Дарована внимательно посмотрела на отца – ему было вроде как безразлично решение ее судьбы. Ей даже стало обидно – в эти решительные мгновения она надеялась получить от отца больше поддержки. Кому же помочь ей, как не ему – ведь мать ее умерла и ничего уже не посоветует. Но Скородум выглядел грустным, и Дарована вдруг встревожилась. Чем он так опечален, когда надо бы радоваться? Какой жених может быть лучше Светела? Дарована знала, что отец любит ее – он радовался бы, если бы думал, что ее ожидает счастье. А он как будто сожалел о том, что происходит, как будто смирился с бедой, которую не может отвратить.
И радость Дарованы вдруг поблекла. Забыв о смущении, она пристально взглянула на Светела. Его красивое лицо показалось ей напряженным, словно он скрывал сильную тревогу. И Дарована сдержала слова согласия, уже готовые сорваться с губ. Чей-то голос настойчиво шептал ей: "Не спеши, разберись сначала во всем".
– Я не могу дать тебе ответа сейчас, – тихо сказала она, глядя в глаза Светелу, и мучительная тревога, отразившаяся в них, больно резанула ее по сердцу. – Я спрошу у богини. Мать Макошь владеет моей судьбой с самого рождения. Пусть она выскажет свою волю, и я сделаю так, как она мне велит.
Светел молча поклонился в знак согласия с решением княжны. Богиня Макошь владеет человеческими судьбами – кому решать, как не ей?
Глава 7
Княгиня Вжелена, первая жена Скородума, рожала очень тяжело. Два первых ребенка родились мертвыми, едва не уведя на тот свет и ее саму. Князь Скородум уже подумывал о том, чтобы взять вторую жену – а то как бы не остаться совсем без наследников. Но княгиня, вопреки предсказаниям всех бабок-ведуний, понесла в третий раз. Роды пришлись как раз на первую пятницу Макошиной недели, и в этом все видели добрый знак. Мать Всего Сущего, покровительница женщин и матерей, поможет княгине в свой велик-день, и Скородум с надеждой ждал вестей из бани, где лежала роженица. Может быть, боги даже пошлют ему наконец сына?
В нижних клетях княжеского терема, по обычаю, собрались женщины и девки, занятые изготовлением обыденной пелены, ежегодным подношением богине. Протяжное многоголосое пение совсем заглушало крики княгини. Сначала пронзительные и отчаянные, они со временем стали тихими и слабыми, но полны были такой тоски и боли, что бабки, помогавшие при родах, недовольно качали головами. На этот раз дело шло так плохо, что они не надеялись увидеть живой и саму роженицу.
Расторопная ведунья, нарочно к родам княгини привезенная из Макошина святилища, приказывала готовить жертвы, брызгала на княгиню освященной водой, велела развязать все узлы в княжеских хоромах, отворить все замки, расплести косы всем девкам. Зная, что происходит в бане, женщины в клетях были в растерянности. С одной стороны, для помощи роженицы надо все расплести и развязать, для благополучия новорожденного нельзя ничего завязывать и скручивать – а то дитя родится скрюченное. С другой же стороны, был вечер обыденной пелены, когда для Богини-Матери требовалось прясть и ткать.
– Скорее, скорее работайте! – говорила какая-то женщина в клети. – Чем скорее кончим пелену, тем быстрее родит княгиня! Как скоро нитки с веретен побегут, так скоро дитя на вольный свет выйдет! Скорее, скорее, не ленитесь, милые! Голубушки, поспешите, помогите княгине!
Никто не знал этой высокой женщины с сильными руками, никто не заметил, как она вошла – просто вдруг она оказалась среди них. Но весь вид ее был таким уверенным, голос звучал ласково и повелительно, и женщины вдруг ощутили прилив сил. Она обходила клеть, поправляла кудель на лопасках прялок, сама стала налаживать пряжу на ткацкий стан, и веретена завертелись быстрее, тонкая и прочная нить сама текла с пальцев. Какие-то мгновения прошли, а уже челнок быстро бегал меж нитей, ровное гладкое полотно рекой текло из-под рук неведомой женщины.
