Светловолосый парень с челядинкой были уже на середине реки, половина кметей переправились, человек шесть стояли в воде по обе стороны брода, ожидая, пока проедет княжна. Крепко держа с двух сторон повод рыжей кобылы, Рьян и дебрич повели ее в воду. Дарована подбирала ноги, глядя, как пенящиеся грязью коричневые струи поднимаются все выше, все ближе к ней. Кобыла упрямилась, не хотела идти, но сильная рука дебрича тянула ее вперед.
От вида бегущей так близко воды у Дарованы начала кружиться голова, а они не добрались еще даже до середины. Княжна закрыла глаза, и вдруг ее сильно тряхнуло. Напуганная кобыла дернулась и попала ногой в яму на дне; мигом открыв глаза, Дарована невольно вскрикнула. Еще сильнее напуганная ее криком, кобыла забилась, словно хотела в то же мгновение как-нибудь выпрыгнуть из этой холодной сердитой воды; княжна покачнулась в седле.
– Э, волчья сыть! – яростно крикнул дебрич, силясь сдержать кобылу, но и его серому жеребцу приходилось нелегко, его тоже толкала стремительно бегущая река.
Любица и девка на том берегу подняли истошный вопль, увеличивая общее замешательство, кмети хотели было помочь, но не знали, как подступиться.
Кобыла била копытами, обливая Даровану, дебрича и Рьяна волнами грязной холодной воды, двое мужчин пытались усмирить ее и тянули вперед. Жмурясь, Дарована изо всех сил цеплялась за косички мокрой гривы; ей отчаянно хотелось кричать от страха, но она не кричала – берегла силы.
И вдруг она почувствовала, что кожаный мешок, привязанный возле самого ее седла, быстро пополз вниз. Видно, в этой суматохе он отвязался или порвался ремешок – и он уходил в воду.
Забыв обо всем, Дарована выпустила из рук гриву и вцепилась в мокрый, скользкий кожаный бок мешка. Ведь в нем была та самая Макошина пелена, под которой она родилась, вышедшая из рук самой богини, ее оберег, важнейшая святыня всего племени смолятичей. Потерять ее для Дарованы было страшнее смерти – она даже не думала об опасности для себя, просто забыла о ней, стараясь спасти пелену. Рухнуть вместе с ней в воду казалось лучше, чем упустить и потерять навегда.
– Стой! Куда! Да держись! Ах, Ний поганый! – орал Рьян, пытаясь дотянуться до княжны, но она склонялась в другую сторону, а кобыла все билась, ржала, вскидываясь и разбрызгивая воду.
А Дарована ничего не слышала, силясь удержать в озябших руках скользкий бок мешка. Намокнув, тот стал тяжелее камня и потянул ее за собой. Видя, что грязная бурлящая вода стремительно кинулась ей навстречу, ощущая ее пронзительно-холодное дыхание у себя на лице – словно дыхание смерти! – Дарована кричала, сама себя не слыша, но не выпускала мешка – если спасаться, так только вместе с ним.
Вся река была полна воплей, криков, брани, плеска и конского ржания, но никто не мог помочь тем трем, что застряли на самой середине бурлящего грязного потока.
Сильные руки обхватили Даровану, уже почти выпавшую из седла, сдернули ее со спины строптивой кобылы, положили перед седлом на шею серого жеребца. Мертвой хваткой держа свой мешок, задохнувшись от крика, Дарована видела, как бурая вода несется мимо нее, в каком-то локте ниже лица, несется сразу во все стороны, словно река окончательно взбесилась и опрокинула даже закон Сварога, установившего ей течь в одну сторону. В перепуге Дарована не поняла даже, что река течет, а она двигается через реку. Словно догадавшись наконец, она крепко сомкнула замерзшие веки, но и теперь ощущая только одно – холодную и скользкую тяжесть мешка в окоченевших руках.
На берегу ее сняли с коня, уложили на расстеленные плащи, Любица и девка хлопотали над ней, причитали, просили то огня, то медовухи из дорожных припасов. С трудом няньке удалось разомкнуть закоченевшие, судорожно сжатые пальцы княжны и отобрать у нее мешок. Ощутив, что ее сокровище расстается с ней, Дарована мигом пришла в себя и открыла глаза.
