсь, чьи пакостные ручонки сотворили этот шедевр. Штекельберг!..
- Опять и снова, - сокрушенно вздохнул отец Алистер. - Мсье имперский секретарь, похоже, тут притча во языцех и затычка в каждой бочке. Как к нему мог угодить образец вашего почерка?
- Он частенько шляется к нам, - кардинал состроил презрительную мину. - Якобы поплакаться отцу Бенедикту на свою несчастную судьбу, а заодно пошарить, где что плохо лежит. Слуги уже несколько раз ловили его на попытках сунуть нос в мой кабинет или к господину послу...
- Кстати, сколь давно сеньор делла Мирандола занял должность главы посольства? - якобы невзначай осведомился светлейший нунций, обладавший способностью под шумок выспрашивать вещи, о которых собеседник предпочел бы умолчать.
- Месяцев шесть или семь тому, - без раздумий откликнулся Маласпина. - Прежний посол, сеньор Фрескобальди, человек весьма почтенных лет, скончался минувшей осенью, какое-то время обязанности посла возлежали на мне, пришлось даже переселился сюда, в Лобковиц. Как человек Церкви, я не мог занимать светскую должность, посему отписал в Венецию о постигшей нас утрате и взамен прислали Мирандолу. Он, конечно, слегка взбалмошен, любит пустить пыль в глаза и страдает пристрастием к не совсем достойным эскападам, но, думаю, с возрастом это пройдет. Что же до Штекельберга, этого содомиста...
- Содомита, - подавив смешок, уточнил я, и это невинное вмешательство оказало на сеньора кардинала такое же воздействие, как острейшее шило, с размаху воткнутое пониже спины:
- Содомиста, содомита - какая разница! У нас в Праге такой вид сожительства запрещен!
- Успокойтесь, ваше преосвященство, - мягко вмешался Мак-Дафф. - Избранное сим молодым человеком поприще и его поступки, конечно, заслуживают всемерного порицания, но меня интересует иное. Значит, он наведывается в посольство?
- Почти каждый день.
- И делла Мирандола не возражает?
- Скорее, не обращает внимания, - Маласпина очень удачно изобразил сдержанное негодование. - Хотя я не раз его предупреждал - подобные гости нам ни к чему!..
Никаких сведений, проливающих дополнительный свет на вчерашнюю неприятность, нам раздобыть не удалось. Маласпина витиевато и не совсем искренне каялся в грехе несдержанности и винопийства, от изрядно струхнувшей пани Кураже мы добились только вымученного признания в том, что сделать подарок кардиналу в виде бутыли старого вина ее якобы надоумил некий друг сеньора Маласпины, но имени этого "друга" она не знает и встретила его единственный раз на венецианском подворье. Мирандола явиться не соизволил (что я вполне понимаю!), нам оставалось только откланяться.
Выйдя на улицу и втянув стылый осенний воздух, отец Алистер вдруг отпустил замысловатую и откровенно неблагочинную фразу на благородной латыни, из коей следовало, что уроженцам Италии доверять никогда не следует, ибо... Дальше шло длинное перечисление нелицеприятных качеств итальянского характера.
- Вы чего, святой отец? - изумился я.
- Да того, что они мне лгут в глаза и даже не краснеют! - зло бросил наш всегда сдержанный инквизитор. - И Маласпина врет, и эта рыжая торговка с рынка. Ладно, она, может, по скудоумию и незнанию, но Маласпина-то каков! Быстренько свалил все на чужую голову, благо за Штекельбергом грехов - как блох на бродячей шавке, а сам прикидывается ангелом в белых ризах! Писал он это письмо, сегодня утром писал, и отправил тайком, а потом увидел нас, струхнул и начал отпираться. Только почему? Что его напугало? Или кто?
Отец Алистер погрузился в размышления, и молчал всю дорогу домой, только у позолоченной воротной решетки соизволив обратить на меня внимание:
- Вот, пожалуй, что... Вы мне пока не требуетесь, так что получите нынешний день в свое полное распоряжение. С условием - не увлекаться, не позорить высокое звание служителя инквизиции больше необходимого и не встревать в подозрительные истории наподобие вашего давешнего визита в Холодную Синагогу. Марш отсюда. Катитесь на все четыре стороны. Можете даже нанести визит пани Домбровской.
- Разрешаете? - с восторгом спросил я.
- Разрешаю, - великодушно кивнул святой отец. - Только постарайтесь вернуться домой на собственных ногах и, как обычно, держите уши открытыми. Впрочем, не мне вас учить...