Окончив тканье, она всем велела вдеть красные нитки в иглы и посадила вышивать пелену. Сидя в ряд плечом к плечу, девицы и женщины шили на полотне фигурки Матери Макоши, едущей по земному миру на золотом коне с сохой позади. Вот она подняла руки, взывая к Небу о дожде, вот опустила их, награждая Землю благодетельной животворящей силой. А по сторонам ее едут Лада и Леля, помощницы Богини-Матери в поддержании жизни в земном мире.
В один миг вышивка была окончена, и пелена вышла на загляденье: ровная, гладкая ткань без узлов и перекосов, чудесная вышивка – словно все умение, все сердечное тепло женщин-матерей собралось в ней. Неведомая мастерица взяла пелену и пошла с ней в баню, где лежала княгиня. Покрыв роженицу пеленой, женщина подняла над ней руки и произнесла:
– Возьми силу Земли-Матери, дай свету белому новую жизнь! Отворены золотые ворота, выйди живое живым!
И тут же у ослабевшей, измученной, почти без памяти лежавшей княгини начались сильные схватки. Женщина сама приняла на руки новорожденную девочку, окропила ее водой с горящим угольком, завернула в вышитую пелену. Женщины радостно загомонили, кто-то побежал сказать князю, кто-то хлопотал над роженицей. Ведунья из святилища качала новорожденную, даже не заметив, как та оказалась у нее на руках. А неведомая женщина пропала. Никто не заметил, как она вышла из бани – просто вдруг ее не стало среди них. И только потом, рассказывая князю, как все было, ведунья догадалась, как озарило – да ведь эта женщина и была сама богиня Макошь.
В память о доброте богини княжну назвали Дарованой – Дарованная Макошью. Пелену, сотканную руками самой богини, берегли как ее священный оберег, защищающий от любой беды. Каждый год княгиня Вжелена, взяв с собой дочку, ездила на Макошину неделю в святилище богини, расположенное на реке Кошице в пяти днях пути от Глиногора. После смерти матери Дарована ездила туда одна. В этом году она задержалась, ожидая приезда Светела. И вот теперь она больше прежнего заторопилась.
На другой день после разговора с отцом и Светелом, на самой заре, княжна Дарована отправилась в путь. Ее провожали два десятка отцовских кметей и несколько челядинок. У Светела не лежала душа отпускать ее, но и запретить он не мог – даже не жених еще. Выйдя на гульбище, он смотрел, как кмети выводили коней, как подвели к крыльцу рыжеватую кобылу с рубинами в серебряной уздечке, предохраняющими от падения, как Дарована, закутанная в лисью широкую шубку, садилась в седло. Она даже не оглянулась на него. Дней через десять она вернется. И Светел, никогда не уделявший много внимания богиням, теперь горячо молил Мать Макошь дать именно тот ответ, которого он желал. Который был нужен ему, как воздух.
Кошица бурлила, как в весеннее половодье. На мутной, почти коричневой от размытых глинистых берегов воде неслась серая пена. Грязная, разбитая дорога упиралась прямо в воду. Там, где раньше был мост, теперь в двух верстах от берега торчали из воды несколько обломанных бревен. А вода яростно кипела вокруг них, цепляла и снова уносила прочь сорванные где-то ветки, всякий мусор, словно хотела стереть и эти последние остатки покушения людей на ее волю.
– Вот это да! – Десятник Рьян сдвинул шапку на затылок и по примеру князя подергал себя за длинный ус. – Мост-то снесло!
– Говорила я – надо было возле Кошца переправляться! – ворчливо крикнула Любица, нянька Дарованы. – Там хоть широко, да тихо! А теперь ворочаться придется – в такую-то даль! Вот – никогда умного слова не послушаете!
– Помолчи, мать! – с досадой ответил Рьян. – Что теперь говорить!