Вся дружина столпилась возле нее. Кмети возбужденно гудели, еще не опомнившись от пережитого волнения и страха. Шутка ли – чуть княжна не утонула! Молчаливый дебрич оглаживал пугливую кобылу, успокаивая ее, и чутко прислушивался к взволнованному гулу смолятичей.
– Вот так брод! – восклицали кмети, то отряхивая одежду, то вытирая с лиц грязные брызги, то отжимая обвисшие усы.
– Да с нас бы князь головы снял!
– И жених тоже!
– Правду бабки говорят – стережет беда рожениц да невест!
– Эдак вместо сговора на страву привезем!
– Язык прикуси! Обошлось – и слава Макоши!
Смуглый дебрич, вывезший Даровану с реки, присел рядом с ней на корточки. От его плеч поднимался пар, словно промокшая одежда лежала возле горячей печки.
– Эх, красавица, чуть к Водяному в невесты не ушла! – досадливо упрекнул ее он. – Дался тебе этот мешок! Что у тебя там – золото, что ли?
– Ты как с княжной разговариваешь? – возмутился Рьян.
– С кем? – Смуглый дебрич быстро вскинул на него глаза.
Десятник прикусил язык – вот этого чужим вовсе незачем знать, – но было поздно.
– Вовсе не золото! – слабым голосом ответила сама Дарована. – Тому в золоте и цены нет! Там оберег мой – пелена из рук самой Макоши! Она мне жизни дороже! Она от бед бережет! Мне ее никак нельзя потерять!
– От бед бережет! – повторил дебрич. – Ты из-за нее чуть не утопла!
– Может, она и спасла меня! – храбро возразила Дарована, но больше для порядка, вовсе не желая приуменьшить заслугу дебрича и свою благодарность. – Спасибо тебе! Мой отец тебя наградит!
– А жених? – с непонятной усмешкой спросил дебрич.
Дарована заглянула ему в лицо и увидела в нем какое-то темное смятение – как будто ее спаситель узнал вдруг что-то очень важное, опасное, в чем и сам не полностью разобрался, но что нарушило весь ход его мыслей и все замыслы на будущее.
– И жених тоже! – согласилась Дарована. – Он-то и больше наградит. Он ведь ваш, дебрический, и я, как за него выйду, дебрической княгиней стану. Хочешь, в дружину тебя возьму? И товарищей твоих тоже.
– Ой спасибо, княжна светлая! – с непонятным выражением протянул дебрич и отвел глаза. – Ой спасибо! И не ждал такой чести… Ладно! – Он легко, как зверь, поднялся на ноги, словно хотел спрятать от сидящей на расстеленных плащах Дарованы свое лицо. – Давай-ка костер разложим, обогреемся, обсохнем, а там и дальше поедем.
Несколько кметей с топорами пошли в близкий березняк собирать сучья посуше, Любица и девка принялись развязывать и раскладывать съестные припасы – какой привал без еды? Рьян недовольно качал головой, дергал себя за намокшие усы, досадуя на собственную оплошность. Так за честь княжескую стоял, что проговорился. Все разболтали – и что княжна, и что сговор вот-вот. Не к добру.
А дебричи, нисколько не смущаясь присутствием княжны, принялись снова чистить сапоги и коней от речной грязи. Только теперь Рьяну почему-то казалось, что старший у них не тот, русоволосый, которого они поначалу посчитали за вожака, а этот, смуглый, вырвавший княжну из жадной пасти взбесившейся реки.
За едой дебричи уселись отдельно от своих спутников. Смолятичи усердно зазывали их на свое угощение, но Утреч отговорился, что в их роду есть зарок – по вторникам не брать пищу у чужих. Смолятичи отстали, и четверо названых братьев сели в стороне, угощаясь копченой олениной из собственных запасов. Так решил Огнеяр, и у него на это имелись две причины. Едва поняв, с кем свел их Исток Дорог, он поостерегся делить еду с княжной и ее провожатыми – никто не знает, чем обернется эта встреча, так не стоит заранее связывать себе руки. Второе было проще – Огнеяр не хотел, чтобы во время еды кто-то из смолятичей заметил его клыки.
