- Я, возможно, и извращенец, но не настолько же, - отверг я фантастическую возможность.
- Так что же с сыном делать будем? - вернулась к теме принцесса.
- А кто он будет - тролль иль человек?
- Он будет тролль, но близкий к человеку… По крайней мере, сможет жить с людьми.
- Несчастный! - мне было искренне жаль будущего сына. - Чужаков не любят люди… Как и тролли, впрочем… Тут мы заодно.
- Так защити! Стань батюшкой ему! Отцом, способным уберечь от горя! - призвала будущая мамаша.
- Я сам изгой и у людей, и здесь, - честно известил я. - Плохая сыну от меня защита. Скорей, отцовством навлеку беду. Задразнят - точно, будут бить исправно за то лишь, что он сын мой… Фантазеров не любят те, чей ум - большая ложка…
- О чем ты? Будь отцом ему средь нас! - воскликнула удивленная принцесса.
- Средь вас?.. Похоже, горы здесь златые… Да я ко злату в жизни не привык… Все будет невпопад…
- Не будет, если… ты будешь троллем.
- Я же человек!
- Стать троллем человеку не проблема, - вмешался вдруг папаня.
Зря он это. Мне женщине труднее отказать. Дочурка бы могла уговорить. Теперь я начеку.
- Стать не проблема, тяжело остаться, - ответил я. - Возможно ли вернуться мне назад?
- Сам не захочешь…
- Это мне решать!
- Решай, но не надейся на возврат. Лишь воплотиться сможешь, но не быть.
- Тогда вам лучше про меня забыть! Где выход здесь? Знакомству был я рад, но вас прошу меня вернуть назад! Есть в мире те, кто ждет меня и любит… Их обмануть душа мне не велит…
И, на самом деле, сквозь тьму кромешную проступили передо мной образы старушки матери и той, что свечечке подобна… Она меня отвергла, но ее держал в объятьях я, ласкаючи принцессу…
- Жаль-жаль, - вздохнул несостоявшийся мой тесть. - Ты вечность потерял… Ни царства не обрел ты, ни семьи… Печален путь твой из ничто в никчемность…
- Зато я человеком смог остаться! - гордо, превозмогая безотчетный ужас, выкрикнул я.
Похоже, учитывая мою строптивость, они завязали с ограничением своей защиты. Боюсь, что решили лишить меня разума, чтоб не проболтался.
- Невелика заслуга, - презрительно и уже равнодушно отозвался Главный Тролль, - рабу сберечь раба… Ты - трус, струхнувший превозмочь себя…
Я ожидал, что они сейчас набросятся и растерзают меня, как это было в пьесе. Я встал в боевую стойку, хотя и угрожающе наносил удары в пустоту, ужас скручивал меня.
- Только подойдите! - кричал я. - Вот вам!.. Вот вам!..
Но к тьме добавилась тишина, нарушаемая только моими собственными криками и шумным дыханием.
- Ну, где ты?! Где ты, колокол церковный?! - Взывал я в практическом безумии, краешком сознания припоминая, что в пьесе именно колокол принес герою избавление.
Я замолчал и слушал тишину, выдавливающую мне барабанные перепонки. Исчезли красные огоньки. Я был один во тьме. И Ужас рядом…
- Эй, колокол!..
И вдруг тишину пробил пронзительный рингтон:
- Тили-тили, трали-вали,
Это мы не проходили, это нам не задавали…
Парам-пам-пам, парам-пам-пам…
Я со всех ног ринулся на звук и врезался во что-то очень твердое типа скалы.
Искры… Свет… Тьма… Свет… Аплодисменты.
Я на своем месте - в двадцатом ряду амфитеатра. Впрочем, в цирке все - амфитеатр. Кроме лож. Но критиков в них не пускают.
Пощупал лоб - шишки нет, но больно. Стало быть, не так сильно и долбанулся.
Долбанулся?..
На сцене сиротливо серели мокрые камни, и тихо звучала музыка Грига.
Я спустился на арену и вошел за кулисы. Меня удивила пустота - ни единого служителя музы. Может, потому что у цирка и музы нет? Вернее, все они в нем левачат понемногу. А у семи нянек, как известно, семь пятниц на неделе…
Но я почему-то знал, куда мне надо.