– Нет, нам никак возвращаться нельзя! – заволновалась Дарована. – Это же целый день назад ехать, да еще день от Кошца – мы два дня потеряем! Мне столько нельзя ждать! От Макошиной недели всего два дня осталось!
– Да что же поделать, княжна моя? – Рьян виновато посмотрел на нее, словно сам не доглядел за своенравной рекой. – И правда – коли такая погода дурная, такие дожди, надо было нам догадаться – возле Кошца за реку править. А теперь ничего иного не придумаешь.
– Нет, так нельзя! – Дарована упрямо покачала головой. Она растерялась, но не могла согласиться потерять столько времени. Возвращаться назад на двадцать верст, когда до цели осталось не больше пяти! – Что-то нужно придумать! Тут ладью негде взять?
– Да где же? – Рьян сдвинул шапку теперь на лоб и почесал в затылке рукоятью плети. – Ближе Кошца, опять же, доброй ладьи не найдешь. А у здешних – разве что долбленку рыбачью. А в ней в такую реку пускаться – Водяному прямо в лапы. А коней как же?
– Может быть, брод поискать? – несчастным голосом предложила княжна.
– Какой тебе брод! – опять заворчала Любица. – Где брод был – теперь омут!
– Матушка Макошь! – Дарована чуть не плакала от такой незадачи.
Не попасть в Макошину неделю в святилище казалось ей не просто несчастьем, а целым оскорблением богини, словно без этого нарушится весь мировой порядок. И уж конечно, ей самой не знать покоя целый год. Вот ведь он противоположный берег, рукой подать! Перелететь бы как-нибудь, что ли!
– Видно, надо назад поворачивать, делать нечего! – решил Рьян и хотел подать знак кметям разворачиваться, но один из них вдруг вскрикнул и показал куда-то на опушку.
Из леса чуть выше по течению появились несколько всадников.
Их было четверо, кони их по брюхо измазаны были в грязи, сапоги мужчин хранили те же рыжие глинистые разводы.
– Смотри! – крикнула Дарована и даже несильно хлопнула десятника свернутой плетью по рукаву. – Смотри, они все в грязи – верно, переправлялись! Спроси у них – где?
– Да где тут? – усомнился Рьян. – Видно, пытались, влезли в воду, да назад повернули.
– Нет, ты спроси! – требовала княжна.
Сдавшись, десятник повернул коня и поехал навстречу незнакомцам. Дарована тронула лошадь вслед за ним. Ей было бы неприлично приближаться к чужим, но уж очень хотелось самой услышать, что они ответят Рьяну.
– День вам добрый, добрые люди! – приветствовал их Рьян.
– Велес и Попутник да будут добры и к вам! – ответил ехавший впереди, видно, старший из незнакомцев.
Выговор его был дебрическим – точь-в-точь как у Светела, и Дарована разочарованно вздохнула: раз они не здешние, то едва ли знают окрестности лучше них.
– Не из-за реки ли едете? – на всякий случай спросил Рьян, тоже не ждавший толка от этого разговора.
– Из-за реки, – к общему удивлению смолятичей ответил незнакомец.
Он был молод, высок, его длинные русые волосы были связаны на шее в хвост. На нем был полушубок из пятнистого рысьего меха, крепкие сапоги из толстой кожи, украшенные бронзовыми бляшками на голенищах, оружие его блестело серебром, и по всему его облику было видно, что это бывалый воин, несмотря на молодость.
– Как же вы переправились? – недоверчиво спросил Рьян.
– Выше по реке знаем брод один. Вам не туда ли надо?
– А далеко ли ваш брод?
– Он не наш. – Незнакомец усмехнулся. – Владеют им бродницы, а мы только мимо прошли. Недалеко, коли любопытно, – версты три отсюда.
– Три версты! – воскликнула Дарована, издалека слушавшая разговор. – Это мы быстро обернемся! Едем туда!
Все четверо незнакомцев посмотрели на нее, потом еще раз оглядели кметей. Видимо, им показался странным этот воинский отряд, в котором едут две девушки – одна госпожа, вторая челядинка – и скрюченная старуха, сидящая на рыжей коротконогой лошади, как ворона на свинье.