Усевшись спиной к смолятичам и глядя на воду взбесившейся Кошицы, Огнеяр не столько жевал, сколько думал. Броды недаром считают священными местами, напоминающими людям о переправе через Огненную Реку, служащую гранью миров. На этом броде он узнал много такого, ради чего и в Надвечный Мир можно заглянуть. Внезапные новости оглушили Огнеяра, его мысли путались. Девушка была смолятинкой по виду, ее назвали княжной – а княжна у смолятичей только одна. Это она, дочь Скородума, которой когда-то очень понравился Светел. И у нее вот-вот сговор – жених обещает сделать ее чуроборской княгиней. Знала бы она, что сталось с той, которой Светел прошлой осенью обещал то же самое! Знала бы она, кого она звала в свою будущую дружину! Огнеяр фыркнул, сжимая в зубах недобрый смех. И Скородум отдает ее за Светела, думая увидеть дочь княгиней в Чуроборе…
Огнеяру живо вспомнилась худощавая фигура высокого старика с блестящей лысиной, его красный нос, белые кустистые брови, под которыми сияют голубые глаза, то по-детски наивные и любознательные, то по-старчески мудрые. Не может быть, чтобы глиногорский князь изменил их недолгой дружбе, стал покушаться на наследство, за которое сам же призывал Огнеяра бороться. Не может быть. Как же тогда он дал свое согласие на такое подлое дело? Или его, Огнеяра, уже везде считают мертвым? Немудрено, поскольку в Чуроборе его не видали с прошлой зимы, а на Белезени – уже несколько месяцев.
Нет, не зря он выбрался из личивинских лесов, не напрасно решил разузнать, что делается на белом говорлинском свете. И верный путь указал ему Исток Дорог!
Покончив с едой, смолятичи стали собираться в путь.
– А далеко ли едете? – спросил у них Тополь.
– Теперь уж недалеко, – с облегчением ответил Рьян. – На Макошину гору.
– Хочет княжна перед сговором судьбу у богини спросить? – Огнеяр не глядел в лицо княжне, словно выказывая свое почтение, а на самом деле не хотел показывать ей свои глаза.
– А как же иначе? – ответила Дарована.
Она уже забыла пережитый испуг, промокший мех ее шубки обсох, только еще топорщился иголочками слипшихся волосков. Растрепавшиеся золотистые волосы трех ее кос Любица пригладила, и ничто уже не напоминало о том, как она чуть не ушла в подводные палаты Водяного Хозяина.
– Не возьмете ли нас с собой? – спросил Тополь, и в голосе его слышалось: "Не возьмете – сами поедем". – Нам тоже есть о чем богиню спросить.
Тополь всегда угадывал, чего хочет Огнеяр, и на этот раз он не ошибся. Рьян хотел возразить – четверо чужаков смутно не нравились ему, несмотря на всю их ловкость и силу. Но княжна ответила раньше, чем десятник успел открыть рот. Дарована умела быть благодарной, а темные подозрения не жили в ее чистой душе.
– Поедемте с нами! – даже обрадовавшись, предложила она. – Я сама о вашей судьбе богиню спрошу.
Рьян недовольно покачал головой, но спорить с княжной не стал. Он тоже заметил, что дебричи не взяли ни крошки из их еды.
Святилище Макоши стояло на горе, вернее, на береговом холме – там богиня-Земля была ближе к другим благодетельным стихиям, к Небу и Воде. Вершина горы была обложена белыми камнями, а само святилище состояло из девяти столбов, вкопанных в землю по кругу. Между столбами оставались широкие проемы, через которые изнутри святилища можно было видеть плоскую равнину на много верст вокруг. У подножия горы стояло несколько избушек, предназначенных для тех, кто приедет к богине. В самом святилище жили только служительницы Макоши. С наступлением холодов, когда Макошь-Земля засыпала, они уходили жить в подземные пещеры, вырытые под самим святилищем. Зимой дым от их очагов был виден издалека, чтобы люди могли знать – Земля не умерла, она только спит, ожидая новой весны.