Дверь его уборной была открыта.
- Входите! - послышался оттуда громкий, хорошо поставленный голос без малейшего акцента.
Я и вошел, не без робости, надо признаться, хотя вхож был к самым знаменитым режиссерам и актерам. Но до сих пор саднящий лоб выводил этого из общего ряда.
- Рад приветствовать вас, Пьер Генрикович! - двинулся навстречу мне высокий, по виду сильный и ловкий мужчина зрелого возраста, не юных лет то есть. На нем очень ладно сидел дорогой стального цвета костюм. Я не сразу сообразил, что вижу нормального человека, настроившись на встречу с троллем зеленого цвета, каким он предстал пред зрителями на арене. Значит, грим, костюм, освещение… Слегка разочаровывало. Только пышная грива волос на голове и "шкиперская" борода цвета сырого камня были нестандартны. Не седые, а именно каменные, словно их высек скульптор из скалы.
Удивительно, что произнес без искажений - не "Генрихович", как каждый первый, кроме ближайших, которые отчества не употребляли, а именно "Генрикович", как дед отца назвал, будучи искренним поклонником Ибсена. Сам ставил, и сам играл в его пьесах. Бог, видать, все запасы актерско-режиссерского гения на деда и отца истратил, а мне только на критика крохи остались. Впрочем, не жалуюсь: мы, критики, делаем и режиссеров и актеров.
- А вас как величать позволите, херр Скальд (так значился он на Афишах)? - На "херре" я, разумеется, споткнулся - слишком уж двусмысленно звучало это на русском.
Он явно это уловил и усмехнулся:
- Фенрир, сын Локи я… Зовите просто Фен…
- Удобно ли?
- Вполне! Функционально…
- Тогда я - Пьер для вас, - кивнул я.
- Иль лучше сразу Пер? Норвежцу это более привычно.
- Почту за честь, но только лишь для вас.
- Вам "Хенесси" иль "Скотч", иль вашу водку? - гостеприимно повел рукой в строну встроенного бара.
- Не пью, - решительно отказался я.
- Что так?
- Примеры есть…
- И я не пью, - улыбнулся он довольно. - Ни смысла нет, ни жажды. Но держу, чтоб жажду приходящих утолять. Несть им числа, когда спектакль закончен.
- Черт! Вы опять на ритмику зовете!..
- Я предлагаю лишь… Размер всегда за вами… Но к делу - вы хотели интервью?
- Попробую, сумятица в душе.
- Не торопитесь, - улыбнулся Фен. Дурацкое, однако, сокращенье.
- Но почему "Пер Гюнт"? - выстрелил я вопросом, давно меня мучившим. - Кто знает нынче Ибсена, хоть слабо?!
- Единственным вы были, добрый Пер, сегодня и последнюю неделю.
- Вот именно! Почему тогда?
- Да потому что для вас это пьеса, а для меня жизнь… Эпизод жизни, имеющий глубокий смысл, до которого невозможно докопаться, потому что затуманили его и замусорили.
- Кто? - удивился я.
- Сначала я рассказал все Асбьёрнсену, а он засунул мои рассказы в "Норвежские волшебные сказки и предания". Кто же это всерьез примет? И не приняли. Позже я поведал все Генрику Ибсену - очень разумным человечком он мне показался. Так оно и есть, но и у его разума оказались пределы. В результате история воспринимается как угодно, только не так, как надо.
- Кому надо? - быстро спросил я.
- Мне, - так же быстро ответил он.
- А кто вы?
- Я же представился - Фенрир, сын Локи.
- Не слишком информативно.
- Для вас должно быть достаточно информативно, - усмехнулся он. - Если не лениться думать.
Я воззрился на него. Сначала меня бьют по лбу, потом требуют мыслить. Логика большого начальства.
- Я думаю, что вам стоит потрудиться сообщить мне свою историю, чтобы мы могли понять друг друга. Уж будьте снисходительны к моему тугодумию.
- Ну, если вы не спешите, - пожал он плечами.
- Теперь уж не спешу, - заверил я. - Кстати, сколько же вам лет? Или разговоры об Асбьёрнсену и Ибсене - фигура речи?
- Я видел их, как вас, херр Пер, - ехидно усмехнулся Фен.