– Где же он? – спросил Рьян у русоволосого. – Разъясни дорогу, добрый человек. А то уж мы думали в Кошец возвращаться. Дорога дальняя, а время не терпит.
– Найти его нетрудно. – Русоволосый оглянулся назад, словно думал отсюда увидеть за три версты, и показал плетью вдоль берега. Плеть у него была северной заморянской работы, со звенящими кольцами – такой и бить коня не нужно, он повинуется одному звуку. – Поедете вверх по реке, а как минуете три сосны, там, за ручьем, и будет брод. В былое время там коням по колено было воды, а теперь по брюхо – видишь, сами как извозились. – Он показал грязное брюхо коня и свои сапоги. – Только переезжать там надо не абы где. Этой дурной водой омутов намыло – кони спотыкаются. На этом берегу стать надо ровно против березы с грибом – ее издалека видно.
– Да там берез – сам погляди! – Любица сердито махнула рукой на тот берег, сплошь заросший березняком. – Где ни стань – против березы будешь!
– Плохо ты слушала, почтенная. – Русоволосый поглядел на нее. – Говорю же – береза с грибом. Гриб тот с овечью голову, береза кривая – увидите.
– Ой, темна вода, помоги Попутниче! – вздохнул Рьян. Как и Любице, ему не нравилась эта затея с переправой.
– Едем, едем! – требовала княжна.
– Может, проводим их? – негромко предложил русоволосому один из его спутников.
Он был смуглым, темноглазым, бурая медвежья накидка плотно обтягивала широкую грудь, черные волосы тоже были сзади связаны в длинный хвост.
Русоволосый призадумался.
– Хотите, проводим вас, брод покажем? – все же предложил он Рьяну. – А то и правда не переедете – на нашей совести будете. Ведь девки у вас…
Теперь призадумался Рьян. Осторожный десятник не хотел подпускать близко к княжне чужих людей, но отказаться от их помощи в таком трудном деле тоже было бы неумно.
– Спасибо! – наконец согласился он.
В самом деле – что они сделают княжне? Их четверо, а у него двадцать кметей!
Развернув коней, четверо дебричей поехали впереди глиногорского отряда. Не проявляя неприличного любопытства, они не расспрашивали, кто эта красивая, богато одетая девушка и почему ее провожает такая внушительная дружина. Чуть побольше – и это уже будет маленькое войско. Только один из дебричей, светлоголовый кудрявый парень, тоже с длинными волосами – все, что ли, дебричи теперь так ходят? – в рыжей лисьей накидке, все поглядывал на Даровану с задорным восхищением. Четвертый, смуглый, с густыми, сросшимися угольными бровями, ни разу не оглянулся даже на новых попутчиков, а молча смотрел на дорогу впереди.
Глиногорцы тоже ни о чем не спрашивали. Едут куда-то четыре кметя, и пусть себе едут – никого ведь не трогают.
День был холодным, с неба посыпал мокрый снег, сменивший наконец бесконечные дожди. Снег в этом году запоздал, но вот и мелькнул за облаками край подола Зимерзлиной шубы. Белые волки со льдистыми глазами везут ее сани, из-под лап их сыплется снег. Земля уже промерзла, с каждым днем холодает – скоро снег ляжет, укроет грязь, дорога полегчает. Обратно из Макошина ехать будет намного легче, как утешал себя Рьян. Добраться бы добром.
– Вот здесь! – Русоволосый показал плетью на широкий разлив впереди. – Вон и береза, вот здесь и переезжать будем.
Дарована двинула коня вперед, Любица заверещала, Рьян ухватил коня княжны за повод.
– Постой, куда ты! Соколко, ты сперва! – Десятник махнул одному из кметей на реку. – А мы после тебя.
– Первым уж я тогда, – сказал русоволосый. – А вы за мной.
– Да погоди, ишь заспешил! – ворчливо крикнула бабка Любица и принялась суетливо шарить в узлах и мешках, которыми была увешана вся спина ее рыжей кобылы, так что старуха сидела словно на возу.