Мужчинам не было ходу в святилище Великой Матери. Глиногорские кмети и четверо дебричей остались в избушках у подножия горы, развели огонь, устроились отдыхать и обогреваться после холодной дороги предзимья. В само святилище с княжной поднялись только Любица и девка. Обе челядинки несли с собой хлеб, мед, репы, шерсть в дар богине. Дарована обеими руками прижимала к себе тот самый кожаный мешок с Макошиной пеленой – на этой пелене подносились дары богине.
– Так не забудь мою судьбу узнать, – попросил ее Огнеяр.
– И мою, – подхватил Тополь.
Княжна вопросительно посмотрела на Кречета, но он коротко мотнул головой, предпочитая не знать судьбы заранее. Утреча княжна напрасно искала взглядом – в избушке его не было, но сдавленные взрывы смеха девки-челядинки, доносившиеся из тесных сеней, указывали на его местонахождение. Утречу было не до судьбы.
– Дайте чего-нибудь из своего серебра, – велела Дарована. – По нему вашу судьбу скажут вещие женщины.
Огнеяр снял один из своих браслетов, Тополь вынул серьгу из уха. Поднимаясь на гору, Дарована украдкой рассматривала и ощупывала их, но серебро было самым настоящим, дебрической работы. Нет, не нежить эти четверо. Хотя что-то странное в них все-таки есть. Может быть, богиня скажет?
При мысли о богине Дарована совсем успокоилась, все досужие мысли сами собой отступили. Она почитала Макошь не так, как другие, – неизмеримо сильнее. С детства она знала, что обязана Макоши жизнью не так, как все люди и звери, – не общим ходом Мирового Закона. Она получила свою жизнь прямо из рук Всеобщей Матери, и поэтому Дарована не только почитала, но и горячо любила Макошь как вторую мать. Особенно с тех пор, как умерла княгиня Вжелена. Во всех печалях, во всех тревогах и сомнениях Дарована привыкла искать утешения и покоя у той, что дала жизнь всему живому и не покидает в беде никого из своих творений.
Ожидая княжну, Огнеяр смотрел в огонь и думал. За время пути до святилища он привел свои мысли в порядок и теперь трезво искал решение. Еще на Истире, куда вывела их река Стужень, они встретили купеческий караван. Не знавшие Огнеяра в лицо речевинские гости охотно рассказали им, что совсем недавно встретили чуроборскую дружину со Светелом во главе, и направлялся он в Глиногор. Что понадобилось там Светелу? Недолго поколебавшись, Огнеяр решил ехать за ним. Чутье подсказывало ему, что именно поездка Светела определит их дальнейшие судьбы. Не желая привлекать к себе внимание, они оделись по-другому – их волчьи накидки были слишком хорошо известны – и старшим называли Тополя. На всякий случай они избегали оживленных дорог, пробирались лесами – сын Истока Дорог не мог заблудиться. Но мог ли он ждать, что отец выведет его прямо к такой добыче? "Ай спасибо, отец! – думал Огнеяр, пристально глядя в пламя очага. – Куда надо вывел. Только что теперь делать?"
Если княжна выйдет за Светела, то Скородум не пойдет против зятя, не сможет. Значит, она не должна за него выйти. Как ей помешать? Все теперь зависело от того, что скажет богиня. Хоть Огнеяр и был сыном Подземного Хозяина, он вовсе не пренебрегал силой и мудростью других детей Рода и Сварога. А Макошь, Хозяйка Судьбы, владеет и самими богами.
Княжна вернулась уже под вечер. Мешок с пеленой она так же прижимала к груди, лицо ее стало умиротворенным, задумчивым и немного печальным. Так бывало всегда: после встречи с Великой Матерью ее переполняла любовь ко всему живому и грусть, что все живое страдает и умирает. Маленькой девочкой она мечтала о вечном лете, но княгиня Вжелена убеждала ее, что Матери-Земле нужно отдохнуть, для чего и служит ее долгий зимний сон. Дарована верила, что зима необходима Мировому Закону, но все же грустила.
Этим вечером Любица никого к ней не пустила и сразу уложила княжну спать. А рано утром пора было собираться домой. Макошина неделя кончалась, княжна всегда уезжала домой в этот день, и сейчас ей не хотелось покидать Макошину гору – слишком мало она побыла здесь. Но время не остановишь.
По пути Огнеяр подъехал к княжне и пристроился рядом.