- Вы продолжаете спектакль? - хмыкнул я.
- Нисколько, - ответил он серьезно. - Мы - бессмертны… Каждое перевоплощение - регенерация на квантовом уровне, а мы перевоплощаемся постоянно. Жизнь заставляет.
- Да, жизнь - театр, и мы в ней все актеры, - кивнул я понимающе.
- Скорее, цирк, в котором мы - зверушки, - улыбнулся он.
- Еще б понять, кто вы?.. - вопросительно посмотрел я на него.
- Мы - тролли, - ответил он без тени улыбки, как нечто само собой разумеющееся.
- Нет, все-таки начните все сначала, - помотал я головой, отказывающейся впускать такую дикую информацию. Одно дело - цирковое представление, совсем другое - интервью с актером.
- Сначала - нам не хватит вашей жизни, - иронически глянув на меня, заметил он. - Ну, что ж, смотрите эту жизнь… пунктиром… Все так почти, как мне Она когда-то показала…
В комнате суета. Три женщины - мать и две дочери - заняты примеркой.
- Ох, не лежит у меня душа к этому походу, - вздыхает мать. - Дитя ты еще, Сольвейг, хоть и конфирмацию прошла. Тебе и шестнадцати нет. А на свадьбах взрослые забавы.
- Ну, вы же и Хельгу берете, а она совсем ребенок, - возразила девушка, любуясь собой в зеркале. То так повернется, то этак. - Ах, хороша! Не правда ли, мама?
- Слишком! - ворчливо подтвердила мать. На такую олениху охотников немало найдется… Да и волков тоже… А Хельга именно ребенок.
- Ну, хочешь, я останусь дома, - потупила взгляд Сольвейг.
- Ох, не к добру ты так покорна… В пещере тихой тролли троллят…
- Мама!.. сверкнула взглядом Сольвейг.
- Да ладно-ладно, я знаю - ты у меня добрая дочь, но тревожно что-то. А не пойти нельзя. Мы здесь переселенцы, чужие, надо осваиваться, врастать в жизнь. Да и, как ни боязно, а пора тебя родителям женихов показывать…
- Вот еще! - фыркнула девушка, моментально покраснев. На ее снежно-белом лице это было сразу заметно даже при тусклом освещении из маленького окна с двойными рамами, притененного заоконной елью.
- Если покраснела, стало быть, поспела… Если покраснела, стало быть, поспела, - запрыгала на одной ножке, хлопая в ладошки, Хельга, распевая дразнилку, привезенную с собой из покинутого Хекса. - Ягодка из леса спелая невеста!
- Это ты родную сестру так дразнишь? - сразу побелела от обиды Сольвейг.
- Так это ж радостная дразнилка, как же ты не понимаешь? - отскочила от нее на всякий случай сестренка. - Ты у нас самая красивая! Вот пойдем на свадьбу, и все увидят, что я правду говорю!
Эй, женщины! - послышался с улицы голос отца семейства. - Вы скоро там? Народ уже мимо пошел. И нам бы хорошо пристроиться, а то не найдем этого хутора, гномы да лешие любят тропы путать, особливо у чужаков под ногами.
- Идем-идем, - откликнулась мать. - Пошли, дочки. Сольвейг, молитвенник не забудь, чтоб все видели, сколь ты богопослушна, ангел мой.
- Главное, чтоб Бог знал, - пробормотала под нос девушка.
- Ты мне? - оглянулась шагнувшая за порог мать.
- Нет-нет, молитву я читаю на дорогу.
- Да, молодец ты, - кивнула мать. - Помощь бога не бывает лишней. Хельгу за руку возьми.
- Вон глянь - как молодой олень промчался мимо! - показал рукой отец на пробежавшего чуть ниже их тропы высокого парня в драной куртке. - Видать, на свадьбу навострил копыта и держит нос по ветру.
- Таких не подпускай! - строго напутствовала мать. - Зачем нам голодранцы, когда своих заплат не перечесть.
- Не видела его, - соврала Сольвейг, сама не зная по какой нужде. Сказалось так, как будто так и было, хотя с красавца не спускала глаз, но рваной куртки и не углядела. Исчез он вмиг. И, правда, как олень.
- А вон еще с подарками идут, - обрадовался отец. - Степенные, они не убегут. К ним и пристроимся.