Из груды поклажи она извлекла белый княжеский калач и завозилась, пытаясь слезть на землю. Двое кметей сняли ее с седла, и старуха подошла к бурлящей воде. Пустив калач в воду, она быстро забормотала, кланяясь стремительной реке:
– Прими, Кошица-матушка, калач румяный, пусть будет наше угощение и воде, и рыбам, и солнцу, и месяцу, и Водяным, и водяницам, и бродницам, и жальницам, и чтоб как калач круглый катится, так и мы гладко да быстро через реку переправилися!
Калач мгновенно умчался и исчез в водовороте – надо думать, река и ее многочисленные обитатели благосклонно приняли угощение. Да только хватит ли им на всех?
Смолятичи терпеливо ждали, пока старуха умилостивит брод и всех его хозяев, а дебричи обменялись быстрыми насмешливыми взглядами. Они-то, видно, никаких жертв не приносили.
– Ну, может, теперь… – с ворчливым удовлетворением бросила Любица и заковыляла к своей кобыле. – Ох, беды наши тяжкие…
Двое кметей ждали рядом, чтобы посадить ее назад на узлы, но смуглый молчаливый дебрич подъехал и взял кобылу за повод.
– Намокнешь, бабушка, – сказал он. – Ростом твоя кобыла не вышла для таких переправ, на ней только через лужи ездить. Садись-ка ты к кому из своих, кому лучше веришь, а я твою кобылу переведу.
Старуха хотела было возмутиться, но дебрич говорил так почтительно и вместе с тем так уверенно, что нянька сочла за лучшее признать его правоту.
Русоволосый дебрич уже въехал в воду, позвякивая плетью над ухом коня, которому совсем не хотелось опять лезть по самое брюхо в эту пронзительно-холодную, липкую от грязи, сильно толкающую в бока и норовящую опрокинуть воду. Вслед за русоволосым несколько глиногорских кметей стали перебираться, правя под углом, чуть выше по течению, как их провожатый.
Дебрич первым выехал на берег возле старой кривой березы с черным пятном чаги на стволе. Его товарищ уже довел кобылу старухи почти до середины реки, а сама Любица, сидевшая позади седла одного из смолятинских кметей, покрикивала на него, требуя вести кобылу поосторожней. Кудрявый светловолосый парень тем временем подмигнул челядинке княжны.
– А ты, краса девица, поезжай со мной! Я тебя как лебедь на тот берег перевезу, и ножек не замочишь!
Девка не удержалась от улыбки в ответ – дебрич был так хорош собой, такой веселый задор играл в его голубых глазах, что ни одно девичье сердце не устояло бы. А четвертый, что предложил проводить их, подъехал к княжне.
– Берись, – предложил он Рьяну, кивая на повод ее коня. – А я с другой стороны возьмусь. А ты, боярышня, держись крепче за гриву.
Он глянул на Даровану, и взгляд его темных глаз вдруг уколол ее горячим лучом прямо в сердце, ей стало и тревожно, и спокойно разом, если так вообще бывает. Словно ее охраняет от чего-то огромный страшный зверь. Он и тебя пугает, но и никакую другую беду не подпустит. "Да что они за люди-то? – вдруг подумалось Дароване. – Длинноволосые… Не нежить ли лесная прикинулась?"
Пристальным взглядом обежав одного, другого, третьего, она все же успокоилась. Никто из четверых не был одноглазым или одноруким, у всех на оружии блестело серебро, к которому нечисть и близко не подойдет. Сильная смуглая рука, державшая повод ее коня, была украшена тяжелым серебряным браслетом со старинным витым узором. Нет, не могут они быть нечистью. Облегченно вздохнув украдкой, княжна крепче вцепилась в гриву своей лошади.
– Вот так! – одобрил ее дебрич. – А коли что – лошадь оступится, водой плеснет, – не бойся и руками не маши, я тебе упасть не дам.
Дарована согласно кивала. Непонятно почему, но смуглый дебрич внушал ей доверие.