– Ты спросила богиню о наших судьбах?
– Да. – Княжна улыбнулась, немного виновато, словно только сейчас вспомнила о нем. – Вот.
Она вынула из поясной сумочки серьгу и браслет.
– Возьми! – обернувшись, она отыскала взглядом Тополя и протянула ему серьгу. – Богиня тебе сказала, что ты в чужом доме своего добра не ведаешь, а коли хочешь найти – вернись туда, где бывал.
Тополь поблагодарил, взял серьгу, стал вдевать ее в ухо, стараясь разобраться в предсказании. Мало ли где он бывал, мало ли где чего оставил? Да чего он и возит-то с собой – оружие разве, а этого он нигде не забывал.
– А тебе сказала богиня так. – Княжна заглянула в лицо Огнеяру, подавая браслет, но он отвел глаза, надевая его на запястье. Уж не открыла ли ей Хозяйка Судьбы, кто он такой? – Сказала: лебедь судьбы твоей за облаками летает, и пока ты ее не поймаешь – себя самого не найдешь. Чудное речение, правда?
Огнеяр ответил не сразу, невольно выпрямился в седле, словно увидел впереди опасность. Богиня ясно видела его судьбу и его душу, он понял ее предсказание. Часть его самого улетела за облака вместе с Милавой, и ему не бывать самим собой, пока он не найдет ее снова.
– Чудное-то чудное! – пробормотала бабка Любица, ехавшая по другую сторону от княжны. – Да ведь про каждого так сказать можно. Пока своей судьбы не поймаешь – себя не найдешь. Так и будешь по жизни то упырем неприкаянным бродить, то мертвой колодой лежать.
– Верно, бабушка. – Огнеяр постарался улыбнуться, желая скрыть, насколько поразило его предсказание богини.
Но тут же, спохватившись, сомкнул губы. Именно в улыбке его показывались на свет волчьи клыки. И тот, кто мгновение назад готов был улыбаться вместе с ним, убегал с криками ужаса и призывом чуров на устах. Кроме одной… Улетевшей на лебединых крыльях.
– А тебе-то что сказала богиня? – спросил Огнеяр у княжны. – Или мы сего знать недостойны?
– Отчего же? – Княжна улыбнулась, довольная предсказаньем себе. – Мне сказала Великая Мать, что жених мой именем ясен, лицом светел и что свадьба моя скоро. Если только волка по пути не встречу.
– Не смейся! – задумчиво предостерег Огнеяр, глядя вперед. Мысли его мелькали быстрее зайцев. – Ведь волчий месяц вот-вот… В эту пору волки в стаи сбиваются, в большую силу входят…
– Да у меня и дружина не слабая! – весело отмахнулась княжна. – Не выдадут лютым зверям.
А Огнеяр решился. Дочь Скородума не должна стать женой Светела, и она ею не станет. Богиня обещает ей скорую свадьбу, если она не встретит волка. Она его встретила, хотя сама не знает об этом. Богиня знала гораздо больше своей смертной дочери, но по-иному не смогла предостеречь ее.
Широкая луговая равнина перед Макошиной горой кончилась, поблизости затемнел лес. Если ехать по нему на восход, то выйдешь к Истиру, а на другом берегу – устье Стужени, дороги в личивинские леса.
Оглянувшись через плечо, Огнеяр бросил по быстрому взгляду на трех своих названых братьев. Не зря они носили это прозвание – все трое сразу поняли его и незаметно придвинулись ближе к вожаку, крепче сжимая повода своих коней.
И вдруг дикий волчий вой ледяным мечом вспорол мирную тишину. Вскинув головы, кмети пытались схватиться за оружие, лихорадочно искали на близкой лесной опушке серые тени. А вой был совсем рядом, он падал с неба, оглушал, наполнял ужасом людей и животных. Кони ржали, храпели, били копытами и мчались прочь, назад на равнину, обезумев от ужаса – голос лютого врага оглушал их, жуткий запах бил в ноздри. Не слушая всадников, смолятинские кони врассыпную мчались прочь. Крича, бранясь, кмети натягивали поводья, но кони не слушались. Их гнал прочь не просто вечный страх перед свирепым хищником – они слышали голос Сильного Зверя.