Каменистая тропа вихляла по склону меж невысоких скал и редких перелесков, большей часть еловых, но и листва весело перешептывалась яркими зелеными язычками над головами прохожих, видимо, обсуждая их достоинства и недостатки. Хотя какие могут быть достоинства у тварей без корней?.. Отсюда хорошо видны некоторые вершины Довре, покрытые льдом и снегом, так похожие на инеистых великанов, что Сольвейг временами становилось не по себе. С моря, у которого они жили прежде, их не было видно, и потому великаны казались чужими и злобными. Да и в "Эдде" говорится, что весь их род был очень злой. С этих вершин слегка дул холодный ветер, даром, что стояло лето, но девушка прохлады не ощущала, пылая ожиданием.
Наконец, все тропинки сбежали вниз к небольшому холму, поросшему кустами и вереском, и уперлись в плетень. Впрочем, в плетне имелся проход-проезд, с которого начиналась хорошо уезженная каменистая дорога к хутору Хэгстед. По ней семья и направилась на уже слышные звуки свадьбы. Так и вошли по двор: впереди Сольвейг и Хельга, держась за руки, следом родители.
Сердечко забилось, как весенняя капель - тюк-дзинль, тюк-дзинль…
- Эй, Солли! - пискнула сестренка. - Ты мне пальцы сломаешь! Не жми так!..
- Ой, прости!
- О, переселенцы, пожаловали, - услышала она тихий говор двух мужчин.
- Откель?
- Из Хекса, вроде.
- А, стало быть, из западных земель.
Переселенцы шествовали, притворяясь, что ничего не слышат. Родители тоже робели, хоть вида не показывали, но со стороны по напряженной поступи и неестественно выпрямленным спинам и устремленным строго вперед взглядам это было хорошо видно.
Вдруг из-за мужиков, как черт из табакерки, выскочил давешний парень-олень. Глаза горят, волосы всклокочены, будто в них и, впрямь, рога ветвистые спрятаны. Он проскочил мимо девочек и загородил дорогу родителям.
Отец вопросительно на него посмотрел.
- С ней можно поплясать мне? - напористо спросил он, показывая на Сольвейг.
- Отчего же нет? - ответил отец, оценивающе оглядев парня с ног до головы. - Если она сама захочет… Но сначала хозяев надо почтить, поклониться, дочек представить.
И они прошли мимо шагнувшего в сторону парня в дом. Сольвейг лопатками ощущала его взгляд, ласкающий ей спину, как ветер с моря. Как же далеко оно теперь!..
А парень бормотал себе под нос:
- Как свечечка она: душа пылает, тело ровно светит теплом и нежностью, и не взглянула на меня ни разу… Молитвенник в руках… Таких здесь нет. У наших козочек в глазах всегда призыв горячий к сеновалу… И точно - видел я вчера ее во сне: Она по радуге сошла на белый снег…
- Эй, Пер! - окликнул парня распорядитель свадьбы, подходя с бокалами в руках. - Возьми-ка - за здоровье молодых. Уж вижу - рот открыл, сушняк замучил. Давно пора нам горло промочить.
- Нет, не хочу. Вино бьет в голову, а ноги не идут. Чем больше пьешь, тем хуже пляшешь.
- Ну, и дела - Пер не желает пить! Пойду, и посмеемся с мужиками.
- Я с ней плясать хочу! - шептал парень, не отрывая взгляда от двери, где скрылась Сольвейг. - И чтоб она смотрела на меня.
Попав в дом, Сольвейг совсем засмущалась, увидев за столом толпу возбужденных событием и выпитым взрослых. Опередившие их гости уже сложили свои подарки на специальный стол, для этого отведенный, и занимали место за ломящимся от яств столом. А места там было припасено еще изрядно. Видимо, ожидался еще немалый наплыв гостей, хутора которых разбросаны по горам в соответствии с плодородными участками, и обеспечить их одновременное прибытие самому Одину не по силам. Да умные асы и не берутся за бессмысленные занятия.
Хозяин хутора, выдающий дочку замуж, вышел из-за стола, радушно улыбаясь дорогим гостям:
- Рад! Очень рад, спасибо, что почтили! Иных краев нам мудрость принесли, сказанья ваши будут интересны, особенно, когда поднимем тост.
- Вот и дары из тех краев, примите, - протянул отец семейства свадебный подарок в кожаном мешке.
- Благодарю, кладите вот сюда, - показал хозяин на стол для подарков. - Все молодым в прибыток хорошо… А это кто ж? - с улыбкой оборотился хозяин к женщинам.
Отец семейства, освободившись от подарка, представил:
- Жена моя мудрейшая, фру Альвиг.
Женщина сделала книксен.
- А это доченьки: Сольвейг - постарше, маленькая - Хильда.
- Красавица! - восторженно оценил Хозяин юную Сольвейг. - Отыщем жениха из самых лучших.
Сольвейг покраснела и потупилась.
- Скромна, прелестна, ангел во плоти! - продолжал смущать девушку подвыпивший хозяин, явно развлекаясь ее смущением. - Сын у меня, пожалуй, уж жених… Нам надо познакомить их двоих…
- Родитель спешит, а бог вершит, - неопределенно откликнулся отец Сольвейг. - Почему бы и нет, если бог их сведет.
- Да тут у нас много отличных женихов, - заверил хозяин дома. - Ты, ангелочек, только будь осторожна. Есть у нас здесь опасный для девушек тип. Моей дочери долго голову морочил, теперь, слава Богу, в хорошую семью отдаем… Где семья? А на улице семья - веселится уже… Пер Гюнт его зовут! Берегись его, девочка! Рвань и пьянь, а гонору на принца заморского с лихвой! Болтун и враль и… и… тридцать три несчастья, бог Локи-Лофт живьем, причина всех невзгод. Если в праздник что не так пойдет, знай - Пер Гюнт постарался!.. Беда от него для девок и их родителей: сладко поет, да горечью потом отдает.
- Не бойся, хозяин, мы ему укорот сделаем! - громко пообещал вошедший молодой кузнец. - Намнем бока и голову на место поставим!
- Да вы садитесь за стол, садитесь, - пригласил хозяин переселенцев, показывая им их места.
- Пойдем во двор, - зашептала Хильда, потянув Сольвейг за руку. - Там веселей.
- Мы, батюшка, пойдем? - спросила позволения у отца старшая сестра.
- Идите, девочки, - дозволил отец, уже устремившийся душой к пиршеству.
- Да осторожней там, испачкаться легко, отмыться трудно, - напутствовала мать.
Сестры ушли во двор, застолье потекло своим чередом.
Сольвейг осмотрелась и сразу углядела у крыльца парня, который звал ее на танцы. Он пытался подняться на крыльцо и войти в дом. Но ему дорогу перегородила тройка смеющихся парней.
Она спустилась по ступенькам и спросила, глядя на Пера:
- Не ты ли приглашал меня на танцы?
- Хо!.. Ха! Ху-ху! - проржали парни и убежали на лужайку, откуда доносилась музыка.
- Я вижу, ты запомнила меня, - улыбнулся он, взяв ее за руку. - Пойдем, попляшем!
- Так сразу? - смутилась Сольвейг. - Сестренка вот, вдруг мама позовет…
- Сестренка нас с тобой плясать научит! - засмеялся Пер. - Они сейчас с пеленок плясуны… Она и позовет, коль мать окликнет. Да и с чего ей звать, тебе который год? Детей зовут…
- Шутить изволишь?
- Как можно?! Мне ведь показалось - ты взрослая.
- Весной конфирмовалась.
- Что ж, прав я, кто для бога взросл, тот взросл и для людей тем паче… Как звать тебя? Приятней говорить, когда по имени друг друга называешь, - спросил он вежливо, приятно улыбаясь, пока они потихоньку продвигались к месту танцев. За одну руку Сольвейг вел Пер, за другую держалась Хильда, прислушиваясь к разговору. Это было так интересно, так по-взрослому…
- Меня звать Сольвейг, - представилась девушка. - А как тебя зовут?
- Путь солнечный! Красиво, нету слов… Как я хотел бы по нему пройти… - мечтательно вздохнул он. - Пер Гюнт я… Просто, Пер…
- Пер Гюнт? Ах, господи! - воскликнула девушка, вырвав руку.
- Да что с тобой? - опешил он.
Сольвейг растерянно смотрит то на Пера, то на Хильду.